Евгений Бухин - Записки бостонского таксиста
Первая версия библейской истории:
Призывает Высший судия двух рабов божьих Якова, то есть моего родственника, и Евгения, то есть меня, и начинает рассматривать наши дела при земной жизни. Положил Он на одну чашу весов одолжения, которые я делал Якову, а потом спрашивает:
— Яков, а как ты отблагодарил Евгения за его добрые дела?
— Я подарил ему 18 долларов, — отвечает Яков.
— Ты что, смеёшься над судейской коллегией? — возмутился Высший судия и тут же отдал команду: — Евгения — в Рай, а Якова — в Ад.
Вторая версия библейской истории:
Призывает Высший судия двух рабов божьих Якова и Евгения и начинает рассматривать наши дела при земной жизни. Положил Он на одну чашу весов одолжения, которые я делал Якову, а потом спрашивает:
— Яков, а как ты отблагодарил Евгения за его добрые дела?
— Я во время репетиции всемирного потопа купил две газеты с его очерком и заплатил 18 долларов, чтобы эти газеты ему доставили в тот же день, — отвечает Яков.
— Вернул ли Евгений тебе этот долг? — спросил Высший судия.
— Нет, — ответил Яков, — потому что…
Но судейской коллегии некогда было разбираться с вопросом о 18 долларах, потому что в тот день доставили много грешников. Поэтому Высший судия отдал приказ:
— Якова — в Рай, а Евгения — в Ад.
Третья версия библейской истории:
Она заключается в том, что Яков и Евгений оказали друг другу услуги. Яков даже потратил 18 долларов, которые Евгений, конечно, вернул. Высший судия был доволен их действиями и отдал приказ:
— Обоих, Якова и Евгения, отправить в Рай.
Эта история закончилась, как видите, благополучно, потому что я сумел в конкретной ситуации определить, где находится та точка, которая именуется золотой серединой. Поэтому у меня и Якова, когда придёт наш срок, есть неплохой шанс попасть в Рай. Мои приятели Лёва Рамзес и Сеня Липкин не сумели этого сделать, и потому их жизненный путь закончился печально. Но прежде чем завершить этот невесёлый рассказ, надо на машине времени ненадолго вернуться назад, когда мы были молоды и здоровы, когда Лёва только что женился и жил с молодой женой и родителями в развалюхе, а Сеня знакомил всех типографских рабочих Киева с некрасивыми девушками, а потом неожиданно и сам сделал одной из них предложение. Когда это случилось, он, конечно, пригласил меня на свадьбу, в отличие от Лёвы, который этого не сделал.
X
Это было так давно, что теперь я не могу вспомнить детали. Помню только, что невеста показалась мне чем-то похожей на лёвину жену. Только та была худощавая, с полными ногами, и ключицы выпирали из сатинового платья, а Гертруда, так звали невесту, была толстенькая, пухлая, и поэтому в том месте, где у неё были ключицы, лежала ровная гладь свадебного платья. В памяти моей остались только два ярких пятна. Во-первых, бабушка невесты, которая сидела в инвалидном кресле. В глазах её было столько огня, что и близорукому становилось ясно: душа её выделывала в этот момент невероятные танцевальные па и замысловатые коленца. На мгновение я даже пожалел, что не родился лет на шестьдесят раньше, когда этой бабушке было семнадцать лет. Другим пятном, не менее ярким, запечатлелась красивая, молодая женщина, которая танцевала с подругой. На устах женщины блуждала загадочная улыбка моны Лизы. Мне тогда в голову пришла мысль, что на такой я бы женился, чтобы не отставать от товарищей, но рядом вертелся высокий мужчина со стаканом вина в руке. — «Муж, наверно», — подумал я и сел за журнальный столик, на который кто-то поставил бутылку водки, а потом отвлёкся, да и забыл про неё.
Как потом выяснилось, женщина с загадочной улыбкой, тоже выделила меня из общей компании. Но она также заметила, что одна из Сениных некрасивых девушек не сводит с меня ревнивых глаз. — «Жена, наверно», — решила женщина с загадочной улыбкой и постаралась выбросить меня из своего сердца. А я пил водку, закусывал фаршированной рыбой и не замечал, что делается вокруг. Но, видимо, кто-то прочитал наши не высказанные вслух мысли, потому что вскоре удивительным образом я встретился с этой женщиной вторично, и это имело для нас далеко идущие последствия. В дальнейшей нашей семейной жизни загадочная улыбка, похожая на улыбку красавицы моны Лизы, оказалась совсем не загадочной, а даже с некоторым зловещим оттенком. Вроде яркой кометы, которая прочерчивает ночное небо, суля людям большие неприятности.
