Алехандро Ходоровский - Плотоядное томление пустоты
Наша цель — остановить превращения поезда.
Нас не трое и не один. Может быть, это первый вагон, а вовсе не последний. Я не могу отрицать, что мы — всего лишь отражение другого поезда. Возможно, мы — две железные стенки, вдоль которых тянутся ряды кресел.
Мы движемся. Окон нет. Нет и дверей. В сиденья вмонтированы хрустальные гробы, наполненные водой: прозрачные аквариумы, где плавают мертвые, делая вяло-бесстыдные жесты.
Через стекло они протягивают пожелтевшие снимки, играют на скрипках, подбитых бархатом.
На полу, в футляре от скрипки, лежит брошенный кем-то ребенок с длинными резцами и серой кожей. Сидя среди тканей, распадающихся в тот самый момент, когда их ткут, он поет:
Мать моя, я отвергаю твои груди, запечатанные воском,
молоко в порошке, которое не могу высосать, твое огромное тело, в котором теряюсь, оголодавший, я скачу по обрывистым склонам, до самого верха, почти до твоих волос, сваливаюсь в лощины материнского тела, цепляясь за волоски, как за хилые кусты, годы и годы — у меня выросли усы — я карабкался наверх, чтобы добраться до рта, превратившись в старика потного и тощего, раздробленного твоими зубами, большими и острыми, как готические соборы.
Мы движемся. Ни окон, ни дверей. Въезжаем в туннель. Хрустальные гробы встают вертикально: мертвецы в них плавают, кое-как видят друг друга, переговариваются вполголоса. У них растут волосы, лица искажены тиком. Один из гробов разбивается, и на пол выпадает мертвец — он как будто задыхается; подобно выброшенной на берег рыбе, он озирается вокруг, открывает и закрывает рот, умирает своей смертью и поднимается, вновь живой, тело его изъедено червями, неожиданно он чувствует их укусы, ему больно, мозг его грызут изнутри, он кричит, открывает пустой гроб, закрывается в нем, мочится, наполняет желтой жидкостью стеклянную клетку, задыхается, опять умирает, чтобы снова достать старые снимки с элегантными женщинами, чьи лица покрыты мушиным пометом.
Мы бредем в одиночестве по вагонам. Мы потеряли друзей. Не помним, откуда идем. Не знаем, что ищем. Как ублюдочные Генералы, мы проводим смотр мумиям, медленно плавающим в гробах, охваченным медленным сном. Нет машиниста. Нет поезда. Есть туннель на колесах, полный мертвецов, которые молятся, хотя должны храпеть. Иногда один из хрустальных гробов встает на торец, и труп, задыхаясь от воздуха, машет руками, ищет убежища в ворохе сгнивших портретов. Какая-то свинья, похоже, роется в куче опавших листьев. Одинокие, мы едем в последнем вагоне и вечно будем покидать город. Проезжаем мимо стеклянных поверхностей. Разобранные на части легкие, воздушные конструкции. Здания, у которых нет ничего внутри. Руки колыхаются, словно занавески. Горожане, стоящие на коленях перед гигантскими яйцами, бьются головой об их стенки, желая проникнуть внутрь. Особо фанатичные долбят их, пока не откалывают кусок скорлупы, кричат в религиозном экстазе, но недолго: поток белка и желтка вскоре захлестывает их. По липкой жидкости плывет тазик с отрезанным членом.
Видеть так, как мы видим видящих нас; понимать, что для того, чтобы понять, мы должны ослепнуть.
Знать окончательно и бесповоротно, что поезд — это коридор, заканчивающийся тупиком. Мы должны перехватить управление не у машиниста, а у самих себя. Умереть еще и еще, — мы всегда умираем недостаточно. Быть трупом трупа трупа. Забыть. Полететь по воздуху, в то время как вагоны уходят под землю.
10. ЭТО ПРЕДАТЕЛИ…
Нас будит пение — хриплое, печальное и ранящее, подобно стреле:
Замечталась в летний день я, но отпрянула в смятенье: смерть нависла черной тенью. Горы мнила побороть я, — мне сулили пораженье. За порывы и стремленья жгли и жгли меня водою из моей же жалкой плоти. Крылья за моей спиною выросли в моче и рвоте.
Как мы забрались сюда? Должно быть, прошло много времени. Обмотанные тонкими и прочными нитями из слюны, как черви в коконе, мы почти что обречены на неподвижность. Преодолевая боль, мы слегка поворачиваем голову и видим сквозь просвет между нитями, что свисаем с железной крыши какого-то кабака. Стены испещрены следами от пуль и пятнами крови. Нас обматывает своей паутиной громадный серый паук, на лапах которого вытатуированы цифры. Его подбрюшье испускает теплые испарения, умеряющие пронзительный холод от стали и цемента. Нам не хуже и не лучше, чем обычно. Если хорошо подумать, то даже лучше. Мы лежим в позе зародыша, сообщающей нам глубокое спокойствие, нити, приклеившись к плащам, ласковые и теплые, как языки, защищают нас, а восемь лап легонько покачивают кокон. Эти движения вместе с монотонным пением убаюкивают. Возможно, мы только что родились или нас готовят на обед. Нам все равно — лишь бы все время случалось что-нибудь, что вырывает нас из бездонной пропасти слов и бросает в безжалостные дебри плоти.
