Жан Эшноз - Я ухожу
16
Представьте себе перепуганного кролика, со всех ног несущегося средь бела дня по бескрайнему травянистому полю. Далее представьте себе хорька по имени Уинстон, который гонится за этим кроликом. А тот зная, что его норка уже недалеко, радуется в простоте душевной, что спасся от своего врага. Но едва он проскочит в свое убежище, стараясь залезть поглубже, как хорек, не отставший от него ни на шаг, впивается ему в горло и душит в темноте. Потом, уже не торопясь, вспарывает кролику живот и насыщается своей кровавой трапезой, о чем свидетельствуют хруст косточек жертвы и мерзкое чавканье победителя, который, набив живот и полагая, что заслужил отдых, засыпает рядом со своей растерзанной добычей.
А теперь представьте себе двух техников парижского аэропорта, терпеливо поджидающих у входа в нору. Когда они решают, что отдых продлился достаточно, они несколько раз окликают хорька по имени, и через минутку Уинстон вылезает на свет божий, укоризненно глядя на людей и волоча в зубах безжизненную кроличью тушку. Техники хватают трупик за уши, а Уинстона незамедлительно водворяют в его клетку. Привычно обсуждая меж собой вопрос разделывания кролика, вопрос его приготовления и вопрос о соусе к нему, они забираются в маленький электрокар и покидают взлетное поле, куда только что приземлился борт QN560 из Монреаля; из самолета выходит Феррер, совершенно одуревший и разбитый по причине разницы часовых поясов.
Ему пришлось пробыть в Порте Радиум гораздо дольше, чем ожидалось. Горячо принятый семейством Апутьяржук, где он теперь и завтракал, и обедал, и ужинал, и проводил ночи с девушкой в ее спальне, он слегка забросил наблюдение за подготовкой контейнеров. Более того, в течение нескольких дней, разморенный теплой атмосферой дома Апутьяржуков, он совершенно забыл о своих сокровищах. Счастливые дни в Порте Радиум! Но вот контейнеры закончены, и пришлось готовиться к отъезду. Феррер опасался, что родители девушки сочтут его неблагодарным соблазнителем, однако эти милые люди прекрасно понимали, что он не пойдет к ним в зятья и, в общем, расстались с ним довольно приветливо.
Аренда маленького двухмоторного самолета типа Twin Otter, какими пользуются в приполярных районах, и таможенная процедура в Монреале также отняли у него немало времени. Таможенники привыкли просвечивать путешественников насквозь, затем напихивать их слабительными, чтобы те извергли драгоценные камни и капсулы с кокаином, каковые предметы они, надев резиновые перчатки, с отвращением доставали и исследовали; доводилось им также задерживать контрабандистов, торгующих пауками-птицеедами или питонами, блоками сигарет с фильтром, упрятанными в мешки с маниокой, радиоактивными элементами и подделками под старину. Ввиду наплыва пассажиров в утро прилета Ферреру удалось благополучно миновать зону досмотра, битком набитую всякими подозрительными тюками, паспортный контроль и заграждения из служащих Министерства финансов. Затем ему пришлось звонить Раджпутеку, чтобы тот погрузил контейнеры в фургон. Поскольку было воскресенье, задача усложнялась, однако Раджпутек, вырванный из объятий Морфея, все же согласился приехать, правда, не без охов и вздохов. В ожидании фургона Феррер пошел в зал Духовного центра.
Расположенный симметрично к Деловому, по другую сторону от Торгового, Духовный центр находился в подземном этаже аэропорта, между лифтом и эскалатором. В общем зале, где было довольно прохладно, стояли металлические кресла, стойки с рекламными брошюрами на семи языках и горшки с зелеными растениями пяти видов. Створки трех приоткрытых дверей были украшены: одна — крестом, вторая — шестиконечной звездой, а третья — полумесяцем. Сев в кресло, Феррер обозрел прочие аксессуары — стенной телефон, огнетушитель, кружку для пожертвований.
Поскольку в начале дня здесь было немноголюдно, Феррер рискнул заглянуть в каждую из трех полуотворенных дверей. Микросинагога была почти пуста — три стула да низкий стол. То же самое наблюдалось и в микрочасовне, разве что здесь имелись еще цветочный горшок, портрет девы Марии да книга записей с шариковой ручкой и двумя рукописными объявлениями: одно напоминало о возможности получить святое причастие, во втором просили не уносить ручку. Что же до микромечети, то пол в ней был устлан зеленым паласом, а у входа стояла вешалка и лежала циновка, возле которой ожидали своих хозяев несколько пар адидасовских кроссовок, сандалии, мокассины и прочая обувка североафриканцев, центроафриканцев и средневостокцев.
