Олег Рой - Обещание нежности
А на следующий день мама взяла его с собой на работу, потому что бабушке нужно было пойти в поликлинику, а в садик, куда вот уж год как ходил Павлик, они Андрея почему-то так и не отдали. Ему очень понравилась мамина лаборатория: все эти пробирки, и инструменты, и маленькие блестящие приборы с трубой, которые называются микроскопами. Мамин начальник с интересом наблюдал, как Андрей возится с теми вещицами, с которыми ему разрешили поиграть, и неожиданно спросил у его матери — так, как обычно делают взрослые, разговаривая при ребенке о нем же самом громко и открыто, будто он совсем ничего не понимает:
— Я вижу, у вас все наладилось? Андрей больше не доставляет вам беспокойства?
Мать недовольно повела головой. Она, наверное, не хотела говорить об этом при мальчике, но начальник, которого звали Платонов, не унимался:
— Он прекрасно разговаривает. Вот видишь, я же говорил тебе…
— Не так уж прекрасно для своего возраста, — сухо ответила мать.
— Он отличный, здоровый ребенок, — настаивал начальник лаборатории.
В голосе его прозвучало что-то странное, и Андрей с любопытством поднял голову от микроскопа. Во взгляде Платонова он уловил плохо скрытое чувство вины, какую-то неловкость и странную, еле уловимую надежду. А мать, помолчав немного, вдруг произнесла особенным, несколько многозначительным тоном:
— Будем надеяться, Валерий Павлович, в конце концов, от влияния химии, — она как-то странно выделила голосом последнее слово, — не гарантирован ни один человек в нашем неспокойном мире.
И Платонов поддакнул ей с видимым облегчением, точно переводя дух от внезапно мелькнувшей перед ним и так же быстро исчезнувшей опасности:
— Да-да, Наташа, ты права. Ты ведь сама говорила: атомный век.
В общем, у Андрея сложилось впечатление, что говорили эти двое совсем не о том, что пытались выразить в куцых и обыденных человеческих словах. Что-то давнее, глубоко спрятанное в их душах на миг подняло голову, обнажило себя и снова спряталось в сонных глубинах сознания. И в то время, как этот мужчина и мама разговаривали между собой на почти отвлеченную тему, души их беседовали друг с другом на совсем другом, тайном и опасном языке. Вот и верь после этого словам, вздохнул Андрейка. И почему взрослые придают так много значения речи? Но он уже устал копаться в этих непонятных загадках взрослой жизни и с удовольствием вновь занялся микроскопом.
А потом вдруг неожиданно и скоропостижно умерла его бабушка. Он и много лет спустя хорошо помнил то потрясение, которое испытал, придя с мамой в старенькую квартирку, где она когда-то росла, и обнаружив Аллу Михайловну на диване, укрытую пледом, с флакончиком сердечных капель в руке. Она давно уже жаловалась на сердце, и Андрей знал, что здоровье ее основательно подорвано жизненными испытаниями. Она много рассказывала ему про деда, про ту трагедию, что расколола их жизнь на две части, и даже — иногда — о том, как странно и быстро отдалилась от нее Наташа после смерти отца… Но мальчик никогда не думал, что слова «плохое здоровье» так напрямую связаны вот с этим: с неподвижной фигурой бабушки на диване, с клетчатым пледом, завернувшимся на ее лицо, и с бледной рукой, судорожно сжимающей бесполезное лекарство.
Тогда, на кладбище, он и сам не понимал, что с ним происходит: щеки стали мокрыми от слез, сердце разрывается на части, а мама, обычно такая сдержанная, горячо и ласково целует его, прижимая к себе. «Мальчик мой, мальчик! Вот ты какой!..» — слышал Андрей ее шепот и понимал и не понимал, что она имеет в виду. Но бабушку было уже не вернуть, и в тот момент ему было не до того, чтобы разбираться в хитросплетениях смешной взрослой психологии.
Как ни странно, но бабушку ему в некоторой степени сумела заменить его первая учительница. Сначала с трудом воспринимавшая медленную речь Андрея, она очень скоро поняла, насколько способен, почти гениален — хотя и по-своему, этот ее ученик. Главное было — задать ему наводящий вопрос, осторожно направить его речь в нужную сторону, а уж за мысли, за их глубину и ясность, за оригинальность изложения можно было потом не волноваться.
— Он так много у вас знает, столько читал! — с восторгом делилась Елена Ивановна с отцом Андрея после одного из родительских собраний. Наташа в тот день задержалась в лаборатории и в порядке исключения откомандировала на собрание мужа.
— Вы так считаете? — криво усмехнулся Максим.
