Джеймс Миченер - Источник
– Потом объясню, – ответил Элиав.
Служка из-за спины Кюллинана потянул за рукав Пола Зодмана – гостю из Чикаго недвусмысленно предлагалось поучаствовать в чтении Торы и внезапно этот день обрел высокое значение. На глазах миллионера выступили слезы. Он растерянно посмотрел на Кюллинана и Элиава которой подтолкнул его вперед. Он подошел к шаткому пюпитру, и чтец серебряной палочкой указал на слова в свитке. Из-за плеча чтеца Зодман уставился на древнееврейские буквы. Его охватили воспоминания о дедушке, учившем его этим словам, воспоминания о маленьком немецком городке Гретце, откуда он был родом. Гул голосов в этой синагоге был словно оркестром, сопровождавшим воспоминания о его предках, и, когда в конце чтения шамес спросил на идише, сколько Зодман может пожертвовать синагоге, тот тихо ответил: «Двести долларов».
– Шестьсот лир! – крикнул шамес прихожанам, и все замолчали, глядя на Зодмана, даже сам ребе. Американец вернулся на свое место и до самого конца службы не проронил ни слова.
Кюллинан, привыкший к строгости католических служб, при которых расписаны и слова священника, и участие хора, был не в состоянии понять еврейский ритуал. В нем не было ни организации, ни порядка, ни даже красоты. Женские голоса отсутствовали. Шамес то и дело шаркал вперед и назад, ребе молился сам по себе, и у каждого была словно своя синагога. Он бросил взгляд на двух стариков в углу, все еще обсуждавших свои деловые проблемы, и решил, что, пусть даже иудаизм полон для Зодмана глубокого смысла, ему никогда не заменить сдержанную красоту католицизма.
И стоило ему только осудить эту религию, настал момент, которого он никогда не смог забыть, – одно из самых сильных религиозных переживаний в его жизни. В последующие годы, когда он раскапывал слои еврейской истории на Макоре, оно могло вернуться в самый неожиданный момент и бросить свет на то, что он старался понять. Все началось очень просто. Шамес подошел к старику, сидящему рядом с Зодманом, и дал понять, что тот должен снять обувь. Старый еврей сделал это, а служка подошел к шкафчику под нишей, и, пока остальные молились, он, звеня связкой ключей, выбрал из нее один и открыл дверцу шкафчика, за которой стоял медный кувшин. Он протянул его старику, который отправился к водопроводному крану за дверью, а служка расстелил узкий коврик. Еще три человека сняли обувь и, когда первый вернулся с водой, омыли руки. Затем появились четыре талеса, и четверо босоногих мужчин прикрыли ими головы – не плечи, а только головы – и, заняв места на коврике, стали безмолвно молиться, сидя лицом к стене.
Теперь и у ребе изменился голос. Он нараспев произносил короткие фразы, а четверо евреев в талесах повернулись лицом к единоверцам и, склонившись в поясе, вытянули руки так, что теперь лица их скрывало нечто вроде полотняного шатра, из-под которого были слышны их голоса, и в этом странном положении они стали издавать трогательные стоны, бессмысленные, но выразительные. Кюллинан смотрел на эти призрачные фигуры евреев, головы которых были скрыты под покровами, и пытался понять, что это представление может значить. Оно было архаичным и в то же время страстным. Голоса выпевали какое-то послание из самой древней истории человечества, но наконец накидки были откинуты и голоса стихли. Церемония, какая бы она ни была, подошла к концу, и семнадцать разных человек издали совместный стон, готовясь завершить семнадцать разных служб. Ребе пробормотал молитву, и служба в синагоге подошла к концу.
– Что это было? – спросил Кюллинан, глубоко потрясенный последним действом.
– С талесами? – уточнил Элиав. – Все евреи делятся на Леви, Коэнов и Израэлитов. Коэны были первосвященниками, Леви – служителями в храме, а все остальные относились к Израэлитам. И каждую субботнюю службу Коэны – пусть даже они не называют себя этим именем – встают, накидывают на головы талесы и благословляют единоверцев.
– Похоже, что Зодман воспринимает все это очень серьезно.
– Как и ты, – сказал Элиав.
Зодман покинул синагогу в восторженном настроении. Он с облегчением убедился, что в Израиле все же есть люди, которые соблюдают еврейские обряды. И когда мужчины вернулись к машине, в которой их ждала Веред, он поразил всех, торжественно заявив: «Не думаю, что мы имеем право в Шаббат разъезжать на машине», и не позволил сниматься с места до окончания святого дня.
– Неужто он так же ведет себя и в Чикаго? – прошептала Веред.
– Нет. Ему нравятся игры футбольных команд колледжей. Каждую субботу ездит в Урбану.
