Анна Гавальда - Просто вместе
Она всегда со всеми соглашалась, но делала по-своему. Наливала ему стакан подслащенного молока с капелькой апельсинового ликера, поддерживала голову, пока он пил, а потом садилась на стул рядом с его кроватью. Совсем рядом, у изголовья. Сидела, скрестив руки, вздыхала, а потом задремывала вместе с ним. Часто даже раньше него. Это было неважно: раз она тут, с ним, значит, все в порядке и он может вытянуть ноги…
— Предупреждаю, горячая вода кончилась… — процедил Франк.
— Как это неприятно… Я так смущен, ты…
— Да прекрати ты извиняться, черт тебя побери! Это я всю ее вылил, понятно? Я. Так что кончай извиняться !
— Прости, я не думал, что…
— Вот ведь идиотство… Ладно, если тебе в кайф терзать себя и терпеть, чтобы об тебя вытирали ноги, — дело твое…
Он вышел из комнаты и отправился гладить свою форму. Придется купить несколько новых форменных курток. Ему не хватает времени. Хронически не хватает. Ни на что не хватает, будь оно все трижды неладно!
У него был всего один свободный день в неделю, и он не станет проводить его в богадельне где-нибудь в тьмутаракани в обществе хныкающей бабки!
Филибер уже расположился в кресле со своими грамотами и гербами.
— Филибер…
— А?
— Слушай… э… Извиняюсь, что наорал на тебя, я… У меня неприятности, я на пределе, да к тому же устал как собака…
— Пустяки…
— Да нет, это важно.
— Важно, знаешь ли, другое: нужно говорить «извини меня», а не «извиняюсь». Ты не можешь извинять сам себя, с лингвистической точки зрения это некорректно…
Франк ошарашенно взглянул на него и покачал головой.
— Знаешь, ты и правда странный тип…
Уже стоя в дверях, он обернулся и буркнул:
— Эй… Залезь в холодильник, я там кое-что приволок. Кажется, это утка…
«Спасибо» Филибера повисло в пустоте. Наш гонщик стоял у выхода и ругался, как ломовой извозчик, — никак не мог найти свои ключи.
Он молча отработал смену, не моргнул глазом, когда шеф демонстративно забрал у него из рук кастрюльку, и только зубами скрипнул, когда официант вернул недостаточно прожаренное утиное филе, а потом принялся с такой силой драить плиту, как будто хотел снять с нее стружку.
Кухня опустела. Он сидел в углу и листал «Moto Journal» поджидая своего дружка Кермадека, пока тот считал скатерти и салфетки. Тот наконец заметил его и мотнул головой в его сторону: мол, ты чего, старина?
Лестафье закинул голову назад и приложил палец к губам.
— Уже иду. Мне осталось всего ничего.
Они собирались сделать круг по барам, но Франк вусмерть нажрался уже во втором по счету.
Этой ночью он снова провалился в дыру. Не в ту, детскую. Совсем в другую.
18
— Я… это… Ну… я хотел извиниться… Попросить у вас…
— Что ты хотел у меня попросить, мой мальчик?
— Прощения…
— Да я давно тебя простила… Ты ведь сам не верил в то, что тогда говорил, но все же будь поосторожнее. Надо бережнее относиться к людям, которые к тебе расположены… В старости сам убедишься, что таких совсем мало…
— Знаете, я думал о том, что вы мне вчера сказали, и понял — чтоб у меня язык отсох! — что вы правы…
— Конечно, я права… Я хорошо знаю стариков — знаешь, сколько их вокруг меня…
— Ну тогда, э…
— В чем дело?
— А в том, что мне некогда всем этим заниматься — искать место и все такое…
— Хочешь, чтобы я взяла хлопоты на себя?
— Знаете, я могу заплатить…
— Не начинай снова грубить, дурачок. Я все сделаю, но сказать ей должен ты. Тебе придется объяснить Полетте ситуацию…
— Вы пойдете со мной?
— Пойду, если хочешь, но ей и так прекрасно известно мое мнение на этот счет… Я ее давно настраиваю…
— Нужно подыскать что-нибудь классное, так ведь? Чтобы комната была хорошая и чтобы обязательно парк…
— Знаешь, это будет очень дорого стоить…
— Насколько дорого?
— Больше миллиона в месяц…
— Ох… погодите, Ивонна, вы в каких деньгах считаете? У нас теперь евро в ходу…
— Ах да, евро… Ну а я уж как привыкла, так и считаю, и за хороший интернат придется выложить больше миллиона старых франков в месяц…
— Франк…
— …
— Это… это все, что я зарабатываю…
— Тебе следует зайти в собес и попросить пособие, узнать, какая пенсия была у твоего деда, и подать документы в Совет на помощь, выделяемую иждивенцам и инвалидам.
