Алексей Слаповский - Участок
– Не знаю. В данном случае в Анисовке, может, и они. А в остальных... Не понимаю я чего-то...
Тут он замолчал и прислушался.
Ночью в деревне любые звуки разносятся на всю округу. Кравцов и Вадик услышали далекий звяк железки о железку, а потом скрип ворот. Наверное, не надо объяснять, почему в данной обстановке эти звуки заставили Кравцова тут же вскочить и, выпрыгнув для оперативности в окно, помчаться туда, откуда они послышались.
Вадик мелким конспиративным бегом следовал за Кравцовым. Они оказались возле сарая Прохорова. Там медленно и тяжело покачивался рельс, о который, наверное, кто-то чем-то звякнул. Этот рельс Прохорову служил оповещателем. Отлучаясь в села, где у него были другие пункты, он при возвращении пять раз равномерно ударял в него. Дескать, анисовцы, я тут, если у кого чего скопилось или обнаружилось – несите.
Полежав в кустистом овраге не менее часа, Кравцов и Вадик увидели, как из сарая крадучись вышел Куропатов и, озираясь, направился к своему дому.
– Последнее звено! – тихо сказал Вадик. – Теперь все ясно: Куропатов и Желтяков с Клюквиным воровали, а Прохоров принимал!
– Может быть. Но... В Полынск завтра съезжу. Надо узнать кое-что.
16Кравцов съездил в Полынск и там узнал кое-что. В разные учреждения заходил. На каком-то пустыре для чего-то копался.
А Вадик решил самостоятельно установить за пунктом Прохорова постоянное наблюдение. И увидел нечто совсем уж загадочное: окольными тропками, явно остерегаясь чужих глаз, не в сарай, а в недостроенный дом Прохорова пришла Лидия, жена Куропатова. Побыла там около часа – и ушла.
А в саду сидели печальные Желтяков и Клюквин. Не до работы им было. Выпивая, они обсуждали важный вопрос. Правда, если бы кто услышал, ничего не понял бы.
– А я считаю – признаться надо! – сказал длинный Клюквин.
– Чтобы на нас свалили все? – закричал Желтяков.
– Так мы же объясним.
– Поверят тебе! Не надо было резак свой милиционеру давать, чучело!
– Он сказал – ветки обрезать.
– Уши твои лопоухие обрезать надо! – заявил Желтяков.
Клюквин обиделся:
– Константин! У меня уши не лопоухие! Извинись!
– Отрастил, а я виноват? На правду не обижаются!
– Я сказал – извинись! Или я сейчас иду и про все рассказываю!
– Да сам пойду! Испугал!
– Ну, пошли!
– И пойдем!
Приняв это решение, они выпили и остались на месте.
17Они остались на месте, но не сиделось вернувшемуся из района Кравцову. Ходил, например, у дома Желтяковых, приподнимал лестницу, осматривал место, где она лежала. Потом приставил к столбу и залез, разглядывал срез провода. Потом сходил к Хали-Гали, побеседовал с ним. На винзавод заглянул, говорил там с Куропа– товым.
– Похоже, отлучались вы из дома, Михаил Афанасьевич, – сказал он.
– Ну, допустим.
– Рыбу ловили?
– Ну, ловил.
– А никого не видели?
– Кого я мог видеть?
– Да уж наверняка кого-то видели. Много народу той ночью не спало.
– Бывает, – неохотно ответил Куропатов. – Вы вот что. Если арестовать хотите, как Сурикова, арестовывайте.
– Подожду пока.
– А зачем тогда всякие разговоры?
– Как зачем? Посмотреть, умеете ли вы говорить неправду.
– Ну, и как?
– Не умеете. Не рыбу вы ловили той ночью, Михаил Афанасьевич. Не умеете врать – и не пробуйте.
– Не умею, – сознался Куропатов. – Это сильно плохо?
– Наоборот, хорошо.
И еще они с Куропатовым о чем-то потолковали, но не все же нам проводами заниматься, а где Цезарь – вот вопрос? Куда он подевался?
18Цезарь никуда не подевался. Он, когда Кравцов ездил в Полынск, начал приучаться ходить по селу в одиночку. И произошло небольшое, но важное событие.
Камиказа, как всегда, дремала в своем дворе.
И вдруг ей что-то показалось.
Возникло в ней неясное стремление. То есть понятно какое стремление: бежать и лаять. Но вот парадокс: как она ни прислушивалась, не было слышно звука мотора, не распространялась, опережая механизм, вонь солярки или бензина, не было то есть никаких признаков приближения транспортного средства. А лапы сами собой начали подрагивать, готовясь к бегу, в горле сам собой рождался предварительный угрожающий рык. Да что ж это такое?
