Алексей Слаповский - Участок

– А я скажу, что сам украл!

– Сам у себя? Ты соображай!

Тут из-за деревьев вышел Кравцов.

– Ну? Разобрались, кто больше виноват?

Желтяков и Клюквин вскочили и, тыча пальцами друг в друга, в один голос закричали:

– Он!!!

И стали наперебой давать показания, которые потом Кравцов запротоколировал, и они попали в общее дело об исчезновении проводов.

Об исчезновении проводов и о том, как нашлись сами провода и злоумышленники, их срезавшие, Кравцов не спеша рассказывал вечером Вадику и Нине. Рассказывал, ничуть не гордясь, спокойно и обстоятельно.

– Восстанавливаем события. Схема преступления простая. Бригада ремонтников выбирает темную и дождливую ночь...

– Воробьиную, – подала голос Нина.

– Да, – подтвердил Кравцов, не глядя на нее. – Выбирает такую ночь, выезжает и режет провода. Аккуратно режет, машина на асфальте стоит, следы колес дождем смывает. Но сама бригада провода сдать в лом не может? Не может! Сдает якобы Прохоров, хотя он их в глаза не видит. Он эту идею и родил. Сдает якобы на районную базу цветных металлов, у которой служба ремонта электросетей якобы их покупает. Документы движутся, деньги получаются, а провода как лежали в кузове, так и лежат. Когда все оформлено, наглые ремонтники, даже не потрудившись запастись другими проводами, едут на то самое место, где срезаны украденные провода, и навешивают их заново, получив еще и деньги с руководителя хозяйства.

– Ловко! – оценил Вадик. – А как вы догадались, что Прохоров замешан?

– Легко. У него по документам, которые я в районе смотрел, за месяц сдано семнадцать тонн цветного металла. А во всех шести пунктах и тонны не наберется. Вот я и стал думать, как это получается. К тому же пришлось раскопать старую историю. Буквально раскопать, вместе с землей. Шесть лет назад он кабель нашел, повезло человеку. Не вдаваясь в технологию расследования, скажу сразу: кабель был украден на одном из предприятий Сарайска, через месяц сам Прохоров его тайно закопал, а еще через месяц сам и выкопал, но на этот раз явно.

– Ловко! – восхитился Вадик. – А следы от мотороллера? А Куропатов? А Желтяков с Клюквиным? Это как?

– Да просто. Куропатова Прохорову давно хотелось подставить. Обидел он его когда-то, девушку отбил у него. Вот и нашел способ: ночью увел мотороллер, покрутился возле своих друзей, оставил там рукавицу Михаила, прихватил кусок провода, заехал к «Полю чудес» и перекинул провод через забор, да еще потер там кирпичи в нескольких местах, будто проводов много было. Утром провод нашли. Подумали. А знали уже, что провода срезали. И от греха подальше провод спрятали, а место, где утром топтались, разровняли. Но это утром, а ночью Прохоров мотороллер спокойно вернул.

– Ловко! Но Клюквин-то с Желтяковым при чем? Кто у Желтякова-то провод отрезал – и зачем?

– Очень просто. Желтяков с Клюквиным давно Прохорову должны были за водку и самогон. Он предложил им: десяток метров провода – и в расчете. Он надеялся, что они общую сеть тоже в каком-нибудь месте обрежут – еще больше путаницы окажется. А они побоялись, решили украсть у себя. Кинули монетку, с чьего дома снять. Выпало на Желтякова. Резал Клюквин своим секатором, Желтяков из дома подстраховывал, следил, чтобы жена не проснулась. А лестницу, я смотрел, при этом даже не тронули: под ней трава примята давно уже.

– А зачем Лидия к Прохорову приходила?

– Честно сказать, не знаю. Должно быть, хотела узнать у Прохорова, замешан ли ее муж в этом деле. Потому что сам Михаил отделывался отговорками. Могу предположить, что Прохоров на то и рассчитывал – что она придет.

– Зачем? – не поняла Нина. Кравцов кашлянул и объяснять не стал.

– Ладно, понял, – сказал Вадик. – Но вопрос другой: зачем сам Куропатов приходил к Прохорову, да еще ночью?

– Думаю, предлагал ему сознаться.

– Так он знал?!

– Понимаешь... Тут странная ситуация. Куропатов человек застенчивый. Но серьезный. А в душе он ужасно хочет увидеть огромного сома, про которого Хали-Гали рассказывает. Хали-Гали твердит, что сом наружу всплывает только в темную дождливую ночь. Вот Михаил и не стерпел и пошел смотреть сома. А жене в этом постеснялся признаться. Тогда-то он издали Прохорова и увидел. Сперва даже не понял. Ну, взял человек мотороллер на время, мало ли зачем. В деревне к общественной технике просто относятся.

