Евгений Ройзман - Невыдуманные рассказы
От меня не отпускались. Я поехал к Языкову. Говорю:
— Алексей, такая ситуация… Кобзону очень понравилась твоя картина.
Алексей обрадовался:
— Как же! Иосиф Давыдович! Я его так уважаю!
— Копию можешь сделать?
— Нет.
Я попытался договориться с очень сильным копиистом, художником Ренатом Базетовым. Ренат сказал, что не возьмется.
— Ты пойми, это слишком трудоемко. У него даже все кружево по периметру рельефное — наплавлено белилами.
Слава Богу, Иосиф Давыдович, человек вежливый и понимающий, больше эту тему не поднимал.
После того как Алексей купил квартиру на Уралмаше, мы виделись часто. Он сделал блестящую этнографическую серию: двенадцать работ на холстах. В 98-м году написал последнюю картинку. И все.
Однажды я приехал к нему. Он говорит:
— У меня умер сын.
— Сколько ему было?
— Двадцать. Сердце.
Я ничего не сказал.
С тех пор за шесть лет он ни разу не встал к мольберту. Глаза его потускнели, и жить ему стало незачем.
Я иногда заезжаю к нему. Просто проведать. Но разговаривать он не может.
Я издал его альбом. Он его все время листает.
ОТЦЫ И ДЕТИ
После окончания биофака университета Салават по распределению уехал в Гагарку. И там в местной школе он преподавал все. Вплоть до физкультуры и рисования. Дети Салавата любили, потому что он был веселым и добродушным. И лишь один здоровый второгодник, сын местного кузнеца, невзлюбил Салавата, дразнился, обзывался и срывал уроки. Салават терпел, сколько мог, но однажды случилось непоправимое.
Парень вконец распоясался и стал Салавата просто задирать. Что делать в такой ситуации? Сорок пар глаз смотрят, как ты себя поведешь. Салават ему говорит: «Выйди из класса!». Обнаглевший юнец ему в ответ: «Сам выйди!» В общем, Салават надавал ему подзатыльников, вытолкал взашей, а в дверях еще от всей души пнул под жопу. Вот так вот запросто своему ученику от выпускника Уральского государственного университета, биолога между прочим…
На следующий день в школе тишина. А в классе так просто мертвая тишина. Салават рисует на доске свой огурец или еще что-то там, а в это время кто-то приближается тяжелой поступью. Просто шаги командора. Все замерли. Открывается дверь — и еле протискивается здоровенный мужик. Оглядывает весь класс, останавливает взгляд на Салавате и спрашивает медленно: «Это вы били моего сына?» Салават понял, что сейчас произойдет, глубоко вздохнул и честно сказал: «Да». Мужик шагнул навстречу, неожиданно протянул Салавату руку и с чувством сказал: «Спасибо!».
«ГОЛУБАЯ ЛУНА»
Собирались на открытый чемпионат Азии.
Андрей Стихии говорит своему штурману Вове:
— Слышишь, Вова, на гонку до фига телеканалов аккредитовалось, в базовом лагере будет куча молодых журналисток.
— Наши действия? — спрашивает рассудительный Вова.
— Презиков купи побольше. Мало ли что.
Уже перед стартом:
— Вова, ты презиков купил?
— Купил, купил.
— Много купил?
— Достаточно.
— А куда дел?
— Да здесь, в машине. Да чего это с тобой?
— Так, предстартовый мандраж.
Гонка не пошла с самого начала. Через несколько часов после старта утонули в реке. Не могли выехать. Лопатами сровняли высокий обрывистый берег. Выбрались. Через некоторое время нырнули в унылое болото. Погрузились. Сожгли сцепление. Пытались вытащиться на лебедке, сожгли. Вонь стоит. Дождик накрапывает, смеркается. Устали смертельно. Шансов добраться до базового лагеря нет. Дождь разошелся. Боковое стекло выбито. Заткнули карематиком. Допили водку. Сидят такие Дон Жуаны…
— Слышишь, Вова, а презики-то взял?
— Да вон, полный бардачок.
Достает, как будто вытягивает пулеметную ленту. Начинают хихикать. А потом уже просто хохочут.
На презервативах красуется печальная надпись: «Голубая луна»…
ОБРЯД ХОМУТАНИЯ
Музейное дело — это не бизнес.
Это приобщение народа к национальной и мировой культуре.
Джон МостославскийВ Ярославле живет Джон Мостославский. В прошлом артист оригинального жанра. Джон всю жизнь коллекционировал все. И, закончив выступления, решил открыть музей. Как-то сумел договориться с администрацией, и ему дали помещение на набережной. Джон снес туда все. Музей называется «Музыка и время».
