Юрий Григ - Пусть умрёт
Но что самое замечательное в этой незатейливой истории: все эти годы в семье бережно сохранялись традиции русского языка. Все потомки Цицилии неплохо им владели, чему нимало способствовал насажденный в семье еще в до-заокеанские времена культ русской литературы. Если добавить, что Фил, будучи студентом (и перфекционистом во всем), взял дополнительный факультатив русского, дабы отшлифовать шероховатости в знании этого непростого языка, то можно было позавидовать его великолепному (и не только для иностранца) произношению. Именно благодаря знанию русского судьба забросила его в растерзанный войной злосчастный Афганистан, только вместо врагов он обрел там друга.
А теперь скажи;те, что за океаном не бывает хороших парней!
На сцене знойная мулатка продолжала страстно нашептывать микрофону:
Уже пора – не входит в планы промедленье, Но волю сковывает странное томленье, Морской прибой заглушит впрыск адреналина, Хосе танцует танго на песке! Но танго все же – это соприкосновенье, Мгновенье тянет за собой еще мгновенье, Здесь любят черное, а также цвет рубина, И не видно... отверстие в виске!
Музыка стала стихать, танцоры, выдав напоследок несколько па хабанеры, упорхнули за кулисы.
— Как работа? Ты мне так и не рассказал, – спросил Фил, орудуя ножом и вилкой, – ни при каких обстоятельствах он не терял аппетита.
— Ты серьезно думал, что я среди ночи все брошу и начну рассказывать тебе о работе?
— Так расскажи сейчас, – промычал Синистер, смачно чавкая.
— Фил, я решил заняться нейтральной тематикой... Не чавкай, плиз!
— Я не чавкаю, – возразил Фил сквозь чавканье. – А насчет тематики: так ведь тебе известно не хуже меня, что нейтральной не бывает.
Он пожал он плечами. Максимов возразил:
— Это как посмотреть. Друзья иногда подкидывают работенку для отдела происшествий. Ты знаешь, начал втягиваться... Даже интересно. Иногда чувствуешь себя сыщиком. Ты не пробовал? Да, кстати, если ты тащился сюда, через океан, чтобы втянуть меня в очередную политическую авантюру, имей в виду – мимо! – заранее определил свой нейтралитет Максимов.
— Слушай, Алекс, я всегда считал тебя первоклассным журналистом. Но дело сейчас не только в этом. Мне нужна твоя помощь... Дело действительно очень важное. Не только для нас... для вас тоже, – он запнулся и посмотрел на друга.
— Так я и подумал. Важно не только для нас, для вас, но и для всего человечества? Фил, я помогу, конечно, но сейчас работы невпроворот. На днях еще одно дельце друзья, дай бог им здоровья, подкинули. Попахивает сектантами. А вообще-то я собирался махнуть с Алёной куда-нибудь «на воды», хотя бы на недельку.
— Подожди-подожди. С чего ты взял, что речь идет о помощи? – прервал его Фил. – Я не просто помощь имел в виду. Нужно твое участие... стопроцентное участие.
— Окидоки, Фил. Так бы сразу и сказал. Хорошо. Вынужден выслушать, только учитывая твой дальний путь. Come on, выкладывай, обсудим.
— Тогда... Кстати, как ты думаешь, за мной следят? – вдруг спросил Синистер.
— Можешь даже не сомневаться, – ответил Максимов без тени улыбки.
— Я же предлагал тебе встретиться в Буэнос-Айресе.
— Это не помогло бы, но бесспорно было бы лучше. По крайней мере мы могли бы гордиться, что устроили кому-то увлекательную командировку в восхитительную страну. Там сейчас весна, – в голосе Максимова проснулись мечтательные нотки. – Только есть одно неудобство: слышал, что пела эта знойная певичка? Люди там ходят вверх ногами.
— Может, поехать к тебе домой, Алекс? Там бы и поговорили спокойно, без свидетелей.
