Тамара Кандала - Эта сладкая голая сволочь
– Я храню его несколько лет. Предсмертное письмо к нему человека, вместе с которым они, кажется, работали. Я ведь только потом, после его исчезновения, узнала, на кого он работал... Это для меня было таким же шоком, как и его побег. Этот человек... он сказал мне, что они были друзьями, он принес мне это письмо сам, накануне своей ужасной смерти. И смерти его семьи. Не знаю, что там произошло на самом деле, но их нашли мертвыми в квартире. С простреленными головами. Соседка сказала, что сам хозяин всех и застрелил. А потом на себя руки наложил. Сказала, что последнее время совсем был не в себе.
– Это могло бы случиться и с вашим сыном, если бы он не сделал того, что сделал...
– Знаю. Я в любом случае за него, даже если бы весь мир был против.
– Он просил передать, что очень любит вас и... чтобы вы ему верили.
– А от меня передайте, что я только ему и верю... И что он у меня один. А вот письма. Писала ему все это время. Скорее для себя... Ведь никакой надежды на такой вот... визит не было. Передадите? Это для вас не опасно?
– Есть вещи поопаснее. – Григорий-Гарри берет письма и целует женщине руку. – Будем надеяться, – говорит он, кивая на телеэкран, – что времена меняются к лучшему и вы, чем черт не шутит, сможете когда-нибудь увидеться.
– Вряд ли, – качает головой женщина. – «Ребята», с которыми он связался, ничего не прощают. Для них нет срока давности.
Серафима Романовна провожает мужчину к выходу.
За их спинами приоткрывается одна из дверей в коридоре. Чьи-то глаза провожают обоих.
Та же лестничная площадка, перед той же дверью
Несколько человек в штатском стоят перед дверью, изучая таблички с именами жильцов. Потом один из них уверенно звонит.
Серафима Романовна открывает дверь. Она в ночной рубашке с распущенными волосами, явно со сна.
– Сорочина? Серафима Романовна? – уточняет тот, кто звонил.
– Да...
– Собирайтесь, пойдете с нами...
– Куда? В чем дело? Сейчас ночь! И у нас не тридцать седьмой год...
– Быстро, быстро, мамаша! Без разговоров!
Длинный коридор одного из зданий КГБ
Сорочина, наспех одетая, с кое-как убранными волосами, идет по коридору в сопровождении двух мужчин. Заметно, что она изо всех сил старается держать спину прямо.
Они останавливаются перед дверью, на которой висит начищенная табличка:
М.П. ПИРОГОВ
Начальник отдела
Один из сопровождающих стучит в дверь. Из-за нее доносится голос:
– Войдите...
Сопровождающий открывает дверь. Сорочина входит.
Михаил Петрович поднимается из-за большого стола. Он изображает дружескую улыбку.
– Входите, входите, Серафима Романовна... – Пирогов делает жест сопровождающим: – Вы свободны.
Сорочина нервно запахивает на себе шерстяную кофту.
– Я ничего не знаю. А если бы и знала, все равно бы вам не сказала, – говорит она с вызовом. – Мне терять нечего. А до сына моего вы, похоже, добраться не можете...
– Не сомневайтесь, доберемся... Не до таких добирались... Да вы садитесь... садитесь... – говорит Пирогов, продолжая улыбаться.
Комната С.Р. Сорочиной в коммуналке
Сквозь большое окно пробиваются первые лучи солнца. В комнате все перевернуто вверх дном. Фотография матери и сына с разбитым стеклом валяется на полу, повсюду выброшенное из шкафа белье, разбросанные книги.
Серафима Романовна беспомощно стоит посреди бедлама.
Наклоняется, чтобы поднять фотографию.
Ей становится плохо. Она прижимает руку к горлу и, всхлипнув, оседает на пол.
Глава 9
(черно-белая)
Примерно то же время. Португалия. Дорогой район Лиссабона
Яркий солнечный день. В расплавленном воздухе парят запахи моря, смешанные с дымом горящего где-то в отдалении мусора. Широкая улица, обрамленная пальмами, по обе стороны белые виллы. Из окон одной из них слышатся напевные звуки фадо.
Черный «мерседес», в котором просматриваются два мужских профиля, припаркован на стоянке. С нее видны сразу несколько ослепительно сияющих вилл с яркими мозаичными вкраплениями на фасадах.
Типы из «мерседеса» не прячутся. Наоборот, время от времени выходят покурить, как бы привлекая к себе внимание. Оба с накачанными мускулами, в рубашках с короткими рукавами и темных очках, карикатурно похожие друг на друга и на героев дешевых детективных сериалов.
В окне одного из домов поднимается штора. Появляется женщина. Она встречается взглядом с сидящим за рулем человеком. Штора медленно опускается.