Но музей — дело хлопотное и затратное. Сам знаю. И Джон долго искал выход. И нашел. Он изобрел… древнерусский обряд хомутания. И воплотил. Пока что в масштабах Ярославля. Джон сумел донести доверчивым ярославцам, что хомутание делает брак более крепким и долговечным.
Обряд не сложен. Приблизительно это выглядит следующим образом. Невеста надевает на жениха старый потертый хомут. И пока он смирно стоит в этом хомуте, ей дают колокольчик, и она этим колокольчиком над женихом трясет. И все. Вроде как охомутались. И за все про все семьсот рублей. Просто даром. А потом идут к Джону, пьют чай и фотографируются. Все включено.
И так ярославцам полюбилось это нехитрое действо, что просто жениться через ЗАГС уже вроде бы и не канает. Можно, конечно, и обвенчаться. Но без хомутания оно как-то несерьезно получается…
Представляете, пылкий юноша, пока родители на даче, склоняет юную подругу. А она шепчет устало: «Нет, не сейчас. Я не такая. Только после хомутания…»
И, надо сказать, очередь стоит. Хомутаются с утра до вечера. По записи.
Ну а что, людям нравится. Молодец, Джон.
ПОСТУПОК
Гвозди бы делать из этих людей…
В Москве, в «Гостинке», была ежегодная ювелирная выставка. Приехали основные производители со всей страны. Я зашел своих проведать да со всеми повидаться, поздороваться. Ходил по стендам, смотрел. И вдруг вижу знакомый бренд. Работает семья, все на месте. Сын здесь, невестка здесь, а старшего, основателя, нету. «Где сам?» — спрашиваю. Они потупились. И вдруг до меня дошло. Этот парень когда-то работал у нас в «Ювелирном доме». Реально один из лучших ювелиров России, подготовил нам несколько очень талантливых молодых. Непьющий, трудяга, работать с ним было одно удовольствие. Но…
Каждый год в мае перед праздниками он начинал ерзать. У него как-то странно блуждали глаза и на лице появлялась застенчивая улыбка. Ему говорили: «Витя, перестань! Витя, це надо, не делай этого!». Он молчал и продолжал улыбаться. Ему говорили: «Нет, нет! Только не это!». Но остановить его было невозможно. Он бросал заказы любой важности и срочности, двигал все и уезжал сажать картошку. Работа вставала, клиенты выли, ученики сиротели. И вот он возвращался довольный, с огрубевшими руками и, не торопясь, втягивался в работу. А зарплата, надо сказать, у него была фантастическая. Ему говорят: «Витя, зачем ты это делаешь?» Он вздыхал и говорил: «Нет, вы не понимаете…» И действительно было непонятно.
С ним вели разговоры все лето. Пытались объяснить на пальцах и при помощи калькулятора, сколько он может за свою зарплату купить КамАЗов картошки. Он кивал головой, опять улыбался, а в сентябре, когда начиналась выставка и весь связанный с ней аврал, бросал все и ехал копать картофан.
Не знаю почему, но этот нелепый поступок всегда вызывал у меня искреннее уважение.
МУЖИКИ И БАБЫ
Иду по деревне. Дом в проулок выходит. Дрова заготавливают. Гора березовых чурбаков — вся дорога завалена. Две бабы с колунами управляются и сами же поленницу кладут. А рядом два мужика. Не знаю, как сказать даже, в общем ничего не делают. Третий подъехал на мотоцикле. Базарят. Иду мимо с дочкой. Говорю: «Мужики, у вас совесть-то есть?». Улыбаются: «Дак, а че?..»
Кто ездил по железной дороге или стоял у переездов, видели: бабы в оранжевых жилетках, где с лопатами, где с ломами. Чистят, работают. И никогда — мужики.
Весной в деревне парни теплицу ладили, а сестрица моя грядки копала. И вот она завихряется на лопате. А сынок ее, Саня, основательный и щекастый мальчик четырех лет, бегает вокруг с автоматом (игрушечным). И вот она ему говорит: «Ну-ка, Саня, бери лопату, будешь мне помогать грядки копать!». Он улыбнулся смущенно: «Мама, ты что? Ведь я же мальчик!»
ПОТРЕНИРОВАЛИСЬ
Встретились с Андрюхой Стихиным. Он трехкратный победитель «Урал-трофи». Пересел с машины на квадроцикл. Говорит, вообще другая езда. Готовился к этапу кубка Урала и Сибири «Железный перебор». В воскресенье с Вовой Рысевым собрались потренироваться. На несколько часов. Умный Стихии надел и шлем, и комбинезон, а Вова поехал в кроссовках и джинсах. На восток от города нашли какое-то болото. Застряли. Утопили квадрики. Стихии начал тонуть, вылезти не может (правильно, сто сорок килограммов весит, как он вылезет?).