Грейс Пейли - Мечты на мертвом языке
Кофе еще, пожалуйста, сказал он скромно и с достоинством.
Это лучше большинства твоих песен, сказала Александра. Это же стихи. Точно, лучше.
Что? Что? Ничуть не лучше, черт возьми! Это не… Это не только… Ой, извини, что-то я разгорячился.
Ничего страшного, сынок, сказала Александра уважительно. Я просто хотела сказать, что она мне нравится, я понимаю, я слишком прямолинейная — это все, наверное, потому, что я слишком давно живу одна. Слушай, а почему ты все время думаешь о женах? О женах, о матерях.
Потому что я такой, сказал умиротворенный Деннис. Ты что, не поняла еще? Это моя фишка. У меня на мамочек стоит.
А, сказала она, теперь поняла. Но я, Деннис, не твоя мамочка.
Ошибаешься, Александра. Я все про тебя вычислил. Я все знаю. Знаю, что иногда веду себя как жеребец на выпасе. Но я написал для тебя песню. Вчера вечером, в такси. Я думаю о тебе. «Прокаженные» в такое не врубятся. Они плохо знают жизнь. Они как молоденькие пчелки, хотят долететь до следующего цветочка, только их обгонит кто-то бывалый, какой-нибудь психический чувак, который уже пару лет как соскочил и хочет вырасти. Он все просечет.
О!Я знаю про твою деткутолько не грусти,только не злисьдеткаНикогда ты не прижмешь малышак своей чудной груди,любовь моя
Но смотриКуда бы ты ни шла, дети за тобойБольше, много больше детей по жизниЧем детей от законной жены
А вот это из Библии, сказал он.
Пап, сказала Александра, как ты думаешь, женщина должна родить хотя бы одного ребенка?
Вне всякого сомнения, сказал он. Тебе надо было рожать, когда ты была замужем за Гранофски, за коммунистом. Мы с ним много ругались. У него не было чувства юмора. Вполне возможно, сейчас он достает каких-нибудь кубинцев. Но все равно он был умный, в этом ему не откажешь. Внуки были бы великолепные. Его политические взгляды они могли бы и не разделять.
Тут он посмотрел на нее, прикинул, какие у нее в ее возрасте возможности. И смирился. Ты совсем неплохо выглядишь. Ты еще вполне можешь выйти замуж, девочка моя. Тут он еще больше смирился, вспомнил об удручающей статистике — он читал недавно про соотношение мужчин и женщин. Да уж! Ну и что с того? Александра, это неважно. По Торе, только мужчина обязан размножаться. Ты — нет. Есть у тебя ребенок, нет у тебя ребенка, Б-гу все равно. Нет ребенка — призываешь служанку. Говоришь мужу: Дорогой, пусть понесет от тебя. Ну, ладно. Пусть твой муж два года развлекался со служанкой, но теперь-то все прилично. Очень хорошо. Тебе не надо через все это проходить, мучиться девять месяцев, а ведь могут быть и осложнения, даже кесарево, нет-нет, быстренько: дитя для Б-га, Осанна!
Пап, сказала она через несколько недель, а что, если я все-таки рожу?
Не глупи, сказал он. А потом долго и пристально осматривал ее взглядом врача — все ее тело. Он сказал: Почему ты задаешь такие вопросы? Он побагровел, чего с ним никогда прежде не случалось. Правой рукой он схватился за грудь, левой нажал кнопку вызова. Сначала он сказал: Сестру! Немедленно! А потом велел: Выходи замуж!
Деннис сказал: Уж не знаю, как я в это вляпался. Так неправильно, у тебя другие привычки, другая культура. Я вот что предлагаю, Александра. У нас в коммуне трое детей, они принадлежат нам всем. Никто не знает, кто чей отец. То, что надо. Клянусь членами наших безотказных богов, это прекрасно. Одна, возможно, моя. Но никаких отличий в ней нет. Переезжай к нам, мы вырастим этого ребенка порядочным и человечным человеком. Нам нужен человек постарше, правда, нужен — тот, кто видит мир сквозь призму истории. Нам этого не хватает.
Спасибо, ответила Александра. Нет.
Отец сказал: Прошу тебя. Объясни, зачем все это? С какой целью ты затеяла эту ерунду? Из-за любви? В твоем-то возрасте. Из-за денег? Какой-то проходимец тебя соблазнил. Небось ужин ему готовила. Небось какой-то вечно голодный неудачник решил подкормиться и сказал: А почему бы и нет? Дура средних лет — легкая добыча. Вечером она будет кормить меня жарким, а утром — яичницей с беконом.
Пап, не надо, прошу тебя, не надо, сказала Александра. Тебе хуже станет.