Не в силах совладать с собой, она вскочила, помчалась к воротам, выбежала на улицу, гавкнула – и остановилась как вкопанная. Не транспортное средство двигалось по улице, а свой брат собака перемещалась не на колесах, а на обычных собачьих ногах. Не совсем, конечно, обычных, очень уж выгнуты и косолапы. И таких кровавых и грустных глаз не доводилось видеть Камиказе, и такой бугристой, в складках, морды, такого длинного и тяжелого тела.
От растерянности она не знала, как себя вести.
А Цезарь тем временем спокойно подошел к ней, дружелюбно обнюхал – и потрусил себе дальше уверенно и слегка озабоченно, как обычно и ведут себя мужчины, слишком углубленные в свои якобы важные дела.
Томно и смутно стало на сердце Камиказы.
И что она, кобелей не видела?
Да сколько угодно! И никогда не стеснялась вступить с любым из них в дружеские отношения. Они могли и рядом с нею по селу прогуляться, и следом, она не чинилась. Бывало, за нею бегали не один, не два, а три и даже семь кобелей одновременно. Было приятно, но без особого волнения. А сейчас вот – застыла. И хочется пробежаться за диковинным кобелем, и совестно отчего-то. Вот глупость какая...
В этих непонятных ощущениях Камиказа побрела во двор, легла и задремала.
И сразу же после этого случилось событие совсем уж невероятное. Мимо двора Стасова проехал на «уазике» Шаров, которого вез Суриков. Стасов, стоя на крыльце, проводил глазами начальство, а Камиказа – будто не слышала. Только приподняла голову – и тут же опять грустно положила на траву, словно говоря: «А, едьте себе дальше. Не до вас!»
– Ты чего это, Камиказа? – поразился Стасов. – Заболела?
Он сел на корточки перед мордой собаки, но глаза ее были непроницаемы, а если, постаравшись, и прочел бы кто собачью мысль, то она бы выглядела так: «Вам не понять...»
И ремонтная машина районных электриков проехала мимо двора Стасовых тоже совершенно безнаказанно.
19Ремонтная машина районных электриков стоит у голых столбов. Рабочий торчит на поднявшейся специальной платформе и готов присоединить провода. Но бригадир не дает ему команды к началу работы, он ждет, когда Шаров перестанет удивляться, глядя в листки с расчетами, и заплатит, сколько положено. Но тот продолжает удивляться.
– Смотри-ка! – крикнул он подошедшему Кравцову – Грабят меня, участковый! Пользуются безвыходным положением! Это что вы насчитали тут, а?
Бригадир спокойно перечислил, даже не загибая пальцы:
– Стоимость провода. Стоимость работы. Срочный вызов. Вы думаете, вы у нас одни? По всему району провода режут.
– Это вы меня режете! Нет, вперед умней буду! Сам куплю провода и своими силами восстановлю!
– К таким работам, между прочим, допуск нужен, – заметил бригадир. – Не тяни время, Андрей Ильич! Платишь – восстанавливаем. Не платишь – сидите без света.
– Да плачу, плачу! – завопил Шаров. – Плачу и плачу!
– Не торопитесь, Андрей Ильич, – посоветовал Кравцов.
После этого он зачем-то подошел к большим моткам провода, осмотрел их.
– Конечно, спасибо тебе за совет! – в сердцах сказал Шаров. – Но ты бы лучше нашел, кто провода срезал и куда девал, если ты такой умный!
– Они и срезали! – указал Кравцов на бригадира. – А провода – вот они, – ткнул он ногой моток.
– Чего такое?! – выпучил бригадир глаза. – Ах, так!
Он выхватил из рук Шарова листы с расчетами и крикнул:
– Сворачиваем работу, поехали отсюда!
– Стоять! – негромко сказал Кравцов. И положил руку на кобуру.
И все, кто были здесь: Шаров, Вадик, Суриков, Мурзин, рабочие, бригадир и даже пес Цезарь – все посмотрели в глаза Кравцову и увидели в них то, чего раньше не видели: спокойную справедливость и решительный закон. И стало как-то очень ясно, что лучше не делать лишних движений.
А вдали показалась машина казенного вида. И оказалась она вместительным полуавтобусом, который в народе называют «черный ворон».
20Вместительный полуавтобус, который в народе называют «черный ворон», увез бригаду в полном составе, заехав заодно и за Прохоровым.
А Желтяков и Клюквин продолжали свою странную беседу. Каждый из них хотел взять вину на себя.
– Так и скажу! – со слезами уважения к себе кричал Желтяков. – Я виноват! Я предложил! А ты вообще ни при чем. Тебя даже не было. Все возьму на себя. Потому что ты мне друг!
Клюквин обиделся:
– А ты мне – не друг? Нет, Костя, не выйдет! Это я скажу, что ты ни при чем! Резак мой? Мой!
– А я скажу, что я у тебя его украл!
– А я скажу, что сам украл!
