Джон Кутзее - Мистер Фо
- Пора уходить, - сказала я.
- Нет, - сказала она.
И все же я услышала из кухни, как закрылась за ней дверь и щелкнул замок.
- Кто воспитывал тебя после того, как я тебя бросила? - спросила я.
- Цыгане, - ответила она.
- Цыгане! - усмехнулась я. -Только в книгах детей воруют цыгане! Могла бы придумать что-нибудь получше!
А теперь, как будто мне было мало неприятностей, на Пятницу нашел приступ тоски, что с ним бывает время от времени. Крузо называл это состояние хандрой, когда Пятница без видимых причин бросал свои орудия и исчезал в каком-то потаенном углу острова, а днем позже возвращался и как ни в чем не бывало приступал к своим обычным занятиям. Теперь он слоняется в тоске по коридорам или стоит под дверью, словно собираясь бежать и боясь одновременно высунуть нос на улицу, или лежит и делает вид, что не слышит, когда я его зову. «Пятница! Пятница! - зову я, сажусь возле его кровати, качаю головой, начинаю очередной длинный и бесполезный разговор, какие я веду с ним: - Как я могла знать, когда волна выбросила меня на твой остров, и я увидела тебя с копьем в руке, и солнце ореолом стояло вокруг твоей головы, что дорога приведет нас в мрачный английский дом и обречет на долгое пустое ожидание? Может быть, я ошиблась, обратившись к мистеру Фо? И что это за дитя, которое он к нам подсылает, это безумное дитя? Может быть, он подает нам этим какой-то сигнал? Но какой именно?
О, Пятница, как могу я передать тебе жажду, которую испытывают те из нас, кто живет в мире человеческой речи, услышать ответы на наши вопросы! Это можно сравнить с нашим желанием, когда мы целуем кого-то, почувствовать, что губы, к которым прикасаешься, откликаются на поцелуй. Иначе мы бы, наверное, согласились целовать статуи, холодные статуи королей и королев, богов и богинь. Как ты думаешь, почему мы не целуем статуи, не спим с ними, мужчины - со статуями женщин, женщины - со статуями мужчин, со статуями, изваянными в страстных позах? Ты думаешь, только потому, что холоден мрамор? Полелейте подольше в постели со статуей, укрывшись с нею вместе теплым покрывалом, и мрамор согреется. Нет, не потому, что статуя холодна, а потому, что мертва, или, точнее, она никогда не была и не будет живой.
Будь уверен. Пятница, сидя у твоей кровати и говоря о желании, поцелуях, я вовсе не хочу тебя соблазнить. Это не та игра, в которой каждое слово имеет второе значение, и когда говорят: «Статуи холодны», - имеют в виду: «Тела горячи», или когда говорят: «Я жду ответа», а подразумевают: «Я жду, когда ты меня обнимешь». Отрицание, которое содержится в моих словах, не принадлежит к числу тех фальшивых, что стали непреложным правилом поведения, по крайней мере в Англии (я ничего не знаю об обычаях твоей родины). Если бы я хотела тебя соблазнить, можешь быть уверен, я сделала бы это со всей прямотой. Я не пытаюсь тебя соблазнить. Я пыталось внушить тебе мысль, тебе, который, насколько я знаю, никогда в своей жизни не произнес ни слова и, по всей видимости, никогда не произнесет, мысль о том, что значит день за днем говорить в пустоту, не получая ответа. И я прибегаю к сравнению: я говорю, что желание услышать ответное слово подобно желанию быть заключенным в объятия другим существом. Ясно ли я выражаю свою мысль? Ты наверняка девственник, Пятница. Ты даже не представляешь себе, что заключает в себе понятие продолжения рода. Но ведь ты, конечно, чувствуешь, хотя бы смутно, нечто внутри себя, что влечет тебя к подобному же существу женского пола, а не к обезьяне или рыбе. И то, чего ты хотел бы достичь с нею вместе, хотя это может показаться тебе затруднительным, не приди она тебе на помощь, хотела бы достичь и я, и я уподобила это ответному поцелую.
Как ужасна судьба, обрекающая нас на жизнь без ответного поцелуя! И если ты останешься в Англии. Пятница, то именно такая судьба ожидает тебя. Где встретишь ты тут женщину своего племени? Мы народ, который не держит рабов. Я думаю о сторожевой собаке: хотя к ней и относятся по-доброму, но держат с рождения за запертыми воротами. Когда однажды такой собаке удается удрать, скажем, через оставшиеся незапертыми ворота, мир кажется ей таким громадным, чужим, полным пугающих видов и запахов, что она рычит на первого встречного, вцепляется ему в горло, после чего ее считают злой собакой и до конца ее дней держат на привязи. Я не хочу этим сказать, что ты злой. Пятница, я не имею в виду, что тебя когда-нибудь посадят на цепь, не в этом смысл моих слов. Я просто хотела сказать, насколько неестествен удел собаки или любого другого живого существа, которых не подпускают к себе подобным, и как зов любви, влекущей нас к себе подобным, умирает в заточении или ищет себе иную, неверную дорогу. Увы, в моих рассказах всякий раз вылезает нечто, чего я и в мыслях не имела, и поэтому я должна возвращаться назад и старательно объяснять истинный смысл и приносить извинения за ложный, пытаясь стереть всякие его следы. Некоторые люди - прирожденные рассказчики, похоже, я к ним не принадлежу.
