Александр Сапсай - Семейная реликвия. Месть нерукотворная
Вот и вся фабрика-кухня. Вот смысл современной науки, вот и цель революции. Все довольны. Все при деле. Все свое получают. Причем с лихвой.
«А денежки-то, бишь, на этом сугубо коммерческом научном предприятии, опутавшем сетью всю огромную державу, шестую часть суши, включая бывшие союзные республики, стремящиеся не отстать от научно-познавательного процесса в центре, крутились при этом совсем немаленькие, — подумала Ольга, — небось побольше тех крошечных бюджетных средств, что выделялись на российскую, некогда одну из самых почитаемых в мире, науку. Вот мозги-то, те, которые еще не утекли за рубеж в суматохе реформ, или не успели, а то и не смогли, стали у людей крутиться совершенно в другом направлении».
В этой, сложившейся вскоре после крушения Союза научно-вымогательской схеме, все, конечно, было схвачено, все проплачено. Каждый из участников процесса имел свою, пусть небольшую, но совершенно определенную черную или белую клеточку на огромной шахматной доске дела, поставленного на поток. Имел и свою цену. И свой, как говорится, деревянный рубль, а то и зелененький бакс, зарабатывал регулярно и в срок, видя в этом определенную перспективу и чувствуя полную уверенность в завтрашнем дне. В этой связи в народе даже ухитрились реанимировать забытую было фразу князя Звездича из «Маскарада» Лермонтова — «Что стоят ваши эполеты?» — вкладывая в нее, конечно, совершенно иной смысл, нежели великий русский поэт. Действительно, чуть ли не одномоментно с началом реформирования страны все в ней приобрело совершенно определенную, фиксированную, договорную или коммерческую цену: звания, должности, места, лучше, конечно, теплые, возможность заработать или получить заказ и, соответственно, все научные регалии, достичь которых в прежние времена для большинства нынешних соискателей престижных научных званий было делом явно неподъемным и в принципе недосягаемым. В научных и околонаучных кругах, в том числе в Ольгином университете, частенько поговаривали о том, что прайс-лист по экстренному написанию и защите таких современных «диссеров» был конечно же тайным, причем цены в нем сильно отличались друг от друга, завися как от общественного и материального положения соискателя, так и от крутизны научного совета и кредитоспособности организации-клиента «фабрики-кухни».
«Вот недавно, например, — вспомнила Ольга, — и мне довелось оппонировать подобному новоиспеченному шедевру. Вспомнить страшно. Соискатель — видный деятель одной из фракций Государственной Думы. Молодой да ранний, как говорится. Конечно же провинциал до мозга костей. В то же время донельзя наглый, с бульдожьей хваткой, уверовавший в то, что с помощью денег ему все позволено. Судя по той убогой русской речи, которой он овладел в свои тридцать лет, явно нигде, никогда и ничему серьезно не учившийся. Но в то же время исключительно из-за своей наглости мечтающий и, надо сказать, не без основания, о больших карьерных высотах. Так он и вовсе не соизволил даже прочитать все то, что ему второпях написали ученые-„умельцы“. А вел при этом себя просто по-хамски».
«И ведь думает наверняка, подонок, — изумлялась про себя Ольга, — что он, негодяй, всех присутствующих прямо-таки осчастливил одним уже тем, что пришел сюда, как простой смертный. Полицезреть, видите ли, наглец, себя позволил. Он! Небожитель политического Олимпа. И даже какую невиданную демократичность и смелость проявил: троих своих охранников-мордоворотов, которых с собой привел, на заседание совета, видите ли, не взял. Уважение, оказывается, к ученым проявил, за дверью аудитории, где все происходило, оставил. Вот какой он, свой парень».
А когда она камня на камне не оставила от его «замечательной», «глубоко научной» так называемой диссертации и ее к тому же неожиданно для всех поддержал и второй оппонент, какое же искреннее недоумение, обида и злость были на лице этого новоявленного «служки народа». Губы надул. Чуть не заплакал даже. Вот-вот готов был слезу пустить, причем далеко не скупую мужскую.
— Зря вы, Ольга Александровна! Со мной так поступать не нужно. Со мной дружить нужно, — сказал он ей, выйдя из зала. — Вам же во много раз выгодней будет, помяните потом мои слова. Я вам буду еще очень полезен.
— Подумайте внимательно. Стоит ли из рогатки по тиграм стрелять? Несерьезно, скажу я вам. Напрасно даже. Я бы на вашем месте совсем по-другому поступил. Знаете же на все сто, что все равно и обсуждение будет дальше пройдено так, как надо, да и защитит он вовремя. А то, что он неуч, — это и без вашего выступления всем понятно. И что толку? Воздух только сотрясли да злость к себе со стороны тех, кто занимался этим типом, вызвали. Поймите наконец, из большого уважения к вам говорю, время сейчас такое. Вы же в этой стране живете, а не на Луне, не в Швейцарии или Германии. Так и поступайте, как здесь принято. Ход моих мыслей, вам, надеюсь, понятен? — заметил потом секретарь совета, прощаясь с ней.
