Эльмира Нетесова - Тонкий лед

—   И все ж любим мы их! Вон моя подруга вернет­ся домой с работы, усталая, разбитая, я не жду, когда мне пожрать поставит, сам соображаю. Накрою на стол, чтоб спокойно поели. Сын помогает. Потом посуду уберу, помою. Сделаю ей ванну, даже кофе поставлю на табуретке. Жена после этого на меня голубкой смот­рит. Я халат ей принесу, тапочки и никогда на ночь не говорю о своей работе. Пусть спокойно спит, не вска­кивает в ужасе среди ночи,— говорил Соколов.

—   Вас — всего трое, а вот у меня — теща. Чуть при­поздал с работы, подходит и обнюхивает: «Небось, опять ужрался, прохвост корявый? Не иначе, как в ка­баке застрял? Там душу отводил со всякой шелупенью?» Мало того, по карманам взялась шмонать! Ну, терпел, сколько мог. Потом бабе своей сказал, мол, либо я, либо ее маман! Достала старая до самых пе­ченок! А жена мне в ответ: «Чего бухтишь? Не выстав­лю ж родную мамку на улицу? Стерпись как-нибудь». Долго мучился с тещей, а потом придумал. Упросил, умолил Александра Ивановича, и он согласился. При­вез тещу в зону жир протрясти и мигом привел на кух­ню. Она тридцать лет поваром в городской столовой работала. А у нас повара путевого не было. Мне уж не до ее зарплаты, не из выгоды. Ведь как вышла теща на пенсию, сущей змеей стала, никому дышать не давала. Я ее решил проучить,— признался Володя, приехавший с Соколовым. В зоне он работал старшим охраны.— Короче, привел на кухню. Александр Ивано­вич сказал, что поручает ей кормить людей. Мол, по­мощники будут, но весь спрос с нее. Мы разошлись по своим местам. Она осталась с подсобниками. Когда время пошло к обеду, у меня ноги задрожали, не хоте­ли в столовую сворачивать. Но любопытство поборо­ло страх. Дай, думаю, гляну, как наши мужики плюх ей наваляют за подлый норов и грязный язык. Ну, подхо­жу, слышу на кухне базар, кто-то кого-то к «маме» посылает. Хотел заглянуть, с чего разборка? Тут на меня подсобник из кухни вылетел кверху мослами. Чуть с «катушек» не сшиб. Хорошо, что успел отскочить во время. Я вошел, а теща на меня с каталкой в ее рост. Думала, выкинутый успел встать, и орет так, что баки на плите подпрыгивают: «Я тебе, рыло неумытое, по­кажу, как грязными лапами из кастрюли мясо таскать! Яйцы вырву на глазунью! Кот облезлый! Живо шмыгай в хлеборезку, покуда жив!» Мама родная! Двое других зэков с фингалами в углы забились, вылезти боятся. Я спросил их, что случилось? Они в ответ: «Убери от нас эту ходячую «парашу». Ей не в столовой, овчар­кой в погоне пахать. Она душу с нас выпустит. Тут же до воли недолго осталось. Пощади! Защити!» Зэки взмолились. Теща услышала, что на нее бочку покати­ли, тут же подскочила: «Жалитесь, козлы? А кто пять пачек чаю у меня из-под рук увел? Кто мясо жрал за кухней? Кто масло и сгущенку в очистки затырил? Думаете, что слепая? Мне эти штучки давно знакомы. На воле и в неволе все ворюги одинаковы! Говорила иль нет, чтоб дождались, покуда все люди поедят? По­вара всегда последними к столу садятся и жрут, что осталось! Так было завсегда! И это правило никто не изменит. А будете вякать — обоих в котел как суповый набор всуну! Пока зэки разберутся, уже ваши пуговки переварятся. Чтоб не орали, черпаком поглажу прой­дох!» — подняла громадный половник и погрозила всем. «Может, ты и права, но руки распускать не стоит. Не имеешь на то оснований!» — хотел урезонить тещу. Она встала, руки — в боки и будто плюнула в рожу мне: «Вали отсель, хорек безмозглый, чтоб духу твое­го не было. У меня свой начальник имеется. А ты тут кто?» И это при зэках! Во, зараза! Правда, вечером извинялась. А толку? Мужики надо мной долго подтру­нивали. А теща в конце недели взвыла от усталости. Но я ей в ответ: «И я вкалываю не меньше. Чего хлю­паешь? Помнишь, как меня обнюхивала и шмонала? Вот теперь саму себя обыщи! Обидно? А как я дышал и терпел? Нечего сопли распускать. Сама не жалела никого, теперь и тебя некому понять. Радей для се­мьи, хоть какую-то копейку заработаешь!» Она аж опе­шила. Я ждал истерику, но теща закусила губу и пере­стала ныть. Молча ездила на работу. Потом втягивать­ся стала.

—   Но помощников меняла чаще, чем халаты,— встрял Соколов.

—   Она и меня давно сменила б, но подходящего не приглядела,— отмахнулся Владимир.