После свадьбы я виделся с Сеней Липкиным чрезвычайно редко, что было естественно: Сеня перестал быть моим соседом, потому что переехал из коробочки родителей к жене и стал жить в её двухкомнатной квартире в фешенебельном киевском районе под названием Печерск, в котором до революции жили либо очень богатые люди, либо важные чиновники, а евреев на пушечный выстрел не подпускали, даже купцов 1-й гильдии. В двухкомнатной квартире, кроме Сени и Гертруды и явившегося в наш неприглядный мир их сына, проживали папа и мама Гертруды, а также бабушка, та самая в инвалидном кресле с неугасаемым огнём жизни в глазах.
Однажды, когда в небе сгустились тяжёлые тучи, грозя залить прекрасный город холодным, осенним дождём, я заскочил к Липкиным. Это случилось уже после того как Лёва Рамзес уехал в Америку. Зашёл разговор на модную тогда тему — об эмиграции. — «Ну куда нам ехать, — сказала Гертруда. — Я учительница. Кому я там нужна?! А Сеня… — Тут она безнадёжно махнула рукой: — Я не знаю, что он делает в своей типографии». Я тоже не знал, и, думаю, сам Сеня тоже не смог бы это связно объяснить. И вдруг как-то на улице я столкнулся с типографским рабочим. Тем самым, что женился на девушке, которую предварительно Сеня пытался познакомить со мной, и он сообщил мне о трагическом событии в жизни семейства Липкиных: то ли водитель был пьян, то ли дорога обледенела, а может эти два неприятных явления соединились вместе, но машина, в которой ехала Гертруда, перевернулась, и она погибла.
Прошло много лет и много событий: Советский Союз неожиданно развалился, словно это был карточный домик, а Украина стала независимой. Я прилетел из Бостона в Киев на встречу бывших студентов и постарался разыскать Сеню. Мои студенческие друзья меня не забывали, хотя из-за истории с Иваном Гузенко меня исключили перед самой защитой дипломного проекта. Я стоял у станции метро возле Золотоворотского садика, станции, которой прежде не было, и вдруг увидел Сеню. Теперь это был не прямоугольник, поставленный стоймя, а квадрат, у которого, как известно из геометрии, все стороны равны. На нём был всё тот же парусиновый китель, который он носил на заре туманной юности, когда впервые появился на пороге нашей коммунальной квартиры. Но от долгого употребления китель сильно выцвел под воздействием солнечных лучей и воздушных потоков и, кроме того, стал тесноват, а потому застёгнут был только на одну пуговицу. Сеня выглядел довольным своей жизнью.
«Ты, конечно, понимаешь о чём я говорю, — сказал мне Сеня Липкин во время нашей встречи, как всегда, беря меня за руку, словно опасаясь, что я опять убегу в свой далёкий Бостон. — Я бы уехал хоть сейчас в Германию, но что я буду там делать один?» Я с сомнением посмотрел на его парусиновый китель и подумал, что ему трудно будет найти подругу. Но он сразу разуверил меня: «О, есть много свободных женщин, которые оказывают мне внимание». Когда Сеня говорил это, то на его лице играла улыбка многоопытного покорителя женских сердец.
XI
Вскоре я вернулся домой в город Бостон, красиво расположившийся на берегу Атлантического океана, город, который стал моим новым домом. О дальнейших переменах в судьбе Сени я узнавал от нашего общего друга Лёвы Рамзеса, с которым часто перезванивался, но которого мне никогда не удалось повидать, потому что он жил от меня очень далеко — на тихоокеанском побережье в городе Сиэтл.
Так вот, однажды у Сени Липкина заболела голова. В этом не было ничего необычного. У каждого среднестатистического гражданина земли один раз в два месяца болит голова. Но у Сени это неприятное явление возникало обычно весной, когда начинало припекать солнце. Сеня объяснял это тем, что у него гайморовы полости не в порядке. Иные люди после тяжёлого инфаркта живут ещё двадцать лет, а тут такая мелочь. И надо же — привела к трагическим последствиям.
Итак, Сеня стал ходить в поликлинику, где в кабинете физиотерапии ему стали прогревать гайморовы полости. Обслуживала аппарат медсестра по имени Марфа, женщина средних лет, но ещё вполне сохранившаяся. Неизвестно что в ней привлекло Сеню — сдобная фигура, полные ноги или нос картошкой, а может то, что Марфа называла его уважительно — Семён Леонидович. Как бы то ни было, но Сеня пригласил Марфу послушать его скрипичные пьесы, и она согласилась. Её не смутил даже сенин выцветший парусиновый китель. С этого началось.
