Александр Зиновьев - Гомо советикус
Диалектика как метод обмана
Я чувствую, что мне противостоит интеллект, но совсем иного типа, чем мой собственный. Он не сконцентрирован в одной личности, а рассеян во всем окружающем пространстве. Он не окрашен никакими эмоциями. Педантичен. Примитивен. И одновременно грандиозен. Будто меня рассчитывают на вычислительных машинах. А если и в самом деле так? В студенческие годы я увлекался проблемой: может ли человек обмануть «думающую» машину, которая умнее его? Тогда я пришел к выводу: для всякой совокупности заданных условий может быть найден прием обмана «думающей» машины. Под обманом я имел в виду навязывание машине такого вывода из данной информации, который сам обманывающий оценивает как обман. Но тут есть одна трудность. Чтобы обмануть машинно думающего противника, я сам должен знать, какие выводы следуют из моего поведения и какие выводы я хочу навязать ему как ошибочные с моей точки зрения. А если у меня самого нет ясности о своих намерениях? Значит, мой противник вычисляет не меня, а фикцию меня. И я буду внушать ему лишь фикцию ошибки. Логически есть только один способ преодолеть эту трудность: некоторое множество утверждений формулировать так, чтобы они имплицитно содержали в себе свое отрицание, и некоторые поступки совершать так, чтобы они допускали противоположные истолкования.
Допрос
Мои беседы с проверяющими меня лицами лишь с натяжкой можно назвать поединком, так как беседуют со мной в общей сложности человек десять. Беседуют обычно в разных комбинациях по двое и по трое. Я мог бы подладиться к ним – изобразить недалекого и безнравственного проходимца. Но тогда они утратили бы ко мне интерес. Тогда мне пришлось бы уехать туда, где моя эмиграция потеряла бы смысл. Я чувствую, что избрал правильную линию поведения. Надо ее держаться вплоть до получения политического убежища. А это зависит от моих собеседников.
– Кто ваши родители?
– Отец инженер, мать домашняя хозяйка.
– Коммунисты?
– Отец был членом партии, мать – беспартийная.
– Был. Исключен?
– Умер. И мать тоже.
– А родители родителей?
– Крестьяне. Родители родителей тоже крестьяне. Прародители согласно советской идеологии были обезьяны, а согласно западной – Адам и Ева.
– Евреи?
– В России крестьяне не могли быть евреями.
– Да, в царской России крестьянам действительно было запрещено быть евреями.
– А при советской власти стало наоборот: евреям запретили быть крестьянами. Рабочими тоже.
– Да, у вас там процветает антисемитизм.
– Зато все диссиденты обязаны быть евреями.
– Именно национальные конфликты разрушают советский режим, в особенности – восстания мусульманских народов. Скоро их будет большинство в Советском Союзе, и тогда...
– Русским придется восставать против засилия мусульманских и прочих народов.
– Ваш отец был членом КПСС. С какого года? Какие функции выполнял в партии?
Вот таким образом разговор тянется четыре, шесть, а иногда – восемь часов. Я без конца повторяю, как пошел в школу, как вступил в комсомол. Конечно, добровольно. В комсомол вообще вступают добровольно. И не всякого туда принимают. Они не верят. «Раз для института нужна комсомольская характеристика, – говорят они, – значит, вы вступали в комсомол из шкурнических соображений». Я заметил им, между прочим, что они ходят в галстуках и пиджаках, хотя на улице жарко. Почему бы это? Из шкурнических соображений? До них не дошло, но они на всякий случай обиделись. Та же проблема добровольности и шкурнических соображений возникла в связи с моим вступлением в партию. Все мои попытки объяснить им суть и положение партии в советском обществе, смысл членства в партии, отношение идеологии и морали в советском обществе потерпели полный крах. Все было бы ясно, если бы я сказал, что вступил в КПСС в интересах карьеры. Но я никакой карьеры не сделал и не стремился делать. Членство в партии мне ничуть не мешало. Наоборот, оно делало жизнь чуточку интереснее. И никакого «двоемыслия» не было. «Двоемыслие» вообще есть выдумка западных людей, ничего не понимающих в советском образе жизни и советских людях. Я – коммунист, но не в том смысле, что верю в марксистские сказки (в Советском Союзе в них вообще мало кто верит), а в том смысле, что родился, вырос и воспитан в коммунистическом обществе и обладаю всеми существенными качествами советского человека. Что это за качества? Например, если они еще будут приставать ко мне с вопросами о моей партийности, я пошлю их на... Они рассмеялись, ибо это русское слово из трех букв знали хорошо. Но смеялись они не над тем, что я его употребил, а над тем, что оно у нас считается неприличным.