Можем ли мы быть уверены, что мистер Фо, хозяин этого дома, которого ты никогда не видел и кому я поведала историю нашего острова, не скрылся еще несколько недель назад в своей тайной норе в Шордиче? Если да, то о нас никто никогда не узнает. Не обращая на нас внимания, его дом продадут для уплаты долгов. Не будет больше никакого сада. Ты никогда не увидишь Африку. Вернутся зимние холода, и тебе придется примириться с обувью. Найдется ли в Англии сапожная колодка размера твоей ноги?
Тогда мне самой придется взвалить на себя груз сочинения нашей истории. Но что же я напишу? Ты знаешь, какой на самом деле унылой была жизнь у нас на острове. Мы не знали опасностей, не встречали хищников, ни даже змей. Еда была в изобилии, ласково светило солнце. На наших берегах не высаживались пираты, грабители, людоеды - кроме тебя, если, конечно, тебя можно назвать людоедом. Действительно ли верил Крузо, спрашиваю я себя, что в детстве ты был людоедом? Быть может, в глубине его души таился страх, что однажды к тебе вернется жажда отведать запретного и ты ночью перережешь ему горло, зажаришь его печень и съешь ее? Быть может, все эти его разговоры о людоедах, плавающих с острова на остров в поисках мяса, служили предупреждением, скрытым предупреждением, обращенным к тебе? Замирало ли сердце Крузо, когда ты обнажал свои прекрасные белые зубы? Как бы я хотела, чтобы ты мне ответил!
Однако, говоря по чести, я думаю, что ответ на эти вопросы должен быть отрицательным. Наверняка Крузо по-своему остро ощущал тоску островного существования, как - по-своему - ощущала ее я и ты тоже, и выдумал историю про странствующих людоедов, чтобы подстегнуть свою же бдительность. Потому что опасность жизни на острове, опасность, о которой Крузо не проронил в разговоре со мной ни слова, именно и состояла в вечной спячке. Как легко было все дальше и дальше растягивать на дневное время часы сна, пока наконец мы бы не умерли от голода в его объятиях (я имею в виду себя и Крузо, но разве сонная болезнь не является одним из бичей Африки). Разве не говорит о многом тот факт; что единственным предметом мебели, который изготовил твой хозяин, была кровать? А ведь все было бы иначе, если бы он сделал стол и стул и употребил бы всю свою изобретательность для изготовления чернил и дощечек для письма и день за днем вел подлинный журнал, который мы могли бы привезти в Англию и продать книготорговцам, избавив себя от всяких осложнений с мистером Фо!
Увы, Пятница, мы никогда не сколотим себе состояния, будучи или оставаясь лишь теми, кто мы есть. Ты только подумай, какое зрелище мы собой представляем: твой хозяин и ты трудитесь на террасах, а я сижу над обрывом и высматриваю парус на горизонте. Кто захочет читать про то, что некогда на скалах посреди моря жили-были два безнадежно скучных человека, которые все свое время посвятили выкапыванию из земли камней? Что до меня и моей мольбы о спасении, то мольбы очень быстро приедаются. Начинаешь понимать, почему мистер Фо навострил уши, услышав слово «людоед», почему ему так хочется, чтобы у Крузо был мушкет и сундучок с плотницкими инструментами. Без сомнения, он предпочел бы, чтобы Крузо был помоложе, а его сердце пылало бы ко мне страстью.
Однако уже поздно, и мне надо еще многое успеть до наступления ночи. Вероятно, мы с тобой одни в Англии, у которых нет лампы или свечи. Странной жизнью живем мы с тобой. Уверяй тебя. Пятница, англичане так не живут Они не едят морковь утром, днем и вечером, не прячутся, как кроты, и не ложатся спать с заходом солнца. Но дай нам только разбогатеть, и я покажу тебе, как может отличаться жизнь в Англии от жизни на скале, торчащей посреди океана. Завтра, Пятница, завтра я сама сяду писать свой рассказ, пока не пришли приставы и не вышвырнули нас на улицу, тогда у нас не останется не только ночлега, но и моркови, чтобы утолить голод.
И все же вопреки всему, что я говорю, история нашей жизни на острове вовсе не была такой уж тоскливой и не сводилась к одному только ожиданию. Были в ней и мистические черточки, не так ли?
