Александр Казарновский - Четыре крыла Земли
– Ты предлагаешь создать здесь военную базу? – спросил я.
– Не военную базу, – воскликнул он, – а военное поселение! Есть такой термин! Поселение, созданное по стратегическим соображениям. Армия, без сомнения, поможет нам и будет ходатайствовать о...
– Не-е-т! – раздался буквально крик Натана. Он повернулся к нам лицом, перекошенным от боли. – Не-е-ет! Не по стратегическим соображениям! Мы пришли жить сюда не по стратегическим соображениям! Мы пришли сюда жить потому, что мы евреи, потому, что это наша земля!
– Эта земля... – начал я тихо, но так, что Натан почему-то осекся, – эта земля завещана нам отцами... отцом... Отцом… в первую очередь для того, чтобы... чтобы за нами не приходили и чтобы нас не выдавливали. А это и есть самые что ни на есть стратегические соображения.
Большинство присутствующих – и в первую очередь Натан – тысячу раз слышали от меня историю моего отца и поняли, о чем речь.
– А уйти, встав в красивую позу, – продолжал я, – и отдать наши земли на растерзание...
– А так – признать, что это не наши земли! – мой ближайший друг глядел на меня с такой ненавистью, какая явно не подобает религиозному еврею. Впрочем, сам он по сей день утверждает, что никакой ненависти на дух не было, а было лишь возмущение моими словами, которые он тщательно отделял от того, кто их произносил. – Вы забыли слова нашего учителя, рава Авраама Кука: «Страна Израиля неотделима от народа Израиля!». Не будет вам безопасности, если начнете Страной торговать! Б-г не даст вам безопасности!..»
«Интересно, какой из себя этот Натан Изак, – подумал Коби. – Наверно, этакий амбал с громовым голосом. Должно быть, покруче самого Фельдмана будет!»
«Заскрипела дверная ручка. Дверь приоткрылась. В первый момент показалось, что она это сделала сама собой, и только потом все увидели выплывшего из темноты, жмурящегося от света керосиновой лампы моего четырехлетнего Амихая. Он обвел заспанным взором присутствующих и, провозгласив: «Папа!», направился ко мне, поскуливая на ходу, как щеночек, которого выгнали под дождь из теплого дома. Я подхватил его на руки, он тут же свернулся в клубок и через минуту сонно засопел.
Натан с нежностью посмотрел на него, потом с негодованием – на меня. «Какой опасности ты собираешься подвергнуть жизнь этого ангела?!» – говорили его глаза. «А ты?!» – ответил я молча».
* * *Давно уже возле Шхема-Наблуса нет Дубравы Учителя. Давно уже вырублены древние дубы. Единственное, что напоминает о них, – это слово «Балата», что по-арабски значит «дуб». Так называется находящийся здесь лагерь беженцев – скопище бетонных бараков. Да на горе еврейское поселение так и называется – Элон-Море. Дубрава Учителя.
А еще есть заброшенный сад возле Замка Тоукан, турецкой крепости пятнадцатого века, расположенной в Старом городе. Человек, отправивший этой ночью Мазузу Шихаби электронное послание, теперь, наслаждаясь солнечным утром, сидел там с закрытыми глазами под темно-зеленым платаном, усеянном цветами, похожими на розовые свечи. Сейчас, сейчас он в который раз отправится в ставшее привычным, но всегда прекрасное странствие. Наблус вновь станет Шхемом, древним Шхемом, его Шхемом. Живительный ветер воскрешал славные времена. В вышине перешептывались дубы, под которыми некогда пришельцы с берегов далекого Евфрата с восторгом слушали своего вожака – великого странника Аврама. А потом их внуки. И вот уже он, Даббе, среди них. И вот уже нет на нем кожаной куртки и вельветовых брюк, и горло не стянуто воротничком и галстуком. Длиннополый плащ из крашеной козьей шерсти обнимает тело, на ногах – цветные сандалии из кожи молодого бычка, медные браслеты приятно холодят запястья и щиколотки, с левого плеча свисает лисий хвост. Тогда в Шхеме...
* * *«Утро выдалось неожиданно теплое для зимы, – продолжал читать Коби. – Менахем вылез из палатки, почесал заколтуневшую бороду, подумал-подумал, да и снял пиджак. На заключительное заседание БАГАЦа мы ехали впятером. Солнышко раскошелилось, распоясалось, Амихай на руках у провожавшей нас Бины улыбался вовсю, помахивая мне ручкой, настроение было хорошее, и в победе мы почти не сомневались. Иерусалим нас встретил недавно построенными на отвоеванных пустошах желто-бежевыми кварталами, которые мы тоже воспринимали как знак укрепления нашего присутствия на Святой земле. Дома были мощными, словно бастионы, готовые выдержать любой удар.
Но когда мы вошли в зал суда, внутри вдруг что-то тревожно екнуло. Показалось, что украшающий стену здоровенный квадратный стеклянный щит с изображенным на нем семисвечником странным образом мерцает, а два израильских флага по краям длиннющего стола, за которым заседали три судьи, неожиданно затрепетали.
