Олег Рой - Эдельвейсы для Евы
По завещанию г-на Отто фон Фриденбурга все движимое и недвижимое имущество отходит Вам и Вашему внуку Герману Шмидту 1963 года рождения. Все необходимые бумаги, закрепляющие право Германа Шмидта именоваться также и внуком Отто фон Фриденбурга, находятся в надежном месте. Копии этих документов хранятся у меня. Как поверенный в делах покойного г-на фон Фриденбурга довожу до Вашего сведения, что состояние г-на фон Фриденбурга довольно внушительное. Для более детального ознакомления с завещанием Вам или Вашему внуку необходимо прибыть в г. Зальцбург, Германия, по адресу: Йоганнес-штрассе, 9, контора г-на Лейшнера.
Примите мои искренние соболезнования по поводу кончины г-на Отто фон Фриденбурга. Покойный был не только моим клиентом, но и другом. Можете во всем полагаться на меня.
С уважением,
Вильгельм Лейшнер.
20 января 2002 года».
— Что за черт?! Ничего не понимаю. Что за завещание? Кто такой этот фон Фриденбург и при чем здесь моя бабушка? — я не глядя опустился на кухонный табурет.
— Читай другое письмо, — велела Виктория, тоже усаживаясь напротив меня.
В конверте оказался еще один листок. Это была ксерокопия письма, написанного от руки, также по-немецки.
«Дорогая моя Барбара!
Жизнь без тебя оказалась очень грустной, а грусть — очень долгой… Но бог не захотел, чтобы мы были вместе. Прости меня, если можешь, за все твои несчастья. Если бы можно было прожить две жизни, я бы пошел другой дорогой и не отпустил бы тебя тогда. Я ухожу из жизни. Ухожу в той самой комнате, в которой мы провели с тобой три прекрасных осенних дня и три волшебные осенние ночи. Я всю жизнь любил только тебя. Только тебя одну.
Я верю: ТАМ мы встретимся. Если я, конечно, попаду в рай.
Ты не забыла нашу последнюю ночь в Альпах? Все остается в силе.
Навсегда твой Отто.
9 декабря 2001 года».
Дочитав, я поднял удивленный взгляд на сестру. Я ровным счетом ничего не понимал.
— Ты можешь хоть что-нибудь мне объяснить?
— Могу, — кивнула она.
Однажды утром почтальонша, уже много лет доставлявшая почту в наш дом, принесла заказное письмо для моей бабушки. Но той не оказалось дома — очевидно, вышла за покупками, — и почтальонша, давно привыкшая считать Басю и Курнышовых одной семьей, позвонила в дверь Виктории. Сестра, как обычно в это время суток, крепко спала. Настойчивый звонок застал ее врасплох. Полусонная, ничего толком не соображая, она накинула на себя халат, открыла дверь, приняла конверт, машинально за него расписалась и вновь поспешила вернуться в постель. Проснувшись, она напрочь забыла о письме, которое, как выяснилось потом, в то утро просто бросила на стоящую в прихожей тумбочку для обуви. Причем бросила неудачно, так, что конверт упал, завалился между тумбочкой и стеной и провалялся там почти полгода. И только несколько дней назад, когда туда же упали ее ключи, Виктория полезла за ними и нашла какой-то желтый конверт. Удивленная, вскрыла его, даже не поглядев на адрес, и…
— Ты же знаешь, я когда-то учила немецкий. Суть писем я поняла сразу, потом, конечно, пришлось воспользоваться словарем…
— Но ты, разумеется, показала письмо Басе?
Виктория смутилась.
— Нет, Герман, не показала… — виновато улыбнулась она.
— Ну как же так? Почему?
— Видишь ли, я побоялась, — как-то совсем по-детски призналась сестра. — Все-таки наша Бася уже старый человек… Мало ли, что с ней может случиться от такого потрясения! Не дай бог, с сердцем плохо станет… А тебя нет рядом… Вот я и решила — сначала отвезу письмо тебе. В конце концов, тебя эта история тоже касается напрямую. А потом мы все расскажем Басе. С тобой вместе.
— Так вот, что означали твои слова, что у меня есть миллион… — задумчиво проговорил я. — 0 том, кто был ее мужем и отцом моей мамы, Бася никогда не рассказывала, сколько бы я ни просил. А он, получается, немец и состоятельный человек…
— Похоже, что очень состоятельный, Герман.
Я еще раз внимательно прочитал первое письмо, потом — второе… Потом и то и другое еще раз.
«Если все это не сон, — забрезжила у меня слабая надежда, — то это же… Это же шанс спасти Светку! Тут написано — движимое и недвижимое имущество принадлежит внуку Барбары Шмидт и Отто Фриденбурга. И этим внуком являюсь я — Герман Шмидт… Невероятно! Если все наследство быстро продать, может, и наберется этот проклятый миллион!»
И тут меня словно по голове ударило: да ведь те, кто украл Светку, знали о завещании — отсюда и миллион долларов! От этой догадки меня даже в дрожь бросило. Но это было единственным реальным объяснением происходящего.
