Александр Зиновьев - Желтый дом. Том 1
Перед самым выходом из коридора на малую площадку меня обошла группа явных институтских евреев-антисемитов, из которых недавно создали особый сектор по борьбе с международным сионизмом. Но руководство сектором поручили все же настоящему антисемиту Ежову, который не скрывает того, что, по его мнению, самый опасный элемент в институте — его подчиненные. Это не помешало, однако, руководимому им сектору включиться в борьбу за звание правофлангового в соцсоревновании.
На малой площадке уже собралась теплая компания — председатель ДОСААФ Добронравов, крупнейший бездельник института, Юра из иностранного отдела, штатный офицер КГБ, Учитель, несколько аспирантов и Вадим, правая рука Смирнящева. Я задержался с ними выкурить сигарету. И между прочим выдал им свою проблему: как правильно писать — абосрать или абасрать? Вадим тут же заявил, что я незнаком с современной логикой, ибо не учитываю всех возможностей. А таковых четыре: обо... оба... або... аба... Дело не в этом, сказал я. Какая правильная? На площадке разгорелся дикий спор. Я направился в комнату сектора — показаться Смирнящеву, ведущему параноику сектора, мечтающему поднять несуществующую советскую логику на уровень мировых достижений. Смирнящев стоял посредине комнаты. Штаны у него мешком отвисали почти до колен, а снизу были укорочены почти до тех же колен. Огромный лоб был откинут вверх, к потолку. На диване сидел один из моих подопечных психов — Реформатор. Реформатор уличал Смирнящева в непонимании азов логики, а Смирнящев скрипел в потолок что-то насчет материальной импликации. Увидев меня, Реформатор смолк. Я извинился, сказал, что занят, что меня вызывают в дирекцию, и выскочил обратно на площадку.
В этот день весь институт с остервенением обсуждал поставленную мною проблему. Поразительно то, что во всем институте не смогли за весь рабочий день отыскать ни одной статьи и книги, где встречалось бы это слово. А Реформатор меня подстерег около Музея изобразительных искусств имени А.С. Пушкина. Почему Пушкина? Репина, Сурикова, Васнецова и прочих основателей соцреализма — это еще куда ни шло. Но Пушкина... Он же рисовал плохо. Именно в этот момент меня и сцапал Реформатор. Я вот тут подсчитал, сказал он, что можно высвободить десять миллионов человек для отдаленных районов страны и великих строек коммунизма, если...
Тимофей Иванович
Был у нас в группе студент Тимка Квасов. Серый до такой степени, что его как будто бы и совсем не было. Даже наши безмерно серые наставники каждый раз, когда мы сдавали экзамены и зачеты, с большим удивлением замечали его существование. Уже на втором курсе потихоньку пролез он в бюро комсомола факультета и вступил в кандидаты партии, а на последнем курсе был членом партии и членом партбюро курса. Собирал партийные взносы и ведал бумажками. Само собой разумеется, его оставили в аспирантуре. Но поскольку он был серости выдающейся, его отправили в самую пошлую и глупую аспирантуру, а именно — на кафедру истории философии народов СССР. И тему диссертации ему подобрали подходящую — про некоего бурятского просветителя, у которого Тимка Квасов должен был обнаружить зачатки философского понятия материи и материалистического решения основного вопроса философии. Еще до окончания аспирантуры Тимка так же незаметно, как он делал все свои делишки, исчез. Мы о нем сразу же забыли, тем более мы его как-то вообще не помнили и до этого. Во время защиты диссертации мы узнали, что он пристроился где-то в районе аппарата ЦК. Потом о нем опять несколько лет не было ничего слышно. Потом в партийных и философских журналах стали появляться за его подписью невзрачные заметки. Наконец, в журнале «Коммунист» появилась его полновесная статья об актуальных проблемах идеологической борьбы в современной науке. И Тимка Квасов сразу превратился в Тимофея Ивановича. При звуке его имени наши институтские чины и холуи стали вздрагивать, изображать на мордах благоговение, вытягивать руки по швам и слегка изгибаться вперед. Любопытно, шестьдесят лет прошло после революции, а дореволюционные позы возрождаются в том же виде.
Очевидно, они в природе человека, а не классов. Тимка Квасов стал важной фигурой в аппарате ЦК, заместителем самого Митрофана Лукича, курирует от ЦК гуманитарные институты АН, и наш институт — в первую очередь. Сегодня он прибыл на партийное собрание. Институтские холуи буквально под ручки несли его от черной персональной «Волги» до стола президиума собрания. С распростертыми объятиями к лифту ринулся встречать его сам Петин. Я в это время околачивался на большой площадке. Квасов сделал вид, что не заметил меня.