— Конечно! — удивилась учительница. — А вы разве иного мнения о собственном сыне?
Максим помолчал, точно собираясь с мыслями и обдумывая ответ, но потом вдруг вспыхнул, провел рукой по лбу и резко сказал:
— Я считаю, что он у нас… немножко, простите, недоразвитый. Сами видите: слова из него не вытянешь, поговорить не поговоришь, ни одного чувства человеческого не дождешься. Доктора говорили, у Андрея что-то вроде аво… аутизма. Так, кажется, это называется.
— Вы не правы, — горячо заспорила с ним Елена Ивановна. — Вы просто не видели ребят с настоящим аутизмом, потому так и говорите. Вы знаете, например, что у мальчика уже сейчас поразительное словесное чутье, что он никогда не делает ошибок в написании самых трудных слов? А как он решает задачи! А недавно он пол-урока рассказывал одноклассникам про то, что такое химия; это поразительно, как много он знает об этом предмете, который они еще даже и не начинали проходить. А шахматы… Скажите, это вы учили его играть в шахматы?
— Не-ет, — протянул Максим, изумленный отпором, который получил от учительницы своего глуповатого сына. Он никак не ожидал, что кто-нибудь, кроме покойной бабушки, еще будет способен защищать Андрея.
— Вот видите! Значит, он выучился сам. А учительница по пению говорит, что ваш мальчик прекрасно разбирается в классической музыке. Вот увидите, он станет выдающимся человеком.
Все это время Андрей стоял за дверью класса, и ему прекрасно был слышен разговор отца с Еленой Ивановной. Ему почти не было больно из-за того, как плохо говорил о нем отец, — ведь папа же любит не его, а Павлика, — но вот неожиданное горячее заступничество учительницы поразило его маленькую душу и заставило ощутить к ней ту же теплоту и нежность, которые он всегда чувствовал по отношению к ушедшей навсегда бабушке.
А еще через два года, когда Андрейка перешел в четвертый класс, навсегда попрощавшись со своей первой учительницей, в эту же школу пошел и Павлик. В их новой большой квартире на Сретенке, которую они как раз успели получить к первому сентября, отец устроил настоящий праздник: всюду были воздушные шары, и цветы, и веселые надписи на стенах. Виновник торжества за обе щеки уписывал огромный торт, весь покрытый кремовыми розочками, а Андрейка счастливо наблюдал за братом, успевшим за шесть лет жизни стать ему настоящим другом.
Сорвиголова, заводила всех игр и шалостей, вылитый отец, который всегда умел покорять окружающих своим бесшабашным обаянием, маленький Павлик был обожаем друзьями в садике, сверстниками во дворе, родителями и даже старшим братом, никогда не испытывавшим к нему ни тени зависти или недоброжелательства. И вот теперь Андрей уже предвкушал, как будет водить его в первый класс (им предстояло учиться в одну смену), забирать домой, помогать с уроками, обсуждать все школьные новости… Даже отец в этот день был ласков с обоими сыновьями, а мама, нежно потрепав своего первоклассника по непослушным вихрам, таким же любящим жестом положила руку и на голову старшего сына.
И в этот день Андрей был по-настоящему счастлив.
Глава 6
Годы мчались стрелой, принося с собой в семью Сорокиных скромные радости и неизбежные огорчения, продвижение по службе и детские болезни (к счастью, всегда касавшиеся лишь одного из сыновей — младшего, Павлика), бытовые хлопоты и ощущение взаимной близости и любви. Правда, все это как-то не очень касалось Андрея: он-то так и остался стоять на обочине, где-то в стороне от общего течения семейной жизни; так и не сблизился с отцом, не завоевал до конца полного доверия матери. А вот с Павликом они были необычайно дружны.
— Андрейка! — звенел по утрам в квартире голос младшего. — Где мой ранец, не знаешь?… Ой, а куда я вчера сменную обувь задевал, меня же без нее Викуля в класс не пустит!
— Сменкой ты вчера во дворе с Поповым дрался, — ровно отзывался брат, уже собранный в школу и, как всегда, подтянутый и спокойный. — Там же и бросил потом, когда вы с ним мириться начали. Я ее подобрал и в шкаф положил.
— Зачем в шкаф? — возмущался Павлик. — Не мог у двери оставить, что ли? Здесь ее место, вот тут, у порога. Я ж ее все утро ищу.
Андрей только улыбался. Терпеливо дожидаясь, пока брат закончит все свои несложные приготовления к школьному дню, он заботливо протягивал ему то одну, то другую необходимую вещь, помогал накинуть ранец, завязывал на шее теплый шарф.