Я сжал пальцы так, что побелели костяшки. Спокойно, только спокойно, Герман Шмидт! Кто же это мог быть? Здесь, во Львове? Исключено. Значит, в Москве.
Я пристально посмотрел на сестру.
— Виктория, мне нужно выяснить у тебя очень важную вещь. Очень важную, понимаешь?
Сестра испуганно закивала:
— Да, Герман, конечно!
— Вспомни, пожалуйста, кому ты рассказала о завещании? Басе не говорила. А кому?
— Господи, да никому, конечно! Разве можно раньше времени распространяться о таких вещах?
— Ты извини, если я лезу не в свое дело… Но, тому человеку… которому ты звонила с вокзала? Ты вроде сказала, что кого-то встретила, собираешься замуж?
— Нет, братик, и ему я ничего не говорила. Удержалась, хотя и очень хотелось, конечно… Только тебе и Лизе.
— Час от часу не легче! Какой еще Лизе?
— Ну, Лизе Телепневой, моей подруге! Разве ты ее не помнишь?
На лице сестры было совершенно искреннее недоумение, и я некстати вспомнил, что точно так же искренне удивлялась Светка, когда выяснялось, что я или Юлька не знаем кого-то из ее кумиров, каких-нибудь героев любимых мультяшек.
— Дочка, что это такое нарисовала? Что это за зверь?
— Это не звель, это смешарик!
— Что еще за шарик?
— Ну смешарик, ты что не знаешь? — И взгляд такой же чистый и недоуменный. Я увидел Светку так ясно, словно она стояла передо мной, и сердце сжалось от боли.
Виктория тем временем рассказывала:
— Когда ключи завалились за тумбочку, Лиза как раз была у меня, мы собирались на концерт. Я при ней нашла письмо, при ней распечатала, прочла… Посоветовалась с ней, рассказать ли Басе или сначала сообщить тебе. Она подтвердила, что будет лучше, если мы с тобой поговорим с Басей вместе, подготовим ее… И, кстати, тоже велела мне никому не рассказывать о завещании.
— А сама, значит… Черт, черт, черт! — я был вне себя. Попадись мне сейчас под руку эта неведомая Лиза Телепнева, я бы ей шею свернул.
— Ну что ты, Герман! — запротестовала Виктория. — Лиза не может иметь никакого отношения к этим событиям! Мы с ней дружим уже лет двадцать, она человек порядочный и надежный! Как ты мог подумать, что она…
— Я и не говорю, что она сама организовала похищение. Но наверняка раззвонила о наследстве по всему городу! Так, что это дошло до каких-то бандитов!
— Да нет, это тоже сомнительно! — снова возразила Виктория, но уже не так уверенно.
— Мне обязательно надо будет встретиться с этой Лизой!
— Как скажешь, Герман…
Несколько минут мы молчали, занятые своими мыслями.
— И что ты собираешься делать? — тихо прервала паузу сестра.
— Пока не знаю, — честно отвечал я.
— Если хочешь, я тебе подскажу. Я перед отъездом навела кое-какие справки — как оформляют германские визы и вообще… Слушай.
Глава 5 Пани Барбара
Ей часто снился родной город. Не тот современный мегаполис, полный иномарок и рекламных плакатов, который глядел на нее с присланных Германом фотографий и мелькал иногда в телевизионных новостях, и не тот обукраиневшийся Львив, который она увидела, когда однажды выбралась туда в конце семидесятых вместе с внуком, тогда еще старшеклассником, и поразилась обилию современных панельных и силикатного кирпича домов, украинской речи и трогательно-забавных надписей в духе «Смачно як у мами».
Нет, ей виделся совсем другой город, тот польский Львов, что был городом ее детства. После таких снов она, проснувшись, всегда еще подолгу лежала в постели и вспоминала мощенные булыжником улочки, маленькие кофейни, где так вкусно пахло свежевыпеченной сдобой, фонари, желтевшие в ночи, как маячки, строгие костелы с неизменными букетиками на ограде, чумазых трубочистов со щетками, воркующих на крышах голубей, молочников, развозящих по домам молоко, девочек в белых платьицах для первого причастия, напоминающих маленьких ангелочков, обворожительных старушек в шляпках прошлого (а теперь уже позапрошлого!) столетия, старинные брамы[4] в домах, которые уже тогда, больше полувека назад, были таки-и-и-ми древними! Сколько воды утекло с тех пор… Сейчас ей уже семьдесят шесть. Старуха. Значит, никогда уже ей не пройтись по родной Шпитальной, не постоять у витрин универмага «Пани Ванда», не заглянуть в кондитерскую к веселой Марысе. Впрочем, Марыси давно уже нет на свете, да что Марыси, нет тех магазинов, тех кафе, тех улиц… Дома, конечно, стоят, что им сделается: они были там до нее, будут и после. А ей скоро, наверное, уже уходить. И Бася вздыхала и закрывала глаза. Как давно было все это — молодость, война, любовь, далекий западный город…