—  А помнишь, как она пахана обрубила, когда тот велел ей носить ему жратву в барак? — рассмеялся Соколов.

—   Как не помнить! Но он не знал, на кого наехал. Теща ни перед кем не «шестерила». Тут же «махро­вый» ворюга вздумал из нее прислугу себе слепить! Ох, и не повезло ему!

—  А как теща отмылилась? — спросил Егор.

—   Каталкой по башке со всего маху. И матом! Да таким, что у зэков от удивления пар из ушей стебанул. Во все дыры пахану напихала и пообещала его в ку­хонные рабочие на следующую неделю взять, но... пахан есть пахан. Решил проучить повариху за дер­зость, неуважение. Уж чего только не подстраивали ей зэки. Однако, отвечать самим приходилось за всякую шкоду. Было, в «шизо» влетали вместе с паханом. Другие боялись. Ведь пакостить повару, значит, гадить зэкам, поэтому отказывались теще паскудничать. А па­хану обидно. Подослал лично к ней двоих фартовых, но мои охранники вовремя приметили. Выбили их из кухни. Теща осторожнее стала. И все ж пахан свое слово сдержал. Уж не знаю, кто именно, но пробили бабе камнем голову. Приличный булыжник! Откуда взялся — никто не видел. Думали, не выживет. Три дня была без сознания, но обошлось, на то она и теща! Тут и я стал уговаривать оставить работу, да не пере­ломил. Едва оклемалась и тут же возникла в зоне.

—  К тебе она как? — поинтересовался Касьянов.

—   За человека держит. На выходных оладьями ба­лует, блинами. Базар не открывает. Не волокет, не ка­тит всякую гнусь. И с соседками не перемывает кости, некогда стало. Теперь, слышу, своей подружке вече­ром зудит: «Нынче как заново народилась. На хоро­шем месте устроилась, и люди уважают. Никто не жалуется на готовку. Все до единого говорят «спаси­бо». Руки мне готовы целовать, одна беда — не дотя­нутся».

—   Примирились?

—   Ну, да! Ей не до меня стало. С работы возвра­щаемся, теща мигом в койку, да как даст храпака. Барак зэков перед нею — детский сад.

—  С паханом ладит?

—   Свои его достали. А уж за что, так и не раско­лолись. Как ни трясли, не сказали за что угробили. Кто именно, тоже не проговорились, хотя разборка была крутой. Пока охрана подоспела, пахан в жмуры сва­лил. На нем много отметин осталось: ножи и финки, шила и доски с гвоздями. Оно и кулаков, и сапог не жалели. Вломили напоследок знатно, на том свете будет помнить,— доел уху Соколов.

—   Теща теперь успокоилась совсем. А дома, когда на меня жена бухтеть начинает, старая вступается. Я теперь в отменных мужиках канаю, в самых надеж­ных и честных. Аж самому не верится, как в такие пролез? Теперь дошло, самое главное — втереться в тещины любимчики, об остальном уже можно не ду­мать и не беспокоиться. А бабам много не надо. Не обижать и защитить вовремя. Где-то свое плечо под­ставить, доброе слово сказать. Потом за эти мелочи сторицей получишь,— умолк Владимир.

—   Мужики! Гляньте, какая лунная дорожка к бере­гу прижалась! Красотища!

—   А кто там на реке плещется?

—   Медведь на рыбалку пришел. Тоже ухи захоте­лось. Я пошел миску помыть, он тут рядом располо­жился. Конечно, услышал, но не оглянулся. Свой улов на берег выкидывает. Опытный,— сказал Соколов.

—  Давай, ребята, по маленькой!—достал Касья­нов бутылку водки из рюкзака.

Егор вторую поставил рядом.

—   Надо картошку испечь. Углей много,— спохва­тился Володя.

—   Тряхни там мой «сидор», жратвы хватит! — ука­зал на рюкзак Соколов.

Касьянов и Александр Иванович ставили палатку. Крепили ее надежно.

—   Порядок! — заглянул внутрь Федор Дмитриевич и пошел к костру, где ребята уже все приготовили.— Да­вай, мужики, за нас! За всех живых! —поднял свой ста­кан Касьянов и, чокнувшись с Егором, обронил,— до дна...

Платонов выпил, давясь и морщась. С каким бы удовольствием он выплюнул бы водку, но знал, его не поймут, осудят и больше никогда не возьмут с собой. Он стал есть, чтобы хоть как-то задавить вкус и запах водки. Она обожгла горло, перехватила дыхание.

—   Егор, чего перхаешь? Давай еще выпьем! — услы­шал совсем рядом.

—   Нет, только ни это! Не могу. Может, потом,— ото­двинулся от костра.

—  Ты откинься на траву, сразу легче будет. Навер­ное, впервые водку выпил?

—  Да,— ответил еле слышно.

—  Тебе теперь в море окунуться не мешало б, но не пустим. Ложись у костра. Мигом хмель из тебя выт­ряхнет,— советовал Касьянов.