Вера опускает штору. Внимательно, как бы прикидывая что-то, оглядывает комнату, в которой находится. Только необходимое – стол, стулья, большой диван, телевизор. Разбросаны детские игры – железная дорога, конструктор, машины.
Слышен звук быстрых детских шагов. В комнату вбегает мальчик лет четырех, в ковбойской шляпе, с игрушечным пистолетом. Останавливается посреди комнаты, заглядывает под стол, делая вид, что кого-то ищет.
– Ну где же папа?! – говорит он по-английски. – Хочу торт со свечами! И живую собаку!
– Папа вот-вот будет, Митенька, – успокаивает ребенка Вера, тоже по-английски. – Он помнит, что сегодня твой день рождения.
– Ты говоришь это целый день, – капризно отвечает малыш, топая ногой для подтверждения своих слов. – Жду, жду... Скоро ужин и спать... Ты обещала... – Он убегает.
Вера садится на диван, закрывает ладонями лицо.
– Господи, когда кончится этот кошмар! – произносит она.
Чувство, завладевшее ее существом, – страх. Неописуемый. Животный. До рвотных спазмов и медвежьей болезни. Страх заглушала только хорошая порция алкоголя. Железные пальцы, державшие ее за горло, размыкались. Приходили усталость и слезы. Она плакала от многолетнего одиночества, хотя у нее были муж и ребенок. Плакала от невозможности делать простейшие вещи: говорить на родном языке, даже с сыном; жить в безопасности; иметь подружек, болтать ни о чем, сидя в кафе; завести кота, который согревал бы ее (безмужнюю при живом муже) в постели. Немыслимая роскошь.
Разве этого она хотела, разве так она представляла будущее, когда решилась на этот шаг! Жить с любимым человеком в свободном мире, путешествовать, распоряжаться своей жизнью по собственному желанию – ради этого она бросила все и пошла, как слепая за поводырем, за Савелием.
Вместо этого она моталась из страны в страну, из города в город, в страхе, готовая все бросить и опять бежать неизвестно куда.
Савелий не бывал дома неделями, месяцами, в свои дела ее никогда не посвящал, как он говорил, для ее же собственной безопасности, с сыном запрещал общаться по-русски, чтобы не было потом лишних вопросов в школе. «У него еще будет время выучить родной язык», – говорил Савелий.
Да способен ли он вообще любить? Смерть матери – и та не произвела на него впечатления. Если у Савелия и были какие-то чувства, Вере он их не показывал. Разве что оттаивал при виде сына. Но Вере казалось, что и эта любовь была умозрительной, как оправдание: «Сын вырастет свободным человеком в свободной стране».
Как будто свобода вообще существует... Любить или быть любимым – уже рабство. Савелий выбрал «свободу» и попал в новое рабство. Бросил одних хоязев – нашел других. Или они его нашли. Какая разница? Чем они лучше тех, от кого он сбежал? Платят больше? Прикрывают лучше? Борются за более «правильные» идеалы? Или методы у них другие? Ну, может, руки не по локоть в крови, а по запястье.
Ей-то, Вере, плевать на это.
Она никакой свободы не выбирала – она выбрала жизнь с любимым человеком. И что? Жизнь сломана. Человек, которого она любила, оказался хорошо организованной умной машиной. Сын растет без отца. Из красивой веселой женщины она превратилась в тварь дрожащую.
Самое страшное – она ничего не в состоянии изменить. От нее ничего не зависит. Даже то, сколько она выпьет. Все происходит само собой. Само собой – до полной потери сознания.
Поздний вечер. Та же гостиная. Игрушки прибраны. В центре – стол, накрытый на троих, посредине праздничный торт с погасшими свечами, наполовину съеденный. Митя уснул в неудобной позе, сидя на стуле.
Вера подходит к окну – «мерседес» на своем месте. Она поворачивается и смотрит на упорно молчащий телефон.
Подходит к сыну и пытается взять его на руки. Мальчик открывает глаза.
– Папа пришел?
– Нет еще, мой родной. Он вот-вот будет. Иди пока поспи. Я тебя разбужу, когда он придет. – Вера ведет мальчика в другую комнату.
Митя наконец уложен. Вера возвращается в гостиную, открывает створку буфета и достает откуда-то из глубины бутылку. Наливает почти полстакана. Выпивает.
Звонит телефон. Вера хватает трубку.
– Боже мой! Это ты! Они все еще там. Со вчерашнего вечера, – говорит Вера срывающимся от волнения голосом.
– Только не волнуйся. Я все знаю. Все будет хорошо. Я приеду часа через два. Будьте готовы. Собери самое необходимое. – Голос Сорочина звучит напряженно, но уверенно.