— Фил, да что с тобой – я тебя не узнаю. Не обижай, пожалуйста, наших орлов-сексотов. Ты подумай, если в Аргентине у нас нет гарантий от прослушки, то моя квартира для них Форт Нокс? Да и вообще, к чему вся эта шпиономания? Ты что, серьезно думаешь, что мы кому-то, – он покрутил пальцем в воздухе – интересны? Я вообще-то пошутил насчет хвоста... И вообще, Фил, повторяю... и я тебя сразу предупредил – ни в какие политические игры я больше не играю.
— Не беспокойся, это я так, на всякий случай, а в общем-то... никаких тайн ни от ваших ни от наших.
С этими словами Фил выудил из своего видавшего виды потертого кожаного кофра ноутбук и водрузил его на стол.
Посетителей в этот час было еще немного, поэтому им никто не мешал, уединившись за столиком в небольшой нише с приглушенным светом, заняться своими делами.
И Филипп Синистер, журналист весьма уважаемого в Соединенных Штатах издания начал свой рассказ Александру Максимову, другу, и журналисту, как и он сам; журналисту избравшему независимость, игнорируя тот факт, что таковой в природе принципиально не существует; журналисту собирающемуся делать только то, что сам пожелает… Для начала, к примеру, можно было взять и оторваться с любимой женщиной подальше, на какие-нибудь острова, омываемые лазурным морем-окияном.
Он не догадывался в тот момент, что этой замечательной мечте предстоит воплотиться в реальность, только не в таком формате, как хотелось бы, потому что некто невидимый и неосязаемый (и по утверждению науки и всех рационально мыслящих людей – несуществующий), уже завел и запустил такие же воображаемые часы, отсчитывающие минуты до начала не-поймешь-чего – драмы ли, комедии? А для кого-то, возможно, и трагедии. И если б знал Максимов, чем кончится эта встреча, он, скорее всего немедленно прекратил бы разговор с Филом и послал подальше его предложение, хотя такое поведение можно посчитать моветоном по отношению к другу.
Знай он всё это, лучше сказал бы ему: «Фил, старина, let's whip off![3] Опрокинем по рюмке-другой и вспомним, как мы с тобой в Афгане были по разные стороны баррикад, но встретились, черт возьми! Случайно, но встретились, и, слава богу, в которого ни ты ни я не верим, по одну сторону, только до сих пор не пойму по какую – по вашу или по нашу?..»
А еще он напомнил бы: «Ты не забыл, Фил, как нашим тогда слили информацию о большой, прямо-таки огромной партии чарса в горном кишлаке? Ребята в одно мгновение поднялись, рванули туда и устроили засаду, потому что знали – за чарсом придут; я тогда был в подразделении от газеты... ты знаешь от какой, и сидел в засаде с солдатами; а ящики с чарсом – очень много, не меньше 100–150 – были сложены за дувалом, прямо под открытым небом. Наши подожгли их, а духи, попавшись на удочку, немедленно спустились с горы. Помнишь, я тебе рассказывал, как ребята хотели подпустить их поближе – был приказ: «Огонь только по команде», – но один наш солдатик – молодой, салага – не выдержал, когда перед его носом вдруг возник дух, закрыв полнеба. Потом мы поняли – дух был чернокожим двухметровым верзилой, – и парень перепугался до заикания (а ты бы не испугался?) и выпустил весь рожок в верзилу, а «дух» упал прямо на него, придавив своим огромным телом; салага тогда обоссался, да и я, честно говоря, тоже наверно обмочился, доведись мне быть на его месте; в тот раз ребята и поверили: начальники говорят правду, что «америкосы» воюют на стороне духов, хотя лично я объяснял им позже, что это наемник, отморозок, а американцы не идиоты за духов свою жизнь отдавать, даже и за деньги. Но я сам не был уверен в своей правоте после того, как своими глазами увидел и услышал