— Но… Она ведь не инвалид…
— Может, и так, но ей придется разыграть спектакль, когда они пришлют инспектора. Полетта не должна выглядеть слишком бодрой, иначе вы почти ничего не получите…
— О черт, вот ведь хрень какая… Простите.
— Я заткнула уши.
— Я никогда не сумею заполнить все эти бумажки… Может, расчистите для меня площадку, хоть чуть-чуть?
— Не волнуйся, в следующую пятницу я буду в Клубе, уверена, все получится!
— Спасибо, мадам Кармино…
— Да не за что… Это самое малое, что я…
— Ладно, ладно, мне пора на работу…
— Я слышала, ты теперь шеф-повар?
— Кто вам сказал?
— Госпожа Мандель…
— А…
— Она до сих пор не забыла кролика по-королевски, которого ты приготовил для них в тот вечер…
— Не помню.
— Зато она помнит, уж ты мне поверь! Скажи-ка, Франк…
— Да?
— Я знаю, это не мое дело, но… Твоя мать…
— Что моя мать?
— Не уверена, но, возможно, нужно с ней связаться… Она могла бы взять часть расходов на себя…
— Теперь уже вы грубите, Ивонна… И не потому, что вы плохо ее знаете…
— Люди иногда меняются…
— Не она.
— …
— Только не она… Ладно, я уже опаздываю, пошел…
— До свидания, мой мальчик.
— И…
— Да?
— Постарайтесь найти что-нибудь подешевле, ладно?
— Посмотрю, что удастся сделать, и сообщу тебе.
— Спасибо.
В тот день стоял такой холод, что Франк был даже рад вернуться на раскаленную кухню к своим каторжным обязанностям. Шеф пребывал в хорошем расположении духа. От посетителей отбою не было, кроме того, он только что узнал, что в одном из журналов вскоре будет напечатан положительный отклик на его заведение.
— В такую погоду, дети мои, будет спрос на фуа гра и хорошее вино! Конец салатам, зелени и прочей ерунде! Баста! Мне нужны красивые и сытные блюда, и я хочу, чтобы клиенты уходили от нас «тепленькими»! За дело! Подбавьте жару, дети мои!
19
Камилла с трудом спускалась по лестнице. Все тело ломило, голова раскалывалась от чудовищной мигрени. Словно кто-то воткнул нож; ей в правый глаз и медленно проворачивал его при каждом движении. На первом этаже ей пришлось схватиться за стену, чтобы не упасть. Ее била дрожь, она задыхалась и уже собралась было вернуться, но поняла, что просто не сумеет сейчас вскарабкаться на восьмой этаж, уж лучше она потащится на работу. В метро она по крайней мере сможет сесть…
Во дворе она столкнулась с медведем. Это оказался ее сосед, облаченный в длинную шубу.
— О, простите, мсье, — извинился он, — я… — Он поднял глаза. — Камилла, это вы?
У нее не было сил отвечать, и она проскользнула у него под рукой.
— Камилла! Камилла!
Она уткнулась лицом в шарф и ускорила шаг. От проделанного усилия у нее мгновенно закружилась голова, и ей пришлось прислониться к билетному автомату.
— Камилла, вы в порядке? Боже мой, но… Что вы сделали с волосами? И как ужасно вы выглядите… Просто чудовищно! А ваши волосы? Ваши чудесные волосы…
— Мне нужно идти, я уже опаздываю…
— Но на улице собачий холод, дорогая! Почему вы без шапки, так можно умереть. Возьмите хотя бы мою…
Камилла попыталась улыбнуться.
— Она тоже принадлежала вашему дяде?
— Черт побери, конечно, нет! Скорее, прадеду — тому, который был рядом с маленьким генералом во время русской кампании…
Он нахлобучил шапку ей на голову.
— Хотите сказать, эта штука побывала под Аустерлицем? — попыталась пошутить Камилла.
— Именно так! И на Березине, увы, тоже… Как вы бледны… Уверены, что хорошо себя чувствуете?
— Просто немного устала…
— Скажите, Камилла, у вас наверху не слишком холодно?
— Не знаю… Ладно, я… Я пойду… Спасибо за шапку.
В вагоне метро ее развезло от тепла, она заснула и проснулась только на конечной. Пересев на поезд, идущий в обратном направлении, она надвинула медвежью папаху на глаза, чтобы вволю поплакать от отчаяния и усталости. До чего отвратительно вонял этот старый мех…
Когда она наконец вышла на нужной станции, холод мгновенно пробрал ее до костей, и она вынуждена была присесть на скамейку на автобусной остановке, а потом прилегла и стала просить парня, стоящего рядом, найти ей такси.
Она доползла до своей комнаты и рухнула на матрас. У нее не было сил даже раздеться. В какое-то мгновение она подумала, что сейчас умрет. Кто об этом узнает? Кого это огорчит? Кто ее оплачет? У нее был жар, ее трясло, пот заливал тело, мгновенно превращаясь в ледяной саван.
