Роберт Стоун - Дамасские ворота
Роза была канадской сотрудницей ООН и работала с Нуалой в Международном детском фонде.
— Затем раздались крики и ругань, и он ударил меня. А еще назвал поганой сукой. Говорил по-английски. Или на американский манер, не важно. Отобрали у Розы фотокамеру. Но я сказала ему: «Я тебя засажу, приятель» Тут он снова ударил меня. Другим пришлось его оттаскивать. Затем они дали газ и умчались, а брошенный на дороге палестинец-доносчик с криками бежал за ними.
— И ты сообщила обо всем?
— Это я сделала, — сказала она. — Сообщила армии, гражданской администрации и Маджубу. Сегодня поднялась на гору в БАПОР и заодно зашла в Израильскую коалицию по правам человека.
— Что они сказали?
— Я поговорила с Эрнестом в коалиции, они сделают, что в их силах. Может быть, поднимут вопрос в кнессете. Составят пресс-релиз; я уже составила свой для Детского фонда. БАПОР мало что может сделать. Он слушает Америку, ты же знаешь.
— Тут я и пригожусь?
— Ты мог бы написать в какой-нибудь журнал. Я знаю, ты можешь. В «Санди таймс мэгэзин». Ты печатался там.
— Здесь есть другие представители американской прессы, — сказал Лукас. — У них больше влияния и возможностей.
— Но не души, — сказала Нуала.
«Нашла о чем говорить, — подумал Лукас. — Может, я все же нравлюсь ей?» У него с ней никогда ничего не выходило.
— К тому же, — добавила Нуала, — у здешних жесткие сроки и более срочные материалы. А у тебя с временем посвободней.
Слышать такое было не очень приятно.
— Не знаю, — протянул он. — Я только что решил написать об иерусалимском синдроме. Всякая там религиозная мания и так далее.
— Ах, — вздохнула Нуала, — перестань, пожалуйста.
— Это очень интересная тема, — сказал Лукас. — Из бессмертных.
— Увы, люди не бессмертны.
— Я уверен в обратном.
— Я не бессмертна. Ты тоже.
Они встали и пошли по размякшей земле. Когда-то здесь по гребню холма проходила Зеленая линия[75]; ржавый бронетранспортер на полугусеничном ходу отмечал место, где в 1948 году была остановлена колонна бронетехники Арабского легиона. Дул резкий холодный ветер, и Нуала снова надела свитер. Лукас вспомнил, что Агнон жил на этих высотах и его лучший роман назывался «Ветры Тальпиота».
— Ну а как у тебя на любовном фронте? — спросила Нуала.
— Неважно, — ответил Лукас. — А у тебя?
— Бедняжка. У меня — сплошное расстройство.
— Расскажи.
— Нет уж. Будешь издеваться и язвить.
— Только не я.
Лукас, который безумно желал ее, с горечью понимал, что никогда не внушал ей ощущения грозной силы, похоже так возбуждавшей ее. В Ливане она, как поговаривали, была любовницей шефа друзской полиции. В Эритрее сумела доставить продукты голодающим, умаслив своего хорошего друга, мятежного полковника. Всезнающая молва приписывала ей связь с коммандос бригады «Голани», контрабандистами и федаинами[76]. Лукас, будучи разборчивым и осмотрительным, ей не подходил.
— Знаю, Кристофер, не будешь, ты человек порядочный и добрый. Так и хочется поплакаться тебе на все мои неприятности.
— Не называй меня порядочным и добрым, а то я начинаю чувствовать себя тряпкой. — Он поставил ногу на ржавое крыло арабского бронетранспортера и оперся на колено. — Гомиком.
Ее отношения с Государством Израиль и его Армией обороны совершенно уникальны, думалось ему. Пресловутая любовь-ненависть в самом буквальном смысле. Но Нуала владеет языками и, как мало кто другой, разбирается в местной обстановке.
Она рассмеялась в своей милой ирландской манере:
— Извини, Кристофер, знаю, ты парень что надо. Девчонки тебя обожают, правда.
— Спасибо, подруга.
— Угощайся, — сказала она, продолжая смеяться, и протянула ему целлофановый пакет с чем-то похожим на миниатюрные кедровые верхушечки, темно-красно-зеленые. Когда ему не удалось ухватить их пальцами, она взяла щепотку и поднесла к его губам. — Раскрой рот, давай. Станешь еще круче, чем ты есть.
Он взял пакет и стал изучать содержимое.
— Это кат, — сказала она. — Отличная вещь, чтобы пожевать с утра. Попробуешь — и уже не сможешь без него обходиться.
Лукас отсыпал немного себе в карман.
— Вот что я тебе скажу. Я поговорю с Эрнстом и выведаю, что в коалиции известно об Абу Бараке. Может, мне удастся чем-нибудь помочь. Но, думаю, вряд ли стану заниматься этим всерьез. Я имею в виду, что иерусалимский синдром для меня важнее.
