Анатолий Тосс - Почти замужняя женщина к середине ночи
– Белобородый, ты на биржу труда звонил? Вакансии обещанные там существуют? – перебил я их, понимая под «биржей труда» Настин и Наташин телефон.
Так как я вообще-то глубоко внутри себя конспиратор по призванию, мне бы забойщиком в какой-нибудь разведшколе. Но вот по-другому жизнь с детства распорядилась, и не вышло из меня забойщика.
Почему я именно биржей труда законспирировался? – сам не знаю. Как-то оно само порой решается, чем конспирироваться, – как правило, без моего непосредственного волевого участия. Главное, что не мог я раскрывать наш общий с театральной труппой секрет в присутствии не посвященной в него, посторонней буфетчицы.
А вот Илюхе заход про «биржу труда» понравился. Он его оценил.
– Да он вообще безработный, – пояснил он про меня буфетчице. – Давно уже, тунеядец, одним словом. Поэтому жена от него и ушла. А как же иначе, когда муж не в силах ее материальные запросы поддерживать. А вот для него уход жены тяжелым ударом оказался. Потому он теперь постоянно работу и ищет в попытке жену вернуть и не может никак найти. Не хватает для него работы.
Он затормозил на мгновение, чтобы мозги его успели догнать собственные же слова. И те, догнав, совершили еще один незапланированный виток.
– Он вообще-то бомж, – достал из себя этот виток Илюха. – Жена, когда его оставляла, еще и квартиру заодно прихватила, вот он на улице и оказался. А театры он с детства сильно полюбил. Не может и недели практически прожить без театра. Вы, например, знаете, Татьяна, что среди бомжей вообще много скрытых театралов. А все потому, что они, как правило, чувствительные очень.
– Ладно болтать-то, на бомжа он не похож, – смерила меня проникновенным взглядом буфетчица.
– Да это я его одеваю прилично. Ну, для театрального вечера только. А все ради его прежней жены, с которой у меня давние дружеские отношения. И в судьбе которой я принимаю искреннее участие, – объяснил ей Илюха мой приличный вид.
– Наверное, не повезло ему с прежней женой, бедненькому, – предположила буфетчица, начиная меня жалеть еще сильнее. – По всему видать, молодая попалась. Не понимает ничего.
Но ее собеседник, видимо, не расслышал реплики. Или не хотел. Он вынужден был продолжать, он просто не мог остановиться:
– И в парикмахерскую его вожу, и даже в баню. Хотя сам сижу в переодевалке, жду его, внутрь предпочитаю не заходить. Ну сами понимаете, Тань, чего только с них, с бомжей, не перескочит на приличного человека. А все почему? Почему я так поступаю благородно? Да из-за моего дружеского участия к его прежней жене. Понимаете, Таня, участвую я к ней сильно дружески…
Он все лился и лился про меня словами, и чем больше лился, тем все проникновеннее мерила меня Татьяна своим длительным взглядом. В нем читалась жалость, ну и, может быть, еще, мне показалось, желание защитить, заступиться, взять на поруки. А может быть, мне просто показалось. Во взгляде чужой буфетчицы всегда легко ошибиться.
Я тоже, в свою очередь, глянул на Илюху – ну ведь вправду неподходящее было сейчас место для ненужных его фантазий. Я, конечно, и сам не прочь порой пофантазировать, перелетев в особое пространство со специальным, лишним измерением.
Но для фантазий надо время и место подходящее знать. И ни к чему они, когда решается вполне реальный вопрос – правильный нам дали номер телефона или зло насмеялись над нами? И что теперь делать, если насмеялись? Спектакль-то закончился уже, и получается, что нам даже срывать теперь нечего.
Вот я и посмотрел на развеселившегося без повода Илюху, который просто мимоходом, на моих собственных, давно не удивляющихся глазах, вклеивал меня сердечной театральной буфетчице Тане. И так я посмотрел на него, что ему срочно пришлось осечься по собственному желанию.
Потому что, если честно, они, ну те, кто часто располагались рядом со мной, опасались меня немного. И Илюха в их числе. Имелась у меня определенная над ними, ну, если не власть, то, скажем, веский аргумент. Впрочем, об этом я чуть позже объясню.
– Так что, стариканер, на бирже тебе ответили? – проявил я снова свое любопытство. – Ты вообще туда попал, телефон не перепутал?
Илюха вперил в меня свой лучистый взгляд, все-таки ничто не могло остановить веселья, ну просто истекающего из его глаз. Настолько ощутимо истекающего, что захватывало оно, и закручивало вихрем, и пыталось унести с собой. Не только меня, но и многих остальных. Ведь многие так падки на веселье, особенно если оно искренностью из человека высвечивает. Ну вот, как у Илюхи из глаз.
