Юрий Коротков - Авария
— Сержант!
Милицейский сержант, шествующий по другой стороне улицы, неторопливо свернул за угол.
На Николаева бросились сразу трое. Он был не слабее любого из них, но он с ними дрался, а они — работали, именно работали, уверенно, профессионально, без лишних движений, крепко стоя на мощных ногах. Николаев упал, покатился по песку, его догоняли, били ногами, он сумел-таки встать, выхватил из внутреннего кармана дубинку:
— A-а, суки! — с размаху достал одного по плечу, тот с повисшей плетью рукой согнулся и ушел куда-то в темноту.
Девчонка вдруг пронзительно, как звереныш, завизжала, бросилась на квадратных и вцепилась одному зубами в руку. Тот бил ее по голове, пытаясь отодрать, взвыл сам, рванул руку — ноги девчонки оторвались от земли, она повисла на зубах как собачонка — раскрутил и отбросил в сторону.
Открылось окно ближнего дома, мужской голос крикнул:
— А ну, кончай! Милицию вызову! Каждый день!
Квадратные растворились в темноте. Избитые ребята поднимались с земли, отряхивались, толстяк искал свой кожаный картуз, потерянный в драке.
Николаев в бешенстве кинулся к сержанту, который царственно возник из-за угла.
— Ты что, сержант, ослеп?!
Тот обратил к нему невозмутимое лицо.
— В чем дело?
— Как фамилия? Из какого отделения?
— Что? А ну, документы предъявить! — рявкнул сержант. — Быстро!
— Сейчас… Я тебе предъявлю, сволочь… — Николаев полез в карман за удостоверением.
— Пойдем, — сзади подскочила девчонка, схватила Николаева за рукав, потащила от сержанта. — Не связывайся!
— Четвертый! — сержант демонстративно поднес к губам рацию. — Четвертый, я седьмой… Сейчас узнаешь, из какого, — кивнул он Николаеву.
— Ну, пойдем! — Девчонка изо всех сил тянула Николаева в сторону.
— Пойди, проспись! — насмешливо крикнул вслед сержант.
Николаев рванулся было к нему, но девчонка повисла на плече.
— Стрелять таких надо! — заорал он. — Ментура!
Один из ребят провел их к двухэтажному обшарпанному клоповнику на задворках Арбата, открыл дверь своим ключом, и все вошли в длинный, заставленный старой мебелью, тускло освещенный коридор коммуналки. Из ближней комнаты выполз мужик в трусах и жеваной майке.
— А-а… — удовлетворенно протянул он, зевая и оглядывая растерзанную компанию, — Жалко, что мало. Я бы еще добавил.
— Заткнись, череп, — брезгливо бросил парень. Он включил свет в ванной, ребята принялись отмываться от грязи и крови, теснясь вокруг железного умывальника.
Николаев осмотрел себя в рябом треснутом зеркале: потери, в общем, были небольшие — ссадина на виске и разбитая губа. Обычное после драки напряжение ушло, теперь была усталость и безысходная тоска. Если подумать, эта рыжая девчонка спасла его: уличная драка, телега на работу в лучшем случае. А если бы нашли трубу с оплеткой, могло кончиться и хуже.
— Сломали, гадство, — сказала девчонка, ощупывая нос. — Теперь с горбом будет…
— А ты держи, чтоб правильно срослось, — посоветовал толстяк.
— За что они вас? — спросил Николаев.
— Пойди, спроси.
— В Подольске фестиваль, гадство, а я с таким рулем…
— Во фишка! Я тащусь! — с восторгом сказал толстяк, разглядывая в зеркале багровый кровоподтек под глазом.
— А кто они вообще? — спросил Николаев.
— A-а, как собак нерезаных, — ответил парнишка-хозяин.
— «Ленинцы», наверное. Или «Отечество», — сказал толстяк.
— Хоть домой не ходи, — сказал третий парень. — Отец добьет.
— А ты чего полез? — спросил хозяин.
— А что — смотреть? — удивился Николаев.
— Все смотрят — ничего… Ладно, пошли. — Хозяин провел их через громадную кухню и открыл смежную дверь. Раньше здесь была комната для прислуги или кладовка, всю длину комнаты занимал диван, впритык стоял стол с разбросанными кассетами, учебниками и тетрадями.
Все, как могли, расселись на диване, девчонка забралась с ногами. Хозяин врубил магнитофон.
— А ты кто вообще? — спросил толстяк.
— Да так… — Николаев пожал плечами. — Знакомых ищу. Не знаешь: Боб, здоровый такой, волосы светлые. Лет тридцать. Еще с ним загорелый, ну смуглый такой. И еще длинный, каратист. На белой «восьмерке»…
— Не, не знаю. Наши на «восьмерках» не ездят.
— Выруби шарманку! — послышался голос из-за двери.
— Исчезни, череп!
— А меня кто-то спрашивал уже, — сказала девчонка.
Николаев напряженно глянул на нее.