Возвышение Квасова произвело брожение умов в среде наших «либералов», презиравших его как полное ничтожество и не допускавших мысли о возможности вырастания его в значительное явление в нашей идеологии, битком набитой талантливыми и образованными и т.д. и т.п. Соловейкин откликнулся на карьеру Квасова таким обсиральным стихом:
Ни за что не успокоюсь я, покаНе проникну в аппаратчики ЦК.Пока этой высшей сферы не коснусь,Не отправлюсь с чистой совестью ко сну,С аппетитом не откушаю котлет,Не засяду безмятежно в туалет,С сексуальною охотой не взглянуНа... не думайте худого!., на жену.Не... и не... и не... и не... и не...Пока буду я не в нем корпеть, а вне.Что же нужно, чтобы мне в него попасть,Потушить меня сжигающую страсть?Чтоб в анкете незамечен был изъян?Чтобы был я из рабочих и крестьян?Чтобы выглядел завзятым трепачом?Чтобы был с пеленок тайным стукачом?Это все, конечно, важная черта,Но все это не решает ни черта.В тайну тайную давно я сам проник:Первым делом должен стать своим у Них.Не вверху, где гордо плавают киты,А внизу, у незаметной мелкоты.А чтоб Они тебя признали свояком,Сам ты должен быть ничтожным червяком.Дело в том, что не в Святилище Ума,Ты вступаешь в орден Рыцарей Дерьма.
Стих попал в партбюро, но Соловейкин от авторства отрекся, намекнув на Добронравова. А доказать, кто автор, формально невозможно. Но в коридорных же разговорах Соловейкин стал высказываться о Квасове весьма доброжелательно, именуя его, конечно, Тимофеем Ивановичем.
Но на меня возвышение Квасова не произвело никакого эмоционального впечатления, поскольку сам я к такому не стремился. Я остался равнодушен и к словам Его о том, что Квасов имеет материальных благ раз в двадцать больше (если не больше), чем я имею на свою зарплату. Меня только то удивляет, сказал я Ему, как все-таки такие червяки вылезают на вершины власти?! Неужели Они Там среди Своих же не могут отобрать поприличнее? Не могут, сказал Он, ибо таких Там нет. И не будут искать таких, ибо Они выбирают именно то, что Им нужно.
Практически здоров
Недавно я оформлялся на международный философский конгресс в Болгарию, в группе научного туризма. Меня почему-то не выпустили, хотя поехало от Советского Союза около тысячи человек. Сегодня в иностранном отделе мне почему-то вернули мои документы. Я уже собрался их выбросить, но какое-то из моих «Я» шепнуло: не торопись, справочку медицинскую на всякий случай сохрани, может, сгодится еще. Чтобы получить эту справку, в которой черным по белому написано, что я «практически здоров», я прошел десяток кабинетов в поликлинике, а главное — побывал у невропатолога и у психиатра. Хотя после тех разоблачений нашей «карательной медицины» вроде сократилось использование психушек для борьбы с диссидентами,: шептало мне мое энное «Я», однако нет гарантий, что Они снова не начнут. К тому же ты — не диссидент, а с такими Они не церемонятся. А справочка в двух экземплярах. Я бы один экземпляр отдал родителям. Пустое, говоришь? Ну, близкому другу. Нет таковых? Но есть же у тебя приличные знакомые? Вот и отдай одну на всякий случай Учителю, а другую — Поэту. Он хотя и растяпа, а не продаст. Учителя же самого могут запросто туда же направить... Не поможет, считаешь? Пусть. Зато хоть какая-то польза будет. Сообщат иностранным корреспондентам. И справочку передадут. Уверяю тебя, скандальчик будет дай бог всякому!
Идеология
Формальный аспект действия идеологии очевиден, говорит Учитель. Менее очевиден ее содержательный аспект. Дело в том, что главное в идеологии — не смысл ее утверждений, а тот способ мышления, какой она прививает людям. Общепринято рассматривать нашу идеологию как учение о человеке, о природе, об обществе, о познании и т. п. Но на самом деле она не есть учение в том смысле, в каком учением является наука. Она есть совокупность некоторых образцов понимания явлений действительности, отобранных для тренировок людей в способе понимания, для обучения их пониманию любых явлений, для натаскивания на некий стандартный способ понимания. Она есть собрание упражнений в понимании. В результате прохождения этого курса упражнений все люди в случае надобности понять некие новые явления действительности поступают сходным образом — у них вырабатывается сходная интеллектуальная реакция на окружающее. Поэтому советские люди не сговариваясь и без подсказок со стороны начальства примерно одинаково реагируют на события, происходящие в стране и за границей, на научные открытия, на явления природы. Наиболее значительной попыткой обнажить эту суть нашей идеологии и была работа «О диалектическом и историческом материализме», приписываемая Сталину. Сейчас о ней помалкивают не из-за Сталина, а именно потому, что она выдавала глубинные секреты идеологии, слишком обнажала последнюю.