– Это точно! – согласился Вадик. – Но потом, когда понял, что Прохоров на него свалить все хочет, почему элементарно вам не рассказал?

– Психология! – вздохнул Кравцов.

– Какая у Куропатова психология?!

– Нормальная. Он ведь знал, что Прохоров продолжает на его жену поглядывать. И не хотел, чтобы подумали, что он из-за жены хочет человека оболгать. Он же не видел конкретно, что Прохоров резал провода. Вот и пришел отношения выяснить. Естественно, Прохоров его успокоил: мотороллер брал за другой надобностью, а что следы оказались случайно у дороги, где столбы, – не беспокойся, Миша, милиция разберется!

– Она и разобралась, – сказала Нина.

– Не уверен, что окончательно, – ответил Кравцов.

Кравцов был не уверен, что разобрался во всем окончательно. У него, в частности, не было убежденности, что Шаров совсем не имеет отношения к событиям. То есть не к воровству проводов, конечно, а к созданию определенных предпосылок.

И на другой день, сидя в закутке, который ему выделили в тесном помещении администрации, он спросил Андрея Ильича:

– Скажите, а пункт приема металла с вашего разрешения открыли?

– А с чьего же? Или лучше пусть в район или город тащат, чтобы там обманули? Я-то думал, что Прохоров мужик ничего, почти честный.

– Почти? – переспросил Кравцов.

– А все мы почти! – с некоторым даже вызовом ответил Шаров, слишком хорошо знающий реальность. – Или ты где полностью честного видел? Скажи, где, съезжу посмотреть. Есть еще вопросы?

Вопросы у Кравцова были, но он не торопился их задавать. Он выдержал паузу. А Цезарь, лежа на полу, глядел на него и рассуждал мысленно, что Павел Сергеевич, судя по всему, за неимением настоящей работы решил потрудиться электриком. На столбы влезал, с проводами возился. Недаром же он дома все по электричеству сам починял. Вот умение и пригодилось. Но вряд ли он делает это ради денег, скорее от тоски. Дома, возле жены, подобной тоски у него никогда не было. В таком случае почему он не взял ее с собой? И почему Людмила Евгеньевна сама не приедет?

Цезарь положил голову на лапы и закрыл глаза.

А Кравцов наконец, посчитав, что пауза выдержана достаточно, спросил Шарова:

– Андрей Ильич, откуда эти упорные слухи, что Кублакова утопили?

– А у нас все слухи упорные, – ответил Шаров.

– Считаете, что оснований нет?

– Никаких!

– А как же поговорка, что огня без дыма не бывает?

– Да тьфу! – плюнул Шаров без слюны, одним звуком, уважая чистоту помещения. И плюнул не просто с досадой – плюнул с некоторым как бы подтекстом, который Кравцов конечно же про себя отметил. И решил, что ЭТО МОЖЕТ СТАТЬ ОЧЕРЕДНЫМ ЗВЕНОМ В РАССЛЕДОВАНИИ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ ГИБЕЛИ КУБЛАКОВА.

Глава 3

Сами гонщики

Вообще-то в Анисовке случаев отравления спиртосодержащими смесями, если выражаться научно, было всегда гораздо меньше, чем в остальной России. Причина ясна: везде пили, кроме водки и портвейна, денатурат, технический спирт, одеколон, аптечные настойки, всякие очистители, тормозную жидкость и т.п. Но в Анисовке – винзавод. Всем его работникам долгое время почти официально выдавали по литру готовой продукции на смену. Да и с другими часто расплачивались натурой. В антиалкогольные времена этого не было, но анисовцы не горевали, гнали самогон из яблочного сока, который для этого очень хорош, особенно забродивший.

Технология ведь простая: выдавленный прессами сок поступает в огромные тысячелитровые бочки. (Особым шиком у прессовщиков, кстати, считалось не отлучаться во время горячей работы в туалет по мелочи, а использовать эти самые бочки; то, что они потом оттуда же, в сущности, и пьют, их не смущало: «И это, и это – натуральный природный продукт!» – говорили они.) Бочек – пять. В первой свежий сок, в последней уже забродивший, с добавлением сахара. А за стеной, куда ведет труба-сток из последней бочки, начинается серьезное производство: сок бродит по-настоящему, а потом его перерабатывают в вино. Помещение это с металлической дверью, всегда на замке, а если кто входит или выходит, то под наблюдением руководителей производства и ревностного Геворкяна. И анисовцев эта строгая секретность никогда не удивляла, понимали: дело святое, живое вино! Но сок из бочек никогда не охранялся и не учитывался. Его хоть пять ведер возьми из каждой – никто не заметит.