Дай Сы-Цзе - Комплекс Ди
Диктор китайского телевидения отчаянно завывал: на последней минуте матча русский центрфорвард забил решающий гол. Болельщики бесновались на трибунах. Над стадионом взвился русский флаг.
Мо неуверенно подошел к столу. Ему казалось, что судья Ди исподтишка следит за ним. В этот миг он понял, что именно этого хозяин кабинета от него и ждал. Вся комедия для того и была разыграна – и разыграна превосходно! – чтобы он наконец сделал что следует.
Мо чувствовал себя жалкой марионеткой, которую дергают за невидимые нитки. Взгляд его снова упал на самолетик: теперь на медных гильзах уже не плясали блики. И вдруг он заметил, что на некоторых гильзах стояла одна и та же дата. Страшная истина открылась ему: выгравированные имена принадлежали людям, которых собственноручно расстрелял бывший элитный стрелок, а даты обозначали день казни. Иногда ему случалось расстреливать за раз по нескольку человек. Каждая гильза напоминала о смертоносной пуле, которая вылетела из дула винтовки и вошла в квадратик между пальцами приговоренного, в самое сердце.
И хотя для Мо не было новостью, чем занимался прежде почтенный судья, его потрясла эта игрушка, поразило, сколько старания, труда, времени и, главное, любви было в нее вложено. Ему показалось, что он имеет дело с кровожадным дьяволом, воплощением ужаса, зла и жестокости. И духи жертв не требуют мести? Никаких духов не наблюдалось. Мо скептически относился к Богу, но в духов верил с детства. Духи, духи в час полночный… Духи вольны бродить повсюду. Духи вершат возмездие. И все это полетело вверх тормашками. Он, Мо, должен платить дань тирану, которого не смеют потревожить даже духи. Не смеют припугнуть. Ни одно привидение ему не является, ни один призрак его не мучит. И почему-то решимость пустить в ход все доступные на этом свете средства, чтобы вызволить Гору Старой Луны, вмиг растаяла. Он положил конверт обратно в портфель и пошел к двери.
Судья Ди не понял, что произошло. Услышав, как посетитель пошел, а потом опрометью побежал по коридору, он выглянул из кабинета и увидел, как, поравнявшись с секретарем, тот вложил ему что-то в руку. Наверное, купюру в двадцать юаней. Это вам. Благодарю. До свидания.
5. По блату
Мертвец. Минуту или две Мо был уверен, что перед ним оживший мертвец. Он не сразу узнал его из-за огромных синих кругов под глазами. Этот человек показался ему знакомым, как только его фигура появилась на самом верху длинного застекленного туннеля, в котором проходил эскалатор ультрасовременного торгового центра, скопированного с Центра Помпиду в Париже. Но где же, где он видел эти грустные глаза? Кому они принадлежали? Или мне просто почудилось? Довольно неопрятный костюм, седоватый бобрик, костистое лицо и, главное, две глубокие складки, пролегающие от носа к уголкам губ, вдоль подбородка и теряющиеся в складках на шее. Матово-молочные стекла свода приглушали солнечный свет. Эскалаторы скользили параллельно друг другу, мертвец спускался, Мо поднимался. Вдруг мертвец, перескакивая через две ступеньки, бросился вверх, догонять Мо. В этих длиннющих скачках тоже было что-то знакомое. Да кто же это? Мо услышал свое детское прозвище: «Малыш Мо!» – и узнал голос. Это был зять мэра, несколько лет назад его приговорили к смерти и должны были расстрелять.
Эскалатор все поднимался. Но вот рука старого приятеля с клеймом зэка 3519 на тыльной стороне ухватила Мо за плечо, и он медленно, как во сне, пошел вниз, пробираясь между сумками и тележками едущих вверх людей. Вниз и вспять, за наваждением.
– Что ты тут делаешь? – спросил он, еле соображая, что говорит, собственный голос казался чужим и далеким.
Вопрос был самый неподходящий, Мо смешался и добавил:
– Я сбежал из сумасшедшего дома. А ты?
– Я делаю инспекторский обход.
– Обход чего?
– Ресторанов.
– Ты хозяин ресторанов?
– Не совсем. Моя тюрьма открыла два ресторана, а я в них управляющий. Тесть устроил так, чтобы мне заменили высшую меру на пожизненное заключение. Ну а уж я предложил начальнику тюрьмы завести ресторан и поручить мне управлять им, пообещал, что это будет прибыльным делом. Так и получилось. Он был так доволен, что скоро открыл еще один ресторан, здесь, в торговом центре.
– По тебе не скажешь, что ты разбогател.
– Нет. Вся выручка идет тюрьме. Зато я могу дневать на воле.
– Почему дневать?
– Ночевать я должен в камере для пожизненных. По соседству со смертниками. Если наутро назначен расстрел, вечером мимо нашей решетки топает Вертухай с тарелкой мяса, сворачивает в соседний коридор, а там останавливается перед камерой того, чей черед подошел, и дает ему тарелку. И каждый раз я думаю: «А ведь я спасся чудом, я был на волосок от такого последнего ужина».