К середине дня в Духовный центр начали подтягиваться верующие. Пассажиров среди них было немного, все больше служащие аэропорта — техники и механики в синих спецовках, охранники, почти все чернокожие и все без исключения весьма мускулистые, радисты и телефонисты с крестами на шее. Однако появились и гражданские лица — красотка-монахиня из Ливана, пара болгар — мать со взрослым сыном, тщедушный бородатенький человечек эфиопского вида — его красные глаза выражали ужас перед небесной бездной и страх воздушной болезни, отчего он и желал перед вылетом получить отпущение грехов у священника, за которого Феррер, скрепя сердце, отказался себя выдать.
Где-то к полудню прибыл фургон с Раджпутеком. Контейнеры были погружены в него, а затем выгружены в галерее и аккуратно сложены в заднем помещении, после чего Феррер пешком отправился домой. Покидая галерею, он бросил взгляд на стройку, желая узнать, насколько она продвинулась: похоже, котлован уже вырыли, рядом установили металлические бараки для машин и людей, и теперь строители монтировали два огромных желтых крана с помощью третьего, красного и поменьше. Вероятно, в будние дни шум здесь стоял адский, интересно будет проверить.
А пока что в это летнее воскресенье тишина в Париже слегка напоминала безмолвие северных ледяных просторов, с той лишь разницей, что вместо белого льда здесь чернел асфальт, уже чуточку растопленный солнцем. Очутившись на своей площадке, Феррер подивился отсутствию запаха «Extatics Elixir» — городская тишь словно поглотила его вместе со всем остальным. Наведя справки у консьержки, он узнал, что Беранжера Эйсенман в его отсутствие съехала с квартиры. Значит, нет у него теперь рядом столь удобной подружки. Феррер воспринял эту новость довольно стойко; распаковав вещи, он обнаружил, что песец, взятый с «Нешилика», безнадежно осыпался, а облысевшая кожа при нормальной температуре превратилась в зловонный, съеженный лоскут. Феррер немедленно выбросил шкурку и только после этого занялся почтой.
Его ждала целая груда конвертов, но когда он уладил платежки и повыбрасывал извещения, приглашения, циркуляры и рекламные буклеты, перед ним осталась только одна бумажка — повестка из Дворца Правосудия, вызывающая Феррера через три месяца, 10 октября, на очередное заседание по поводу его развода с Сюзанной. Итак, официально он останется вовсе без жены, но мы же знаем Феррера — долго это не продлится. У него не заржавеет.
17
И надо же — что я вам говорил! — не прошло двух дней, как одна уже появилась. Во вторник утром Феррер условился о встрече в галерее с экспертом, который пришел в сопровождении ассистентов мужчины и женщины. Эксперт, по имени Жан-Филипп Реймон, был человеком лет пятидесяти, чернявым, худым — его тощее тело болталось в слишком просторном костюме, как охотничий нож в непомерно большом чехле; при всем том — сбивчивая речь, брезгливая мина и острый недоверчивый взгляд. Он передвигался по комнате, цепляясь за спинки стульев, медленно и нетвердо, словно больной или пассажир на судне при девятибальном шторме (по шкале Бофора). Феррер пару раз прибегал к услугам этого эксперта и немного знал его. Ассистент ходил более уверенно — видно, ему помогало то, что он непрерывно грыз жареный арахис, извлекая его из кармана и каждые пять минут вытирая пальцы бумажной салфеткой. Ассистентка же, дама лет тридцати, холодно отзывалась на имя Соня. Белокурая, со светло-карими глазами и строгим красивым лицом, таящим то ли лед, то ли пламя, в черном костюме и кремовой блузке, она не выпускала из правой руки пачку сигарет «Бенсон», а из левой — мобильный телефон «Эриксон».
Феррер усадил их и начал раскладывать предметы, добытые на Севере. С величайшими предосторожностями опустившись на стул, Жан-Филипп Реймон принялся критически осматривать сокровища; при этом он не снисходил до комментариев и лишь время от времени цедил какие-то эзотерические замечания, сопровождаемые цифрами и буквами. Стоявшая позади Соня шепотом повторяла их в свой «Эриксон», неизвестно кому, и шепотом же выдавала эксперту загадочные ответы невидимого собеседника, одновременно ухитряясь закурить очередную «Бенсон». После чего эксперт и его ассистент долго и непонятно совещались, а Феррер, отчаявшись что-либо понять в их тарабарщине, все больше обменивался взглядами с Соней.
