Джон Ле Карре - Песня для зебры
— Шкипер задерживается, — сообщил Бриджет тот, что сидел за столом, не отрывая глаз от черно-белого изображения двери, в которую мы только что вошли. — Он ведь уже в пути, так? Минут десять — пятнадцать. Этого нам оставишь или сама передашь?
— Сама, — сказала Бриджет.
Парень протянул руку за моим багажом. Бриджет кивнула, и я отдал ему сумку.
Мы прошли в грандиозный вестибюль, где вместо обычного потолка был расписной купол, с белокожими нимфами и младенцами, трубившими в трубы, а величественная лестница разделялась посередине на два изогнутых пролета, ведущих к балкону, за перилами которого виднелся ряд дверей, все закрытые. У подножия лестницы имелись еще две внушительные двери, по одной с каждой стороны, — их украшали поверху позолоченные орлы с распластанными крыльями. Дверь справа перекрывал красный шелковый канат с латунными кончиками. Я не заметил, чтобы через нее кто-нибудь ходил. На двери слева пылало объявление — красные, подсвеченные изнутри буквы складывались в слова “ТИШИНА ИДЕТ СОВЕЩАНИЕ”, без знаков препинания — я всегда внимателен к пунктуации. Если подключить воображение, можно представить себе, что это такой телеграфный стиль: тишина, мол, идет на совещание — вот видите, какой бардак творился у меня в голове. Посткоитальное блаженство, легкомыслие, серьезность, полный экстаз… Я никогда не употреблял наркотиков, но если бы попробовал, то, наверное, пришел бы именно в такое состояние — поэтому мне нужно было зафиксировать окружающие предметы, пока они не превратились ненароком во что-нибудь другое.
Дверь слева охранял седой вышибала, на вид араб и, похоже, старше обоих блондинов, вместе взятых, однако явно по-прежнему активный член боксерского клуба — о том свидетельствовали его сплющенный нос, тяжело опущенные плечи и руки, сложенные на причинном месте. Я не помню, как поднимался по великолепной центральной лестнице. Если бы передо мной шла Бриджет в своих обтягивающих джинсах, тогда бы запомнил, а так, получается, мы шли наверх бок о бок. Бриджет, по всему видно, пришла сюда не впервые. Она знала расположение комнат, была знакома с молодыми блондинами. И с арабом-вышибалой тоже, потому что улыбнулась ему, и он ответил мягкой, восхищенной улыбкой, прежде чем вновь натянуть грозную бойцовскую маску. Без подсказок со стороны она нашла место, предназначенное для ожидания: оно оказалось на лестничной площадке между пролетами, совсем незаметное снизу.
Тут были два мягких кресла, кожаный диван без подлокотников, глянцевые журналы предлагали поехать на частные острова в Карибском море или взять напрокат яхту вместе с командой и вертолетом — цена договорная. Бриджет принялась перелистывать один, приглашая меня последовать ее примеру. Однако, даже фантазируя, на каком из этих “Фрамов” поплыли бы мы с Ханной в открытое море, я все равно машинально прислушивался к басистым голосам, доносившимся из зала заседаний внизу, — я от природы склонен и натренирован слушать, причем натренирован не только Говорильней. Как бы я ни был растерян, я слушаю и запоминаю, это моя работа. К тому же незаконнорожденный ребенок в просторных помещениях миссии быстро учится держать ушки на макушке, если хочет знать, чем его огреют в следующую секунду.
И вот, вслушавшись, я стал воспринимать ритмичное подвывание факсов, которые без передышки работали в комнатах над нами, и мгновенно обрывавшееся чириканье телефонов, и наступавшие то и дело мгновения напряженной тишины, когда ничего не происходило, но весь дом будто задерживал дыхание. Каждые две минуты, если не чаще, очередная молоденькая секретарша проносилась мимо нас вниз по лестнице, чтобы передать вышибале какую-то бумагу, а он, чуть приоткрыв дверь, просовывал ее кому-то внутри, а потом, захлопнув дверь, снова складывал руки на причинном месте.
Между тем из зала заседаний все еще слышались голоса. Мужские и все очень важные — в смысле, совет держали представители одной весовой категории, а не руководитель вещал перед своими подчиненными. Я также заметил, что голоса, хоть и говорили по-английски, принадлежали людям разных национальностей, отличаясь ритмом и модуляцией: вот индиец, вот американец европейского происхождения, вот белый из бывшей африканской колонии — точь-в-точь как на конференциях на высшем уровне, на которых мне порой выпадала честь переводить. Речи с трибуны обычно произносятся на английском, однако закулисные дебаты ведутся на родных языках делегатов, и вот тут-то переводчики выступают в роли непременных мостиков между жаждущими взаимопонимания душами.