английскую речь,.. хотя на вашем языке говорит весь мир. Помнишь, я тебе рассказывал, как сдуру полез с камерой, куда ни в коем случае лезть не следовало – рот полон пыли, песок на зубах отвратительно скрипит, на языке гарь тринитротолуоловая. Я тебе рассказывал потом, как две недели болтался между жизнью и смертью у духов. А ты меня вытащил оттуда, из ямы... Спасибо тебе, никогда не забуду этого, поэтому и терплю и буду терпеть твою бороду. Да… было очень страшно, но какая-то сила толкала вперед, невзирая на этот прямо-таки животный страх, и тогда я понял, что все боятся, только некоторые не верят, что с ними может плохое произойти... Такая вот недооценка опасности, такое искаженное отражение реальности, а ведь именно они потом становятся героями. Про таких сумасбродов говорят: вот, мол, ничего не боится. Но это чушь – такие тоже трясутся, но побеждают страх, потому что нет другого выхода, потому что надо бороться за свою жизнь. Я не герой, а полез туда, как умалишенный – думал, если репортер, то заговоренный, к тому же с бронежилетом. Забыл, что пуля – дура, штык – молодец; но меня долбануло, и еще как! Контузия – раз, оглушило осколком скалы (хорошо не гранаты) – два; засыпало при взрыве – ребята в этом кошмаре не сразу спохватились – три; они тогда положили всего-то десять духов и если б не тот салаженок, могло быть и больше... а дальше я ничего не помню. Очнулся уже у духов... А ты, Филипп Синистер, спас меня, когда духи хотели отрезать мою единственную, такую любимую и драгоценную для меня голову. Твоя идея обменять меня на остатки несгоревшего чарса, оказалась, как вы, янки, говорите, brilliant! А духи согласились, и ты меня выторговал, еврейская твоя морда, торговец ты благословенный! Наши даже и не чаяли меня живым найти, когда ты через старика... пастуха-не пастуха, а может, наркокурьера, – они все там этим живут – с нашими связался. Ребята наши, можешь не сомневаться, чарс «вкусили» уже... на пробу, так сказать. Рассказывали потом, что первосортный был – ходили все под кайфом, а запаха нет, только глаза красные, осоловелые, но начальство особенно не пристебывалось, так как насчет красных глаз в уставе ничего не прописано. Да и спирт солдатам, положенный перед заданием, по-своему, по-командирски перераспределяли... Что еще оставалось парням – только чарс. Помнишь, мы тогда тоже попробовали эти темно-коричневые пластинки, крошили в табак – кайф неслабый и привыкания нет – идеально для мусульман, – и сухой закон соблюден и под балдой, опять же... Но самое, блин, обидное, что командиру роты тогда врезали свои же... И за что! Ты не представляешь! Приканали два жирных борова из полка, стали из него жилы тянуть, садисты: кому, мол, в голову идея чарс поджечь пришла? Старший лейтенант раненый, хоть и царапина, а все равно обидно... Я-то только потом въехал, ну подсказали мне ребята, что именно «гнид» этих так разозлило – чарс! Это же бабки, Фил. И какие! Они же, motherfuckers, его и сбывали... Представляешь, как их скрутило: вместо того, чтобы дрянь эту захватить, ребята чарс поджигают. Понимаешь?! Это же все равно, что деньги палить... их деньги, Фил! Ну да хрен с ними, с уродами. А тебе, Фил, спасибо за то, что вытащил ты меня тогда из той задницы. Вовек не забуду. А сейчас, come on, выпьем и закурим. Но ты, бл... нет, никогда не понять тебе наш русский матерок. Фил, не обижайся – ты не куришь потому, что все вы в вашей Америке бережете свое драгоценное здоровье. А нам беречь его нечего и не для чего, потому что по качеству и количеству, то есть по продолжительности нашей гребаной жизни, мы на первом месте в мире, но только с конца!».
