Сергей Малицкий - Каждый охотник (сборник)
Сначала Маринка в продолжении игры участвовать категорически отказалась. Затем Серега своим нытьем ее уломал. Да и Борька весомо добавил, что игра эта и ему не нравится, но выходить из нее тоже по правилам надо.
— Надо Таньке такое условие поставить, — объяснил он Маринке, — чтобы она сразу поняла, что все это бред и сказки. Например, все сбудется, когда ее рябина превратится в тополь.
— В клен, — поправила Маринка.
— Почему? — не понял Борька.
— Букв меньше! — фыркнула Маринка. — Записку прошлую мы на кленовом листе писали?
— И для того, чтобы рябина в клен превратилась, надо каждый день поливать ее стаканом кипяченой воды, смешанной с каплей крови! — зловещим голосом добавил Серега и торопливо объяснил. — Это чтобы страшнее было.
— И чтобы она записок больше не писала никаких и ответов не ждала, — поморщился на предложение Сереги Борька, подумал и добавил. — И про кровь пусть будет. Не круглая же она дура, чтобы поверить.
Но Танька оказалась круглой дурой. Весь сентябрь, в дождь ли, в холод она стоически отправлялась в лес, согревая в кармане куртки баночку с кипяченой водой. По двору девчонка теперь передвигалась с высоко поднятой головой, на насмешки и выкрики не реагировала, отвечая таинственной улыбкой. Борьке даже казалось, что глаза у нее меньше косить стали, раздвигаться начали в стороны от чуть вздернутого носа. «Ну и пусть себе ходит, — подумал про себя, — кому от этого хуже?».
Серега — сучий потрох, подай-принеси, дырка на коленке, Маринкина куртка, убежденный троечник, любитель поспать и сладкого, сначала делаю, потом думаю, и то не всегда, совсем исстрадался. Его так и подмывало растрепать на весь двор, какая же глупая эта сумасшедшая нелепая девчонка со светлыми кудряшками и длинными тонкими ногами. У него живот схватывало от невысказанного, так хотелось проболтаться. Только молчаливое, но внушительное присутствие Борьки сдерживало язык. Поэтому, когда сестра зажала его в прихожей и, тряхнув за шиворот, потребовала, чтобы они с Борькой срочно прекратили издеваться над девчонкой, а не то она отцу все расскажет, Серега даже обрадовался.
— Кто ж над ней издевается? — возмутился он. — Да ее уже месяц как пальцем никто не трогает. Она королевой по двору ходит!
— Ты Борьке своему, принцу лесному, передай, — не успокаивалась Маринка, — пусть он посмотрит, что с руками у его принцессы. Пусть посмотрит и задумается хорошенько.
Борька поймал Таньку в воскресенье у детской площадки. Она шла из леса, сбивала резиновыми сапожками первую октябрьскую изморозь, что-то насвистывала и, столкнувшись с ним, осветилась безмятежной улыбкой. Правый глаз ее смотрел прямо на Борьку, а левый был смещен к носу, но на самую малость. На миллиметрик. «У нее глаза зеленые», — неожиданно подумал Борька, удивившись, что ему уже не нужно гадать, каким глазом она на него смотрит, правым или левым.
— Руки показывай, — потребовал Борька.
Танька послушно достала из карманов руки, и Борька похолодел. Пальцы и ладони девчонки были покрыты ранками и ссадинами. Заживающими и воспаленными. Вымазанными зеленкой и заклеенными пластырем.
— Чем ты это? — прошептал Борька.
— Иголкой или бритвочкой, — вздохнула Танька. — Но ты не думай, мне совсем-совсем не больно.
— Ты это, — Борька почувствовал, как холодок пробежал по спине, совсем как летом в пионерлагере, когда зажали у беседки деревенские ребята, и он точно понимал, что будут бить и не убежать, ни спастись уже не удастся. — Ты это. Танька. Переставай. Не надо туда ходить. Это все обман. Нет никакого лесного принца. Не смей. Слышишь? Не смей резать пальцы. Слышишь? Это я все придумал. Нет там ничего. Поняла?
— Поняла, — с улыбкой кивнула Танька и, не стирая ее с лица, спросила. — Боря. Я стихи очень люблю. Ты будешь для меня стихи сочинять?
Вечером Борька позвонил в Серегину дверь и сказал, хмуро переминаясь с ноги на ногу:
— Все. Видишь топор? Нет больше никакой рябины. Срубил я ее. Без остатка вырубил. В овраг за крапиву выбросил, корни выдрал, дерном все закрыл и листьями засыпал. Нет там ничего. Дура она сумасшедшая. Завтра после школы в лес пойдет и очнется. Но только ты, Серега, помни. Ничего не было, и ты ничего не знаешь. Понял?
Серега растерянно закивал головой и резко захлопнул дверь. Борька вздохнул, высморкался, вытер лицо рукавом и пошел домой.
На следующий день он прибежал из школы пораньше, бросил дома сумку и, не переодеваясь, отправился на детскую площадку. С трудом втиснувшись в сиденье маленькой карусели, начал раскручивать ее так, что их окраинная девятиэтажка, обернутые фольгой уродливые трубы теплоцентрали, качели, чахлые тополя, октябрьская пестрота лесопосадки слились в холодный разноцветный шарф. Пока на этом шарфе не мелькнула стройная фигура Таньки. Она шла в лес. Дурочка-фигурочка, тонкие ноги, красная шапка, хлопающие сапоги, светлые кудряшки, любительница стихов, обладательница зеленых глаз и бессмысленной улыбки.