— Ну да, Авария приходила… Ох, гадство. — Она снова пощупала переносицу. — Боб, «восьмерка». А этот каратист — Алик. Или Олег…
— Когда приходила? — растерянно спросил Николаев.
— Да сегодня. — Девчонка скосила глаза к носу, пытаясь разглядеть, растет ли уже горб…
Дома Николаев спрятал куртку в шкаф и вошел в комнату к дочери. Валерка сидела над раскрытым учебником и смотрела в окно.
— Занимаешься? — спросил Николаев.
Дочь медленно обернулась к нему.
— Занимаюсь, — тихо сказала она.
— Не гуляла сегодня?
— Нет.
Николаев пристально, испытующе смотрел в глаза дочери, Валерка спокойно выдержала взгляд. Николаев хотел сказать что-то, но только кивнул.
В обед на патрульной машине он заскочил домой. С порога глянул на кухню: Валерка только что вернулась из школы и сидела с дедом за столом. Мать разливала суп.
— А вот и я! — торжественно объявил Николаев и поставил перед Валеркой магнитофон. Он отдавал его знакомым ребятам из мастерской, те склеили корпус так, что не было заметно даже швов.
Дочь равнодушно посмотрела на магнитофон.
— Спасибо, пап…
— Убери, мешает, — сказала жена.
Николаев переставил магнитофон на окно, пошел в прихожую, расстегивая портупею, крикнул:
— Наливай, мать. Оголодал что-то! — вернулся на кухню, шаркая шлепанцами, сел за стол, искоса взглянул на дочь. Валерка сидела, опустив ресницы. Она почти не красилась и выглядела совсем ребенком, на бледной тонкой коже отчетливо проступили веснушки.
— Как здоровье, дед? — бодро спросил Николаев.
— Ничего, живой пока.
— А как гранит науки? — обратился он к дочери.
— Нормально, — тихо ответила Валерка.
— Это хорошо! — Николаев громко подул на суп, начал есть. Снова быстро глянул на дочь, засмеялся: — А у нас анекдот! Все отделение ржало! Как это — вор у вора… Нет: не рой другому яму, да! Тут народный мститель объявился — три раза у фарца машину потрошил. Японскую сигнализацию отключал. Ну, тот, умелец, самострел поставил! Где! Между спинкой и сиденьем! А тот возьми и сработай, когда он сам по Садовому шел! Цепь замкнулась. Машины кругом, ни остановиться, ни к тротуару прорваться — так и едет со стрелой в заду! Орет и едет!
Валерка улыбнулась. Отодвинула тарелку:
— Спасибо, мам, — и пошла к себе.
Николаев проводил ее взглядом, посмотрел на часы, негромко сказал жене:
— Давай быстрее, копаешься, как…
Валерка затихла в своей комнате. Потом щелкнул замок входной двери. Николаев успел заметить, как дочь, уже в джинсах и куртке, выскользнула из квартиры.
Он разломил котлету вилкой. Вдруг насторожился и, торопливо дожевывая, вышел в прихожую. Огляделся и опрометью бросился в дверь. Вылетел из подъезда, увидел мелькнувшую за угол дома Валеркину куртку и, теряя шлепанцы, побежал вдогонку.
— Валерка! Стой!..
Настиг ее в конце двора, схватил за руку.
— Отдай, — сказал он, с трудом переводя дыхание.
Валерка круглыми сумасшедшими глазами смотрела на него снизу вверх, часто дыша сквозь стиснутые, по-звериному оскаленные зубы.
— Ну? — Николаев протянул ладонь.
Валерка погасла, опустила голову. Вытащила из кармана пистолет, отдала ему. Николаев, не выпуская ее руки, повел ее домой. Он ничего не спросил и не сказал больше ни слова. Войдя в свою комнату, Валерка обернулась.
— Все равно убью, — сказала она с такой нечеловеческой ненавистью, что Николаев похолодел…
Николаев с трудом дотянул до конца дежурства. Каждые полчаса он звонил домой и, услышав Валеркин голос, вешал трубку. Единственное, о чем он молился сейчас — чтобы Валерка не ушла до его возвращения. Ясно было, что она нашла парней раньше, чем он. Стащить пистолет не удалось, что она еще придумает? Подожжет несчастную «восьмерку»? Угонит грузовик, чтобы проутюжить ее вместе с парнями? Теперь уже Николаеву наплевать было на этих подонков, пусть живут, как хотят, пусть дышат и топчут землю — только бы с ней ничего не случилось…
Он сдал оружие и, проскакивая светофоры на красный свет, помчался домой. Увидев за матовым дверным стеклом силуэт дочери, немного успокоился. Закурил в своей комнате. Посадить ее под замок, пока не перегорит? Все равно не уследишь. Удержишь сегодня — сбежит завтра, через неделю, через месяц, уйдет из дома. А главное — уже никогда не простит ему, снова будет смотреть сквозь него, жить рядом, как на необитаемом острове.