– ...Оглашается решение суда. В связи с тем, что разрешение на создание поселения на земле, принадлежащей господину Хусейну Маджали, выдано Министерством внутренних дел Израиля 7 июля 1977 года, а ходатайство от Министерства обороны подано в правительство лишь 14 января 1978 года, никак нельзя считать, что поселение создано из стратегических соображений, а следовательно, оно не может обладать статусом военного поселения. Поэтому Высший суд справедливости государства Израиль постановляет отменить разрешение Министерства Внутренних Дел от 7 июля 1977 года на создание поселения на земельном участке, принадлежащем Хуссейну Маджали, и обязать лиц, находящихся на его земле, немедленно ее покинуть.
В зале суда начало темнеть. Очень быстро. Через какую-то секунду все исчезло. Наступила глухая ночь. Не было ни судьи, бесстрастно зачитывающего решение, ни бородатых арабов, радостно обнимающих счастливого Маджали, ни печальных лиц моих друзей. Были только мы вдвоем – я и мой отец. Он набил длинную, черную, слегка изогнутую трубку своей любимой «Нахлой», пошарил по карманам и глухо сказал «Дай прикурить!» Я чиркнул зажигалкой. Проклятая «Нахла» никак не хотела разгораться, я все пальцы себе обжег. Отец, так и не раскурив трубку, начал медленно отступать в темноту. Я достал сигарету и закурил сам. И тотчас услышал крик дежурившего в зале полицейского:
– Господин, прекратите курить! Вы находитесь в помещении Высшего суда справедливости!
Резко рассвело. Флаги по бокам стола провисли. Я посмотрел на судью. Судьи не было. Был закон. Закон смотрел на меня глазами, стеклянными, как квадратный щит с семисвечником. Медленно и сладко я затянулся, высосав треть сигареты зараз, и побрел вон из зала, не обращая внимания на оклики полицейских, друзей, врагов...
К Канфей-Шомрон мы подъезжали уже когда сумерки взяли долину за горло. Шоссе сменилось бетонкой, бетонка – грунтовкой. А вот и та полянка, дальше которой дороги нет, полянка, на которой застряли убогие «фольксваген», «рено», «пежо» и «симка», принадлежащие нашим первопроходцам. Все, кто оставался в лагере, сгрудились вокруг площадки. Как потом выяснилось, Натан на серенькой «симке» Цвики Блоха уже успел сгонять на военную базу и позвонить оттуда лично Ариэлю Шарону. Тот занимал пост министра сельского хозяйства и был нашим главным другом в правительстве. Он присутствовал на всех заседаниях Суда и две недели назад пламенной речью о смертельной угрозе, которая нависнет над страной в случае, если не будет создано наше поселение, чуть не поколебал судейские сердца. Приезжал он и на последнее заседание и, вернувшись к себе в Министерство сельского хозяйства, сообщил обрывавшему провод Натану горькие новости.
Так что о приговоре, вынесенном нашему поселению, все уже знали. Да и радио захлебывалось. Когда мы вышли из машины Менахема, меня поразило, что молчат все, даже дети. Натан – невысокий, тщедушный, с прыгающей походкой...»
«Вот тебе и амбал!» – разочарованно подумал Коби.
«...В своей желтой куртке, в некоторых местах неотстирываемо измазанной смолой здешнего негустого сосняка, он первым подошел ко мне, крепко обнял и твердо сказал: «Мы никуда отсюда не уйдем».
* * *«Легко сказать «мы отсюда не уйдем»! Начни Бегин нас выселять, мы не смогли бы даже толком сопротивляться. Солдаты жили здесь же, разгуливали среди наших палаток и караванов, следили, чтобы мы не начинали новое строительство. В любой момент они могли получить приказ ликвидировать несостоявшееся поселеньице. И что тогда?
Хорошо хотя бы, что арабы, издали завидев солдат, резко удалялись. Во-первых, они наивно полагали, что солдаты прибыли для нашей защиты, а во-вторых, в те далекие годы еще уважали Израильскую армию.
В газетах велась перестрелка. Кто атаковал нас, кто БАГАЦ, кто правительство. Впрочем, правительство атаковали все кому не лень, включая его собственных министров: одни – справа, другие – слева. В общем-то, за дело. Одновременно объявлять территории оккупированными и строить на них поселения – это лихо.
Про нашу с Натаном ссору уже все забыли. Мы вновь были лучшими друзьями. А в остальном – жизнь была адская. Из-за нехватки воды и антисанитарии дети болели. Жара и холод нас достали. Не то чтобы мы привыкли к сильно тепличным условиям. Три года назад, когда с боем добились разрешения на создание первого поселения в Самарии и поначалу обосновались в складских помещениях на военной базе Кедум, так там вообще по крохотуле-Амихаю крысы бегали. Нет, мы были готовы сражаться еще десятки лет, несмотря на усталость. Но усталость при этом никуда не девалась.