«Молчать, предатели!» Дверь резко распахивается, на нас выплескивают воду, омывающую наши молочно-белые колыбели.
Паук-тарантул угрожающе фыркает и растворяется во мраке. Кто - то поднимается по длинной лестнице, обрезает нити, на которых мы висим. Телевизор включают на полную громкость, чтобы заглушить пение и, пока Генерал лающим голосом выкрикивает стихи («С НЕВИДАННОЙ НИКОГДА ПЕЧАЛЬЮ — БОЛЬШЕ, ЧЕМ ВОСПОМИНАНИЕ — ТЫ ДВИЖЕШЬСЯ ПО ВСЕМ НАПРАВЛЕНИЯМ. ЭТО, ТОЛЬКО ЭТО, НИЧЕГО, КРОМЕ ЭТОГО! — ЭТО МИГ ТВОЕГО УНИЖЕНИЯ — ТЫ МАЛ И НЕПРИМЕТЕН — ГРОБ ИЗ ПЛОТИ — В СИЯЮЩЕЙ БЕЗМЕРНОСТИ — СОВЕРШЕНСТВА, КОТОРОЕ ЕСТЬ ВСЕ — КРОМЕ ТЕБЯ! ЛЮБИ ТО, ЧЕМ ТЫ НЕ ЯВЛЯЕШЬСЯ: ТАМ, ГДЕ КОНЧАЕШЬСЯ ТЫ, НАЧИНАЕТСЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ!») — нас тащат в пыточную камеру.
Это молодые военные: закаленные тела, тщательно подогнанная форма, усы в подражание своему кумиру. «Мы устроим им, вероломным, дивное погребение; мы научим их страху! Где нет боязни, нет познания. Благодаря боли они станут людьми, любящими жизнь и ценящими каждое, даже самое краткое, мгновение. В нашем арсенале — восхитительные пытки всех видов, древние и современные: терновые венцы, гвозди, кресты для распятия, губки, смоченные уксусом, яды в виде инъекций и таблеток, зараженные крысы, электрические разряды для всех частей тела — рта, глаз, половых органов, заднего прохода, грудей, ступней, рук, — раскаленные щипцы, кислота, кипяток, полиэтиленовые мешки, жгуты, железные прутья, электрические стулья, станки для растягивания суставов, молотки для раздробления костей, веревки, голодные псы и грифы, кнуты. Вы не видели, что у нас за кнуты? Мы вам покажем с большим удовольствием, свиньи, грязные отступники, мешки с дерьмом, проклятые шпионы!» Разражаясь грубым смехом, они достают из убранной розами клетки пьяного гиппопотама и, пока все, по очереди вцепляясь в жирные ягодицы, вставляют свои палки в черный зад, нас укладывают на бронзовую кровать, покрытую влажным одеялом, и пускают по ней ток.
— Вот как мы поступаем с иудами!
— Мы хотим стать людьми, любящими жизнь! Пожалуйста, повысьте напряжение, мы ничего не чувствуем!
— Вероломные безумцы! Вы оклеветали наши верные орудия пыток! Признавайтесь, или мы переломаем вам запястья и щиколотки! Слышите, опущенные? Кричите от боли и признавайтесь!
— Где мы?
— Хватит упираться! Мы опустим вас в колодец, полный мочи и кала! Признавайтесь! Быстро!
— Признаваться в чем?
— Вам лучше знать, это вы обвиняемые! Дело обвиняемых — признаваться!
— Нам бы очень хотелось признаться в чем-то!
— Обвиняемые выражают желание признаться! Все, что вы скажете с этого момента, будет использовано против вас! Начинайте!
— Кто мы?
— Бочки с дерьмом! Вам положено отвечать на вопросы, а не задавать их! Мы посадим вас в эти барабаны и будем колотить по ним, пока у вас не лопнут барабанные перепонки!
— Нам очень жаль, но стук барабанных палочек придает нам бодрости. Что нужно делать, чтобы открыть для себя истину страдания?
— Лжецы и мошенники! Вы страдаете, наши методы безошибочны! Куда мы придем, если обвиняемые станут нечувствительны к боли? Лицемеры! Эти фальшивые улыбки прикрывают чудовищное предательство! Признавайтесь, или мы штыками проткнем вам зад!
— Откуда мы пришли? Что мы ищем на этой дороге? Зачем мы здесь? Нам не в чем признаваться!
— Сукино отродье! Нам требуется признание вины!
— Вполне вероятно, что мы виновны.
— Виновны в чем?
— Не знаем.
— Покопайтесь в своей памяти, болваны!
— У нас нет памяти.
— Нет памяти! Такого не бывает! Для признания необходимо обладать прошлым. Садитесь в эти ящики. Смотрите на меня внимательно. Расслабьтесь. Мы ваши друзья. Вы родились в прекрасном месте. Там, где плодоносные деревья и непуганые звери. Вспомните белый домик. Вы играли с желтым медведем. Ваша мать была высокой длинноволосой женщиной с мелодичным голосом. Ваш отец одевался в лиловое и играл на скрипке. Вы ходили в школу… Начали курить. Прошли военную службу. Женились. У вас появились дети. Счастье. И вы совершили проступок, ужасный проступок против Генерала.
