Дмитрий Пригов - Только моя Япония (непридуманное)

Восклицал я, неся разор и сокрушение их змеиному гнезду. После двух-трех часов преследования противник был полностью морально и физически сломлен, впав в каталептическое смертеподобное состояние полнейшего отсутствия. Остановившись и немного отдышавшись от стремительного бега и неистовства, я пристально присмотрелся к опозоренному врагу и решил удовлетвориться результатом. Я победоносно оглядел окрестности, всем своим видом предупреждая об ответственности и последствиях любого, попытавшегося бы повторить этот рискованный агрессивный шаг. И они поняли. Мы все всё поняли. Я был удовлетворен. Таков был мой ответ мерзавцу и им всем. Наш ответ. И он был понят. Понят сполна. Всё, поколебавшись, временно замутив четкие контуры, вернулось на свои привычные прочные жизненные основания. И больше не повторялось.

Замечу попутно, что птицы чрезвычайно обучаемы. Не хуже человека. Как, например, в наиновейшем, недавно построенном многоуровневом вокзале в Киото, где установили широко рекламировавшееся и многократно с торжеством и естественной гордостью демонстрировавшееся устройство высоковольтного напряжения для убийства голубей, чтобы те не залетали в крытые помещения и не гадили на головы посетителей. Показывали хрупкие, мгновенно, но все же прилично поджаренные тушки голубей. И что же? Попривыкли птички. Перестали залетать, так что у местных правозащитников прав животных даже причина жаловаться исчезла. Да и птицы вроде бы не жаловались. Во всяком случае, ни в каком органе массовой информации подобного не появлялось.

Или вот я, например, на старости лет в той же самой Японии, да и в том же самом парке, где раскинулось поле моего праведного сражения с вороном, научился ездить на велосипеде без рук. До этого я все умел — и ездить, и тормозить, и заворачивать, и слезать, и влезать на велосипед, и объезжать попадающихся на пути детей, женщин и животных, и кататься с одной и другой рукой по отдельности, и даже падать без видимого ущерба для здоровья. А вот без рук ездить научиться не довелось. Так вот, на склоне лет научился. Надо — всему научишься.

Посмотришь, как другие делают, приглядишься, и получится. А в Японии я много глядел по сторонам, приглядывался. И многому научился, новому для себя.

Страна, скажу вам, несомненно, затягивающая, заражающая. Более чем другие страны. Ну, может быть, и не более, но по контрасту это более замечается. Обращаешь внимание, замечаешь на себе и других. В европейских странах, по сути, все социально-бытовые проявления достаточно одинаковы, с большим или меньшим упором на privacy. А здесь через некоторое время начинаешь ловить себя на том, что при встречах и расставаниях с людьми безумно долго кланяешься почти в пояс и мягко улыбаешься. Ловишь себя на этом, внутренне улыбаешься, но продолжаешь, попав в инерцию окружающих беспрерывных раскланиваний. Одного американца, прожившего здесь достаточно долгое время, выучившего японский, не могу судить насколько хорошо, я пытался зачем-то, уж не помню по какой причине, обучить произношению слова «толмач». Все выходило «тормач». Уже немного погодя, после прибытия в Японию, встречающиеся на улицах весьма нечастые европейские лица кажутся какими-то неправильными, неточными, грубыми, относительно предельной ясности и чистоты японского лица. Кстати, европейцы здесь еще настолько нечасты, что при встречах на улице приветствуют друг друга как нечто племенное родственное в неродственном окружении. Большинство из них, кстати, — в основном игроки местных многочисленных разнообразных футбольных команд, переполненных белыми и черными выходцами из Латинской Америки, Австралии, быв. Югославии, Румынии, еще каких-то футбольно-играющих стран всевозможных континентов. Играют неплохо. Да и сами японцы весьма навострились в этом деле. Вот, к примеру, на днях они разгромили 5:1 сборную Объединенных Арабских Эмиратов. Нашим, скажем, это нынче не под силу.