Друзья пошли отпраздновать встречу в «Монгольские котлы», тот самый ресторан тюремного ведомства. Там была система самообслуживания. Люди толпились и толкались в центре большого зала вокруг подносов со снедью, каждый набирал себе на тарелку что хотел: угрей, свиных мозгов, креветок, осьминогов, устриц, улиток, лягушачьих лапок, утиных ножек и т. д.; любое ассорти с бутылкой местного пива в придачу стоило двадцать восемь юаней. На столиках – их было около сотни – стояли монгольские котлы,[9] пламя газовых горелок освещало склоненные лица, посетители окунали кусочки мяса или овощей в кипящий бульон, крепкий, жирный, пряный, с маслянистой красной пенкой в центре воронки из тысяч и тысяч поднимающихся со дна пузырьков. От пара, чада, гомона, смеха и постоянной суеты между столиками и на раздаче у Мо мутилось в голове. Он плохо соображал, что рассказывает бывшему смертнику. Про место казни, психбольницу, адвоката, судью Ди… Грязный, заляпанный жиром полресторана был ужасно скользким. Посетители шли осторожно, точно по льду. Людям пожилым или близоруким и неловким, как Мо, такая эквилибристика давалась нелегко. Какой-то подвыпивший мужчина поскользнулся в туалете и попытался встать, но не нашел опоры на замызганном полу, снова упал да так и заснул, уткнувшись головой в унитаз… Своим процветанием и нарядным видом «Котлы» были обязаны счастливой идее зятя мэра установить единую цену в двадцать восемь юаней за порцию. «Это такая дуэль между хозяином и клиентом: кто уступает, тот проиграл».
Лил дождь. Машина зятя мэра, роскошный красный «фиат» с откидным верхом, с похожим на боксера плечистым шофером за рулем, отважно тряслась по ухабистой дороге к резиденции судьи. За ужином в «Монгольских котлах» старый друг предложил «уладить дело», чем почти до слез растрогал Мо, совсем было потерявшего веру в успех своей куртуазной миссии.
На вершине холма друг и помощник велел шоферу остановиться, закурил тонкую голландскую сигару и погрузился в размышления. Морщины по обеим сторонам носа, казалось, стали еще глубже. Мо не смел нарушить его раздумья ни словом, ни даже взглядом. И только терялся в догадках. Может, друг отшлифовывал план действий? Или собирался позвонить судье и предупредить о своем визите? Может, передумал и готов отказаться от своей затеи? Или, наоборот, собирался с духом? Шофер выключил двигатель, и минуту все трое сидели неподвижно. Мо уставился в окно. Тополя шумели под дождем и ветром, на рисовом поле вдали работал крестьянин в соломенной шляпе. Наконец друг взмахнул рукой. «Фиат» дернулся, тронулся с места и покатил по аллее, ведущей к железным воротам в двухметровой стене. Плечистый шофер вышел из машины первым и открыл дверцу зятю мэра, тот вылез и под дождем направился к домофону.
Прошел час, дождь утих. Мо по-прежнему сидел в машине. Вот уж и звезды показались на небе. Скоро его другу пора будет превращаться из управляющего в зэка. Наконец, когда Мо совсем извелся, ворота открылись и зять мэра, широко улыбаясь – от его морщин не осталось и следа, – подошел к «фиату».
– Все в порядке, – сказал он, усаживаясь. – Но денег он не хочет, их у него и так полно. За услугу он просит совсем другое – свежую девочку, чтобы с ней переспать. Невинную, у которой красная дынька еще не пустила сок.
Это странное выражение всегда напоминало Мо душную, пропахшую потом ночь, корзины с крабами, теплое крутое яйцо, лоснящееся лицо на каменистом фоне, горную пещеру в провинции Фуцзянь, на родине его отца. Именно тогда он первый раз услышал про «сок красной дыньки» как намек на лишение девственности. Ему было десять лет, и он приехал на каникулы к бабушке с дедушкой. В тот вечер он пошел купаться в горной речке с дядей, учителем математики, которого по политическим причинам разжаловали в мясники. В свои тридцать лет он сутулился, как дряхлый старик. Их застала гроза, и они спрятались в пещере, куда набилось много разного народа: молодые и старые, крестьяне, путники, и среди них несколько носильщиков с полными корзинами черных шевелящихся крабов – их ловили неподалеку в высокогорном озере и продавали в Японию. Самый старый из носильщиков – Мо на всю жизнь запомнил его похожее на терку рябое лицо – уселся на землю, прислонясь спиной к стенке пещеры, и стал негромким голосом рассказывать историю, меж тем как кто-то покашливал, кто-то харкал, а сам Мо облупливал еще теплое крутое яйцо, которое ему сунула какая-то крестьянка. Дело было в эпоху Тан, японцы тогда только-только выбрали себе первого правителя и придумывали, какой бы им взять национальный флаг. В конце концов они надумали украсть Идею у китайцев и послали в Китай, процветающую империю, своего шпиона. После долгого и трудного морского путешествия шпион ступил на китайский берег. Дошел до ближайшей деревни. Стояла тихая теплая ночь. Шпион увидел толпу людей, которые веселились, кричали, пели и плясали вокруг белого полотнища, посреди которого выделялся красный круг с черноватыми краями. Было похоже на большой праздник. «Наверное, это и есть национальный праздник, – подумал шпион, – а эта штука – китайский флаг». Он подождал, спрятавшись в кустах, пока все разойдутся по домам, и подкрался к тому, ради чего пустился в опасный путь, терпел голод, холод и не раз оказывался на краю смерти. Лазутчик схватил вожделенное сокровище и бросился бежать, не подозревая, что захватил простынку, запятнанную соком красной дыньки юной новобрачной, ставшей в ту ночь женщиной.