— Что делать будешь? — буркнул, подходя, Серега.
— Ничего, — ответил, поеживаясь, Борька. — Валидол у бабки стащил, мало ли что?
— Идти тебе надо, — нахмурился Серега.
— Куда? — удивился Борька.
— В лес.
— Это еще зачем? — не понял Борька, выбираясь из карусели. — Кстати! Ты чего в школе не был?
— В лес тебе надо идти, — упрямо повторил Серега. — Мы с утра с отцом в лесу были. Клен посадили на месте рябины, что ты срубил. Иди за Танькой, мало ли что.
— Ты сдурел что ли? — заорал Борька. — Клен они посадили! Кто вас просил?! На кой мне эта идиотка нужна?! Вот ты с отцом и иди в лес! Сопли ей вытирать!
— Козел ты! — вдруг завизжал Серега и бросился на приятеля, мазнул ему вскользь маленьким грязным кулаком по скуле, обхватил рукой за шею, но тут же получил пинок в живот, скорчился, упал на траву, хватая ртом воздух.
— А идите вы все… — грязно выругался Борька и пошел к дому.
2004 год
Прогул
В четверг Олежек не пошел в школу. По уму следовало прогулять пятницу, чтобы захватить субботу и воскресенье, но прогулялся отчего-то четверг. Мамка убежала на работу, когда Олежек еще спал, будильник прозвонил вовремя, но заливался недолго. Олежек пристукнул его ладонью и внезапно решил не идти в школу. «Проспал!» — прошептал мальчишка и улыбнулся. За окном шумел легкий ветерок, заднюю стену комнаты согревали расчерченные кружевным тюлем квадраты апрельского солнца, детство было отмотано едва ли на две трети и легкомысленно сулило бессмертие и бесконечность. Олежек потер зачесавшийся нос и уснул еще на час.
Он проснулся от непонятной тревоги и тяжести в животе. Соскользнул с диванчика, вздрогнул от холодного пола, подкрался к двери и долго прислушивался к звукам пустой квартиры. Затем выскочил в коридор, добежал до туалета, облегчился, метнулся на кухню, плеснул в кружку воды и едва успел скрыться в комнате, как во входной двери заскрежетал ключ. Соседка Розочка, огорченно подумал Олежек, запер комнату изнутри и вытащил ключ, — соседка могла заглянуть в замочную скважину. Ее тапочки прошлепали на кухню и обратно, звякнуло что-то жестяное, затем в ванной зашумела вода. Олежек с сожалением поводил во рту языком, подосадовал, что не успел почистить зубы, но махнул рукой. Потянулся к исцарапанной гитаре, тут же опомнился и, выкрутив ручку громкости, щелкнул тумблер телика. Всплывший на экране сытый дядя в клетчатой рубашке и фетровой шляпе размахивал на фоне тучного поля толстой рукой и беззвучно кричал в микрофон. На втором канале сухая женщина с учительским лицом втолковывала что-то невидимым слушателям. Олежек показал диктору фигу, скатал постель, бросил ее на мамкину кровать, скользнул взглядом по книжкам — все читано и перечитано, подошел к окну, но выглядывать не стал, бабки увидят — мигом донесут матери. Шпингалет предательски скрипнул. Олежек застыл на одной ноге, но все-таки потянул на себя створку и впустил в комнату холодный воздух. Убежище наполнили запахи весны и оттаявшей осени, птичий гомон и шум железнодорожного депо. Ветер шевельнул занавески, задрал их к потолку, смахнул тетрадку с письменного стола. Сквозняк! — испугался Олежек и тут же прикрыл окно. Точно, Роза распахнула балконную дверь в своей комнате. Стирку опять затеяла? Странно. Обычно она начинала возиться с бельем, когда Олежкина мамка собиралась помыться или сама вытаскивала стиральную машину из стенного шкафа. Теперь точно нос из комнаты не высунешь, — огорчился Олежек. — Может быть, поваляться еще с часик?
Мальчишка присел на кривоногий стул, положил руки на холодный подоконник и уставился на бледное небо. Не любила соседка ни Олежека, ни мамку его. При встрече расплывалась в улыбке, жмурилась, но в спину только что зубами не скрипела. Мамка хмурилась, возмущалась, но ничего не могла исправить. Разве она была виновата, что приносила из столовой свертки с едой? Как еще было растить парня? С ее зарплатой, чтобы купить Олежеку легкую болонью куртку на осень, приходилось три месяца откладывать, а на ботинки и того больше. Зимнее пальто так и вовсе перешивала, надставляла рукава полосками драпа, чтобы тонкие Олежкины руки не торчали на морозе. А простенький приемник с проигрывателем за семьдесят рублей Олежек у нее два года выпрашивал. Разве ее вина, что Роза варила компот из сушеных яблок, суп из килек в томате, грызла баранки к чаю, да всего-то и имела прибытка от собственной работы горничной — простыни с черным штампом гостиницы, их и на улицу не вытащишь, только на балконе сушить. Впрочем, вина виной, а выставишь кастрюльку на плиту, бросишь кубик мяса, так и стой рядом, чтобы соседка крышку не подняла и не плюнула в бульон. И все же повезло соседке, две комнаты на двоих с сыном Серегой имела, да и балкон у нее был. Хорошо с балконом, все равно, что еще одна комната. Летом на балконе спать можно. Накрылся марлей, чтобы комары не закусали, и спи.