Сосед Джон, умиравший при здоровом сердце, написал ему записку. Док, ты спятил. Не ругайся с близкими. Твоя девочка не пропустила ни одного вторника, четверга или субботы. Ты видел, чтобы меня дети навещали? И вот еще что. Мне все хуже и хуже. Но я еще не готов.
И вот еще что, сказал отец. Ты хочешь отравить мне последние дни и погубить мою жизнь.
После этого Александра каждый день надеялась, что отец умрет, чтобы она могла родить ребенка, не погубив его замечательную жизнь под самый конец, когда жизнь губится в ретроспективе.
Наконец Деннис сказал: Тогда давай я хотя бы у тебя поживу. Это в твоих интересах.
Нет, сказала Александра. Деннис, прошу тебя. Мне на работу рано. Я спать хочу.
Я врубился. Я был для тебя игрушкой. Ты использовала меня по полной. Это не круто. Небеса — они подлость видят.
Нет, сказала Александра. Прошу тебя, замолчи. И вообще, с чего ты взял, что отец ты?
Будет тебе, сказал он, кто ж еще-то?
Александра улыбнулась, чуть не до крови прикусила губу — чтобы вежливо продемонстрировать свою боль. Она думала, как продолжать свою работу, как вести себя с достоинством и не терять ни одной полезной минуты. Она думала о своих подопечных — о каждом из них.
Она сказала: Деннис, я точно знаю, что я буду делать.
В таком случае вот что: я сваливаю.
Вот что Александра сделала, чтобы использовать перемены в своей жизни во благо. Она пригласила своих трех беременных подопечных лет пятнадцати-шестнадцати к себе жить. Она пришла к каждой и объяснила, что она тоже беременна, а квартира у нее очень большая. Они ее недолюбливали, потому что она всегда уделяла больше внимания мальчикам, но и недели не прошло, как они переехали от своих злых родителей к ней. И за первым же ужином стали давать Александре советы, как вести себя с мужчинами, и годы спустя она оценила эти советы. Она следила и за их, и за своим здоровьем, а еще вела дневник. Это был первый подобный опыт среди социальных работников, но еще лет пять у нее не было последователей и об этой истории даже не упоминали в официальных изданиях.
Отцу Александра жизнь не погубила, и умирать ему не пришлось. Незадолго до рождения ребенка он упал в ванной на кафельный пол, расколол череп и проводочки от мозга смочил кровью сердца. Короткое замыкание! В этом потопе он потерял лет двадцать-тридцать жизни, забыл лица племянников и родни жены, имена двух президентов и войну. Глаза у него стали чуть навыкате, он часто пугался, но был умен по-прежнему и смог начать все заново — не замечая многих мелочей.
Ребенок родился, его назвали Деннисом в честь отца. Фамилия у него была, разумеется, Гранофски — как у мужа Александры, коммуниста Гранофски.
«Прокаженные» — они поменяли название на «Съедобные поганки» — записали в честь младенца песню «Кто? Я».
Стихи были простые. Вот они:
Кто отец?Кто отецКто отецЯ! Я! Я!Я отецЯ отецЯ отец.
Деннис исполнял соло, а именно «Я! Я! Я!», хриплым и сердитым пророческим голосом. У него хватило смелости признать себя автором стихов. После тридцативосьмичасовых разборок у него в коммуне его попросили вон. На следующий день он переехал в дом получше, из песчаника, кварталах в четырех от того места, где ожидалось рождение его ребенка.
На третий день рождения малыша Деннис с «Кукурузными полями свободы» записали альбом в стиле фолк-рок, с новым волнующим звучанием. Он назывался «Нашему сыну». Внимательные слушатели могли оценить, как короткие сорокократные всхлипы пикколо перекликаются с долгой мрачной барабанной дробью, традиционными аккордами банджо и напевом скрипки, что отдаленно напоминало «Колыбельную на сон грядущий».
— Повидаемся ль мы, Джек?Ведь я старым стал намедни.— Да, поскольку ты, папаша,Схоронил жену последнюю.Хоть уехал за сто мильВ переселки, горы, рощи,Стырив наш автомобиль,Все равно отца не брошу.
— Джек, увидимся ли мы?Хоть мне одному не грустно,Сына видеть я хочу:Без родных ужасно пусто.— Я приду к тебе, хотяБросил ты меня и братьев,Матерей других ребят,Вечно тиская в объятьях.
— Джек, придешь ли ты ко мне,Хоть я выгляжу неважно:Ведь стареть всегда несладко.— Непременно, ты ж отец,Пусть ты нам не помогал,Без тебя мы пробивались.А теперь мы будем вместе,Хоть не виделись по году,Вечером чаи гонятьПо ТВ смотреть погоду[33].
Песню пели везде — от Западного побережья до Восточного, от лесов Мэна до Мексиканского залива. Благодаря ей был отмечен наплыв посетителей домов престарелых — туда зачастили и уже присматривающиеся сорокалетние, и удивленные двадцатилетние.