– Биржа ответила, что свободно место начальника производственного отдела. Ты вообще как – думаешь, сможешь возглавить производственный отдел? Ты в производстве разбираешься?
Я, конечно, понял, что он дозвонился, что телефон правильный.
– А на каком предприятии? – поинтересовался все же я, потому что у меня сразу повеселело на душе. За себя повеселело, за Настю, да и вообще за успешно проведенную операцию.
– Да там такая шарашка нашлась… – Илюха задумался, и веселье продолжало заливать его глаза все интенсивнее и интенсивнее. – По производству оптового волокна, – предположил он.
Почему он предположил именно про волокно? Я не знаю. Да и почему про «оптовое»? Кто или что вызвало у него такую сложную ассоциацию? Об этом можно только гадать. Но, видимо, кто-то все-таки вызвал.
– Конечно, справлюсь, – отрапортовал я бодро. – С волокном-то.
– То есть ты в курсе технологического процесса? Там ведь его сучить надо, это волокно. Ты знаешь, как волокно сучат?
– А как же, конечно, знаю, – предположил я. – Ножками и сучат. – И тут же поинтересовался: – Ты вообще о каком волокне, об оптовом или об оптическом все же?
– И о том, и о другом. Не все ли равно? – пожал плечами Белобородов.
И он, кстати, опять оказался прав, потому что действительно всем было совершенно все равно. Даже Татьяне, которая совершенно не врубилась в наш диалог, потому что жалела меня с каждой минутой все сильнее и сильнее.
Да и кто бы мог врубиться? Я и сам порой не врубался в них, в наши диалоги, даже не понимал, откуда они брались. И для чего? И почему они все же меня веселят?
А тут вдруг появились знакомые лица – Зина с подругой. Ну те, которые участвовали в распитии желтоватой жидкости из плоской бутылки.
– Вот они где, – засмеялась, заглядывая в глаза подруги, Зина.
Как будто они только что говорили о нас, как будто знали о нас больше нас самих.
– А мы их ищем повсюду, – и она засмеялась еще двусмысленнее.
Но нам было все равно.
– Тань, – сказал Илюха буфетчице, – ну, мы зайдем еще. Да?
Та кивнула.
– Бомжика своего прихвати, – попросила она. – Хороший он у тебя, тихий, душевный, похоже. Жалко, с женой ему так не повезло. Бывают же бабы…
– Он бомж, – ткнул в меня пальцем Илюха, подключая к теме и Зину, и подругу.
И те легко подключились.
– Ага, – еще пуще засмеялись они.
– Нам вообще-то спешить некуда, – проинформировал Илюха, когда мы все вчетвером появились недалеко от гардероба. – Я Инфанту позвонил, он должен скоро подъехать.
– Один? – спросил я.
А недавние зрительницы ничего не спросили. Они даже не обратили особого внимания – Инфант, так Инфант. И напрасно, кстати, не обратили.
– Нет, не один, – ответил Илюша. – С портфелем.
И я кивнул, понимая.
Дело в том, что Инфант хоть и не являлся особенно серьезной личностью, но часто выходил из дома с портфелем, особенно на встречи с нами. Портфель порой мог оказаться достаточно тяжелым, так как в него помещалось изрядное количество бутылок.
Мы вообще-то в основном по красному сушняку, коньяк же за пазухой, как известно, оказался по случаю театрального праздника. Да еще из-за его плоских габаритов, которые запазухе как раз отлично подходят. А так, когда без ограничений, сухеньким значительно удобнее баланс контролировать.
В результате набросили мы на себя свои куртки и пальто да помогли Зине с подругой вставить руки в рукава их утепленной и удлиненной верхней одежды. А потом подождали, пока они, прихорашиваясь перед высоким театральным зеркалом, осматривали себя в полный рост. Пока, очевидно, оставшись вполне довольными своим видом со стороны, они радостно не вспорхнули к нам.
И вырвались мы все на улицу. На ранневесеннюю, замечу, улицу, на которой все говорило именно о ранней весне: и полузамерзшие к вечеру ручейки, и грязные от запущенной экологии машины, и поеживание быстро проходящих мимо горожан. И только нам, еще тепленьким, она, ранняя весна, была в сплошное удовольствие – и ручейки, и экология, и безусловно горожане. Но главное, разнесенный по ее весеннему воздуху свежий запах природного обновления, пробирающий тебя до костей, и будоражащий, и устремляющий…
К чему? Не знаю, не могу ответить. Потому что не определен и неконкретен весенний воздух, как и чувства, которые он в тебе вызывает. Просто знаешь ты, что ничего еще не закончилось – ни этот вечер, ни молодость, ни спешащая за ней жизнь. Ничего не закончилось, а, похоже, все только начинается. И так будет всегда, независимо от количества уже прожитого.