«Нет, братец, не зря я так поступила! Не зря, — решила Ольга. — Пусть этот подонок в золотых цепях задумается хотя бы на секунду. Пусть остановится этот молодой зажравшийся хам. Осмыслит в конце-то концов, что далеко не „всё и вся“ покупается и продается даже в нашем замечательном „Датском королевстве“, которое мы наконец построили после долгих лет тоталитарного царства».
«Хотя есть за последнее время немало примеров и другого толка, — вспомнила Ольга. — От людей конкретных все это в итоге зависит. От их воспитания, интеллигентности, образованности, культуры, в конце концов, а не от должности, не от занимаемого поста, к которым почему-то в нашей стране относятся сугубо по-холопски. Смотрят в рот начальству, прогибаются перед каждым выскочкой. Стыдно должно быть. Противно. Ан нет. И взрослые же люди. У самих дети старше этих избранников. А все туда же».
На ум пришел неожиданно другой пример. Недавно, также «по совокупности», защищался довольно серьезный человек из Администрации Президента России, имевший немало научных трудов, монографий, солидных книг. Так ему пришлось сдавать заново кандидатские экзамены по… истории КПСС. В результате все лето просидел он без отпуска на даче, изучая пятитомник под редакцией академика Бориса Пономарева. И все почему? Да потому, как выяснилось, что никто не отменял в совете Государственного института сервиса, где защищался этот человек, экзамен по истории партии. Ее уж почитай как пятнадцать лет не было, а экзамены все продолжали сдавать и принимать.
«Так, „мои мысли, мои скакуны“, — подумала Ольга. — Это как раз про меня. Что там еще интересного суждено мне сегодня найти об истории моих далеких пращуров?»
«Казаков легче было уничтожить или переселить, как это не раз бывало в истории Яицкого войска, — прочла она в другом источнике, — перебороть же силу так называемого „Соломонова меча“, которым испокон века были вооружены их предки, было не только трудно — невозможно».
А вот и еще. Некий российский академик Паллас, наблюдавший быт казаков на Яике, писал о тамошних жителях, что они «добронравный и чистоту соблюдающий во всем народ… Ростом велик и силен, да и в женском поле немного находится малорослых. С малых лет они привыкают ко всяким трудным упражнениям и, употребляя огнестрельное оружие и копье, в то же время искусно стреляют из луков».
Так. Так. Это тоже интересно. И даже очень. «Картограф И. Георги, наблюдая жизнь яицких казаков, заметил, что казаки здоровые, бодрые и сильные люди… Необузданны… Решительны и смелы».
Ищем дальше. Вот интересно. Это уже личность широко известная. Даже со школьной скамьи по «Слепому музыканту». Владимир Короленко — писатель и публицист, человек по-настоящему демократических убеждений, истинный гуманист, которого после его замечательных публичных выступлений по поводу сфабрикованного царским правительством так называемого «дела Бейлиса» в России стали называть чуть ли не совестью нации. Любопытно, что отмечает в нашем случае этот правозащитник. Смотрим. «Казак — человек особенный. Нет других таких. У него и речь, и поведение, и даже выходка другая. Да, казачий строй выработал свой, особенный человеческий тип». Очень, очень интересно. Видимо, так оно и есть. Почему же я раньше-то не занялась этим вопросом. Все некогда и некогда. «Суета все. Суета сует и всяческое томление духа, — вспомнила Ольга многократно повторяемые другом мужа — философом от рождения Сашкой Золотариком — слова неизвестно где и как им заимствованные».
«Вот и покойная бабушка, Надежда Васильевна, — подумала она, — не раз, вспоминая о дореволюционном житье-бытье в Оренбурге, говорила о казаках примерно то же самое. Помнила она, например, как их, маленьких девочек, не раз возили на родину ее матери, в станицу Наследницкая. Там, по ее словам, царили строгие, даже патриархальные нравы. Мать и сама, по ее рассказам, одевалась во время этих визитов не по-городскому. Вспоминала Надежда Васильевна, как и их, своих дочек, мать в таких случаях специально одевала очень скромно. И то, что жившие там их родственники — мальчишки-станишники — чуть ли не с 6 лет отменно держались в седле. А девочки ходили в фартуках с привязанными к ним мешочками с козьим пухом. Почему? Да потому, что с малолетства вязали. А иначе откуда бы взялось искусство создавать знаменитые оренбургские платки?! Все к тому же знали грамоту. Многие учились в церковно-приходском училище в Орске, вовсе не считая это, как некоторые, каким-либо достижением».