– Я считаю, – серьезно произнес Зодман, – что, пока в Израиле есть такие святые люди, как воджерский раввин, страна в хороших руках.
– Побольше таких, как этот ребе, – прошептала Веред, – и страна обречена.
Поскольку машинами нельзя было пользоваться, Кюллинан повел свою группу в отель, во дворе которого стояли оливковые деревья. И тут за холодным ленчем, потому что в Цефате в Шаббат нельзя было разводить огонь, археологи объяснили своему патрону, что им удалось найти в Макоре.
– Давайте поднимемся на гору, – предложил Кюллинан. – И там я кое-что покажу.
– Но нам не придется пользоваться машинами? – с подозрением спросил Зодман.
– Пешие прогулки разрешены, – заверил его Элиав. – По две тысячи шагов в каждую сторону.
Все пятеро поднялись на вершину одного из холмов, нависавших над Цефатом, где обнаружили руины замка крестоносцев. Зодман с удовольствием осмотрел огромные камни и спросил:
– Наши смотрятся так же здорово, как и эти?
– Лучше, – заверил его Кюллинан, – потому что на Макоре с самого начала стоял более мощный замок, и я думаю, мы там еще много чего откроем. Только понимаете, Пол, чтобы сделать открытие и докопаться до нижних слоев, нам придется переместить массу камней.
– И что же будет с замком? – спросил Зодман.
– Он исчезнет… камень за камнем.
– Но я давал деньги, чтобы найти замок.
– Вы его получите, но самые ценные находки кроются внизу – те, что уходят в самые глубины истории.
Зодман нахмурился.
– Когда мы вели переговоры, я мечтал, что у нас будет замок и, когда приедут мои друзья из Чикаго, я смогу отвезти их к… ну, словом, посмотреть на мой замок.
Кюллинан осторожно предпринял следующий шаг:
– В Израиле у нас полдюжины отличных замков, оставшихся от крестоносцев. Хотя бы вот этот… Штаркенберг. Но такого, как тот, что мы раскапываем, больше нигде нет. Он хранит последние тайны еврейской истории.
Утверждение было довольно сомнительным, но звучало весомо.
– Подобные тем, что вы видели в Воджерской синагоге, – добавил Табари. Его слова были полной чушью, но, как Табари и предполагал, они привлекли внимание Зодмана.
– То есть вы думаете, что там внизу есть нечто ценное? Под замком?
– Там, где мы сейчас стоим, тут, в Цефате, история уходит до времен Иосифа Флавия… до времени Христа. Но Макор может прибавить к ней еще семь или восемь тысячелетий.
– Как Гезер? – уточнил Зодман. – Или Иерихон?
– Подобно, – сказал Кюллинан.
– Может, и не так далеко, – с профессиональной осторожностью уточнил Элиав.
– Но шанс есть? – продолжал интересоваться Зодман.
– Тон-чо, – сказал Табари. – Тут остров сокровищ еврейской истории.
– Значит, мы должны докопаться до нее, – потребовал Зодман, – пусть даже я и потеряю свой замок.
– Пожалуй, теперь нам лучше вернуться к машинам, – намекнул Табари, – потому что на этот вечер я приготовил для вас нечто особенное.
Зодман сверился с часами, прислушался к голосу совести и сказал:
– Думаю, что мы можем пуститься в дорогу.
Но когда машины проезжали мимо леса его имени и Табари сказал: «Не хотите ли остановиться и еще раз полюбоваться своими деревьями?» – он ответил:
– Думаю, мы можем вернуть деревья их подлинному владельцу. Когда я играл с тем подкинутым мне ребенком, то увидел другую табличку с именем Орди Уингейта, которую кто-то просмотрел.
Несколько мгновений никто не знал, что сказать, но Табари непринужденно прервал молчание:
– Сегодня вечером, Пол, вам придется увидеть нечто незабываемое.
– Вот этот лес я уж никогда не забуду, – ответил Зодман, и его спутники так и не поняли, шутил он или нет.
В Израиле самый веселый вечер выпадает на субботу, ибо, «когда на небе три звезды можно окинуть одним взглядом», Шаббат кончается, и ортодоксы, которые соблюдают все ограничения, получают возможность разъезжать и веселиться. В эту субботнюю ночь кибуц Макор принимал финал проходящего в Галилее конкурса на знание Библии. Его участникам приходилось отвечать на самые изощренные вопросы по истории Ветхого Завета. Победители отправлялись в Иерусалим для участия в финале всемирных соревнований, в которых принимали участие многие страны, так что по мере того, как в кибуц прибывали автобусы из Акко, Цефата и Тиберии, напряжение все нарастало.