С чего все началось
Меня попросили рассказать о подготовке таких советских агентов, как я. Обычный советский человек, сказал я, всем ходом своей жизни обучается три дела делать без специальной подготовки: руководить, критиковать режим и быть агентом КГБ. Допрашивающие посмеялись, но попросили все же рассказать, как меня вербовали и инструктировали. Выполняю их просьбу.
Это был обычный присутственный день, т.е. день недели, в который я обязан был явиться в свое учреждение и расписаться в книге прихода-ухода. Если никаких заседаний в такой день не было, я тут же покидал учреждение и занимался тем и там, чем и где сочту нужным. Обычно я возвращался домой, кое-что писал. Делал я это процентов на десять из тщеславия, процентов на пятьдесят – по привычке и от нечего делать, процентов на сорок – чтобы выполнить мой индивидуальный план в учреждении и сохранить свое удобное положение старшего научного сотрудника. Это положение я занял всего три года назад и очень дорожил им, поскольку моя зарплата резко увеличилась, и я получил два библиотечных дня в неделю. Библиотечные дни – это дни, когда мне не нужно было даже расписываться в книге прихода-ухода. Обычно я в эти дни спал до полудня, а потом использовал время по своему усмотрению. Несколько дней в месяц мне все же приходилось проводить в учреждении. Это дни, когда бывали деловые заседания, партийные и профсоюзные собрания, ученые советы, вызовы в дирекцию и прочие пустяки. Пара вечеров в месяц пропадала на общественную работу, один день – на чрезвычайные события (встреча или проводы важных персон, работа на овощной базе или субботник). Жизнь была, короче говоря, – умирать не надо. Я лишь после того, как лишился этого, понял, что именно потерял. Если бы я здесь получил кафедру или даже целый институт, я не приблизился бы и наполовину к тому блаженному положению, какое занимал в Москве. А вы еще спрашиваете, почему наш народ поддерживает советский строй.
Итак, это был обычный присутственный день. Пришел я в учреждение, расписался в графе прихода (и заодно – в графе ухода). Решил по городу поболтаться. Начал компаньона подыскивать. Но мои обычные спутники куда-то исчезли, а с кем попало идти не хотелось. Я позвонил Вдохновителю. «Скучно, – сказал, – может быть, встретимся?» – «Идет, – сказал он. – Через полчаса у „Националя“.
Компаньон
Вот, между прочим, еще одно великое достоинство советского образа жизни: если вам нечего делать (а это бывает часто) и вам хочется найти компаньона по безделью (а бездельничать в одиночку трудно), вы всегда найдете такого же бездельника-трепача, как вы сами, который способен убить на болтовню с вами целый день. На Западе такое исключено. Хочешь с кем-то поговорить, назначай точное время. Полчаса или час прошло, и прощай. Здешние бездельники почему-то все ужасно занятые люди. За все время жизни здесь мне не удалось ни разу побродить-поболтать с местными бездельниками. Только с нашими отечественными. А они под влиянием Запада тоже начали изображать занятость. Скучно, господа! Что это за жизнь? Ради чего все происходит?
Устроились мы с Вдохновителем в «Национале». Немного выпили. Слегка закусили. Заказали еще. Опять-таки наше советское явление – кутить до последнего и сверх того, в долг. Здесь же – выпили по стаканчику, сожрали по бифштексу, и гуд бай. А там, у нас, – до закрытия, до выворачивания карманов. Это я только сейчас начал понимать достоинства советской жизни. А тогда я это ни в грош не ценил. Как говорится, что имеем – не жалеем, потеряем – плачем.
– Скучно, – сказал я. – Люди по Парижу бродят, устрицы жрут, с негритянками спят, «Плейбой» листают. А мы?! Тоска зеленая. И впереди ничего не светит. Ты помог бы мне, что ли, за границу на пару недель съездить. Кстати, почему меня перестали пускать? Я же языки знаю. Отчеты километрами могу строчить. Не сбегу.
– Кто-то «телегу» на тебя накатал. Но у меня есть идея насчет тебя. И то, что тебя перестали пускать, в твою пользу. За диссидента сойдешь.
– Не хочу в диссиденты.
– Не дури. Если надо, и диссидентом станешь. Ходит слух, что ты – полуеврей.
– Чушь!
– Знаю. Слух есть, и это хорошо. А что, если ты захочешь на родину предков?