Как бы там ни было, а один из голосов, казалось, обращался непосредственно ко мне. Голос уроженца Англии, человека из высшего общества, с приятным ритмом взлетов и понижений. Слух у меня настолько чуткий, что уже через несколько минут, пока я вслушивался своим, как я это называю, “третьим ухом”, мне удалось убедить себя, что голос принадлежит джентльмену, которого я знаю и уважаю, несмотря на то, что так и не смог разобрать ни единого его слова. Я все еще рылся в памяти, пытаясь вычислить обладателя голоса, когда мое внимание отвлек грохот внизу: в вестибюль, с трудом переводя дух, ворвался худющий, бледный как смерть мистер Джулиус Богард по прозвищу Бука, мой покойный преподаватель математики и корифей нашего злосчастного приютского походного клуба. Непреложный факт, что Бука погиб десять лет назад, когда в шотландском заповеднике Кернгорм повел за собой группу насмерть перепутанных учеников не с той стороны горы, лишь усугубил мое изумление при виде его реинкарнации.
— Макси! — с восторженным упреком выдохнула Бриджет, вскакивая. — Засранец! Кто счастливица на сей раз?
Ладно, ясно — это не Бука.
Сомневаюсь, что Букины девушки, если они у него имелись, считали себя счастливицами — скорее уж наоборот. У этого типа были полупрозрачные запястья — совсем как у Буки, и такой же широченный шаг, и то же ослиное упрямство в глазах, и та же всклокоченная, рыжеватая шевелюра, сдутая ветром набок да так и застрявшая, и те же неровные пятна румянца на скулах. Букина линялая парусиновая сумка цвета хаки болталась на плече, будто футляр для противогаза из старых фильмов. И очки, точь-в-точь как у Буки, удваивали окружность рассеянных голубых глаз, которые то появлялись, то пропадали за вспыхивавшими стеклами, пока парень вприпрыжку мчался к нам в свете тяжелой люстры. А если бы Бука и решился как-нибудь появиться в Лондоне (что противоречило его принципам), он бы, несомненно, выбрал именно такой наряд: мятый, застиранный палевый тропический костюм с вязаным жилетом в стиле “Фер-Айл”[13] и ботинки из оленьей кожи, заношенные до пролысин. И если бы Буке пришлось брать штурмом величественную лестницу, чтобы добраться к нашему диванчику, он бы одолел ее именно так: в три невесомых прыжка, с противогазной сумкой, колотящейся о бок.
— Гребаный велик! — выругался он, небрежно чмокнув Бриджет, что явно имело куда большее значение для нее, нежели для него. — Прямо посреди Гайд-парка! Задняя шина ка-ак бахнула! Девки, суки, уржались до колик. Это ты толмач?
Он резко повернулся ко мне. Я не привык слышать от клиентов крепкие выражения, особенно в присутствии дам, но сразу скажу, что человек, которого мистер Андерсон аттестовал как равного мне гения в своей области, не походил ни на одного из моих прежних клиентов. Это я понял еще до того, как он устремил на меня рассеянный взор Буки.
— Это Брайан, душа моя, — поспешно вставила Бриджет, видимо опасаясь, как бы я не представился иначе. — Брайан Синклер. Джек все про него знает.
Снизу к нам воззвал громкий мужской голос, тот самый, над которым я ломал голову:
— Макси! Где тебя черти носят, парень?! Котлы под парами!
Однако Макси никак на это не отреагировал, а когда я глянул вниз, обладатель голоса уже испарился.
— Ты в курсе, Синклер, из-за чего весь сыр-бор?
— Пока нет, сэр.
— Что, этот старый пердун Андерсон не просветил тебя?
— Душа моя, — возмутилась Бриджет.
— Он сказал, что и сам не в курсе, сэр.
— Значит, у тебя французский, лингала и суахили со всякими прибамбасами, так?
— Да, сэр.
— А бембе?
— Без проблем, сэр.
— Ши?
— Ши тоже владею.
— Киньяруанда?
— Ты лучше спроси его, душа моя, каких он не знает, — посоветовала Бриджет. — Быстрее выйдет.
— Только вчера вечером переводил с киньяруанда, сэр, — ответил я, мысленно посылая любовный привет Ханне.
— Твою мать, круто, — задумчиво протянул парень, продолжая таращиться на меня, словно на представителя какой-то новой, удивительной породы. — Откуда столько?
— У меня отец был миссионером в Африке, — объяснил я, слишком поздно сообразив, что мистер Андерсон велел прикидываться сыном горного инженера. Вдогонку с языка чуть не сорвалось “в католической миссии”, чтобы он был полностью осведомлен, но Бриджет и без того уже глядела на меня волком, так что я почел за лучшее оставить детали на потом.