Традиционно, с момента открытия страны для иноземцев, им были предоставлены права на жительство в пяти портах. Ну, порты — это условное название. В те времена, в конце XIX века, они являли из себя некие жалкие и убогие рыбацкие поселения, достаточно удаленные от городов. Иностранцев поселяли там, дабы не портили и не пугали добропорядочное население. А население тогда было действительно пугливое в этом отношении. Да, отчасти и поныне. И поныне, говаривают, только в тех же городах-портах Нагасаки, Йокагамы, Кобе количество европейцев вполне сопоставимо с количеством азиатских лиц в современных европейских и американских городах. В последнем из них, Кобе, к слову, поселился и главный японский мафиози-якудза. Уж не знаю, чем он был привлечен — не мечтой ли о диком американском Западе, сходством ли Кобе с Чикаго 20-х годов, воплотившемся в этих, столь многочисленных в городе бледных мучных американских лицах. Я в упомянутых резервациях для европейцев не бывал. Сами же длинные и массивные американцы в мелких японских помещениях и в транспорте остальных населенных пунктов, посещаемых мною, воспринимаются до сих пор крайне нелепыми, если не комически-уродливыми. Уж извините, господа американцы, я не хотел. Сама природа так вот вас обнаруживает. Правда, заметим, только в пределах Японии. В самой же Америке американцы — ничего, вроде бы такими и должны быть. Я их там тоже неоднократно наблюдал. Там в их внешности ничего необычного в глаза не бросается. Там им подобное незазорно. Во всяком случае — могут. Позволено. Не запрещено. Так что и будьте!

После совсем недолгого пребывания здесь и телевидение начинаешь смотреть спокойно, с полной уверенностью понимания необходимой критической массы информации. И действительно, получаешь ее, тем более что принцип телевизионного вещания повсюду один. А детали — кого там убили, кто убил, за что, убили ли, промахнулись ли, обманули ли, — все это в общем-то и не важно. Важно, что было событие. Случилось что-то. При встречах и разговорах с японцами утвердительно киваешь головой и, только опомнившись, к вящему удивлению и огорчению говорящего, виновато улыбаешься и разводишь руками:

Извини, старик, рад бы, да не понимаю! —

????? —

Не понимаю я по-японски. Это я так. —

??????????? —

А ему вдруг все это странно, что ты слушал, слушал и вдруг рожу какую-то корчишь. Но он виду не подает, только ждет и настороженно улыбается. Потому что в общем-то понимаешь все, потому что нельзя не понимать простое, осмысленное и неподдельное человеческое говорение. А если не понимаешь, так что уж с тобой поделаешь? Живи, если можешь. Так и стоите друг против друга. Потом приходит окончательная взаимная ясность и понимание.

Да жизнь, в принципе, полна всевозможного и принципиального непонимания и взаимонепонимания. Один человек, например, в Берлине, весьма и весьма оснащенный немецким, чтобы понимать все тонкости произношения и содержания, но в стесненных денежных обстоятельствах, что чрезвычайно угнетало его и постоянно томило, поздней ночью, переходя улицу, услышал прямо за своим плечом:

Мне бы вполне хватило сто марок, — почему-то решил поделиться с ним своими проблемами среди ночи молодой женский голос.

Да и мне сто бы марок вполне хватило, — вздохнул наш человек и мысленно представил их себе. И, только отойдя метров пятьдесят, он внезапно понял, что разговаривал с проституткой и его ответ был просто неуместен, если не двусмыслен.

Так вот, постепенно замечаешь, что как-то отсыхаешь от своей прошлой жизни. Уже и не интересуешься:

А что там? Может, случилось что? Может, переворот военный?! —

Переворот? Какой переворот? —

Да не знаю, может быть, какой-нибудь! — Интересно, а еще что там? По телевизору здесь больше восточные лица — корейцы, китайцы, индонезийцы. У них тоже что-то важное происходит, не менее важное, чем там у вас, вернее, у нас. Запад здесь — это Америка. Оттуда новостей поступает достаточное количество и в достаточном ассортименте. Иногда, бывает, мелькнет до боли знакомая по прежней жизни картинка российской жизни. Да и исчезнет. Да и не поймешь, что сказали про нее — то ли все ужасно, то ли все хорошо будет. То ли уже все хорошо, а будет еще лучше. Как узнаешь?

Припоминается, как совсем недавно в Сибири на неком крохотном полустаночке к нам подошел небритый мужичонка:

Из Москвы? —

Да вроде. —

Ага. И как там? —

Да все нормально. —

А как там у вас этот, ну, лысый. Все кричит и кукурузу всех заставляет сеять, а? —

Господи, это он про Хрущева. Уж того скинули как тридцать шесть лет. Уж он и помер, не припомнить когда! Уже и памятник поставлен! Уже и бронза на нем успела потускнеть, а гранит замылиться многолетними ветрами и дождями! Уж и другие поумирали. А за ними и еще другие. А здесь вот он, Никита Сергеевич, живет как живой, даже в какой-то мере властвуя над местными умами. Ну, во всяком случае, над умом этого любопытствующего по поводу современной политики и социальной жизни.