— Да уж наверное. Ты ведь религиозен.
— Я не религиозен, — сердито сказал он. — Просто это интересней.
— Да ладно тебе. Конечно религиозен. Таких упертых католиков, как ты, я не встречала. И вообще, иерусалимский синдром — тема давно устаревшая.
Они зашагали дальше, повернувшись спиной к ветрам Тальпиота.
— Ты не права, Нуала, — сказал Лукас. — Может, тебе она кажется скучной, но она отнюдь не устарела. Здесь религия — это нечто, с чем сталкиваешься сейчас, сегодня.
И это правда, думалось ему, хотя он часто говорил это и прежде. И в других городах есть памятники старины, но памятники Иерусалима не принадлежат лишь прошлому. Они часть настоящего и даже будущего.
— Что за проклятие эта религия, — сказала она.
Он удивился, как при таком презрительном отношении к религии можно чувствовать себя дома в этой части мира. Потому что именно религия и религиозное самоосознание определяют накал страстей в этой стране, за счет чего Нуала сама же и процветает.
— Пожалуй, — сказал он. — Почему бы тебе не обратиться со своей историей к Янушу Циммеру? Он мастер раскручивать подобные вещи.
— Обращалась, — ответила Нуала. — Но ему нужен стимул. — Она пожала плечами.
В этом городе, как во многих других, журналистская работа осложнялась еще и переплетающимися любовными связями, которыми увлекалась международная пресса. У Нуалы с Янушем, который был чуть ли не вдвое старше ее, был короткий сумасшедший роман, закончившийся ссорой, и ни он, ни она об этом не упоминали. В настоящее время она была увлечена палестинским боевиком из сектора, где работала.
Он проводил ее до остановки у подножия холма, дождался, когда подъедет автобус, и поцеловал на прощание. Затем пошел пешком к городу. Через час, со стертыми ногами и приунывший, он на площади Амнона нашел здание, где размещалась Израильская коалиция по правам человека. Его друг Эрнест Гросс сидел за письменным столом. Гросс был южноафриканец из Дурбана, который своей загорелой атлетической фигурой и открытым лицом походил на сёрфера. В то же время он был из тех людей, что подвержены вспышкам внезапной, с трудом сдерживаемой ярости, что было странно, потому что, в конце концов, от него ждали мягкого содействия, справедливости и посредничества. А может, не так уж странно.
— Привет, Эрнест! — поздоровался Лукас. — Как, много сегодня получил угроз?
В коалицию иногда приходили письма с угрозами смерти, а в прошлый месяц их ими просто завалили, поскольку ее сотрудники недавно приняли участие в большой демонстрации приверженцев «Мира сейчас».
— Сегодня ни одной, — сказал Эрнест Гросс. — А вот вчера получил — от психиатра.
— Неужели от психиатра? Да ты шутишь.
Эрнест порылся в бумагах на столе, разыскивая письмо, но не нашел его:
— Черт, затерялось куда-то. Но звучало оно примерно так: «Я психиатр и нахожу у вас симптомы безнадежного самоненавистничества, поэтому намерен вас убить».
— Господи! А счет за диагноз прислал?
— Ни в одной другой стране такого нет, да? — сказал Гросс. — Так чем могу быть тебе полезен?
Лукас пересказал ему то, что Нуала сообщила об Абу Бараке, и спросил, что у коалиции есть на этого человека.
— Нуала любит лезть на рожон, — сказал Эрнест на своем антиподском кокни. — Ей стоило бы быть поосторожней.
— Но она права? Как думаешь, этот тип из Цахала? Занимаются они такими делами?
— А, вот оно.
Эрнест нашел письмо с угрозами. Он взял его и прикнопил к доске объявлений рядом со сводками «Эмнести Интернешнл» и листовками организации «Мир сейчас».
— Права ли Нуала? Знаешь, Нуала — человек со странностями. Я не всегда уверен, на чьей она стороне, не уверен, знает ли она это сама. Но она, так сказать, ценный человек. И думаю, что в данном случае она права.
— Она хочет, чтобы я написал об этом.
— Очень хорошо, — сказал Эрнест. — Вот и напиши.
— Терпеть не могу те места.
— И никто не может, дружище. Палестинцы. Солдаты. Все, кроме поселенцев, которые заявляют, что им там по кайфу. И Нуалы, конечно.
— Ну, на побережье-то довольно красиво.
— Пляжи шикарные, — согласился Эрнест. — Поселенцы построили отель, который называется «Клуб Флорида-Бич». Слышал, скандинавские красотки приезжают туда развлекаться. Скачут, как ягнята, притом что рядом семьсот тысяч самых несчастных людей в мире, всего на расстоянии броска камнем, так сказать. Берег защищен колючей проволокой и пулеметами.
