Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка. Слезы счастья
Купив экземпляр газеты «Солей», в котором была напечатана посвященная ей статья, Киона прочитала ее с большим удовольствием. В ней ведь говорилось про ее частную школу, которую учредила и финансировала знаменитая оперная певица Эрмин Дельбо и в которую принимали девочек-индианок, живущих в резервации Пуэнт-Блё.
В статье также сообщалось, что Киона Шарден, очень образованная девятнадцатилетняя девушка, всячески борется за сохранение культуры индейцев монтанье. Она, в частности, выступала против открытия в Пуэнт-Блё школы-интерната[43]. Были приведены и отмечены курсивом ее собственные слова: «Я сама – хотя и недолгое время – училась в подобном заведении. Я знаю, что в той школе-интернате, которую собираются открыть на берегу озера Сен-Жан, будет уютно, а с детьми в ней будут обращаться хорошо. Однако им обрежут их длинные волосы, заставят снять одежды из оленьей кожи, сшитые их матерями, им запретят носить их украшения, их заставят говорить на французском языке, а не на языке их предков. Им, скорее всего, придется обратиться в католическую веру. Всего этого допускать нельзя, потому что это приводит к ассимиляции целого народа, к исчезновению его обычаев и легенд».
Эту статью, несомненно, прочло огромное количество квебекцев благодаря поддержке Бадетты.
Киона с задумчивым видом вернулась за свой стол. Вскоре ученицы уже стали приносить и отдавать ей в руки свои сочинения. Девочки сразу же выходили из класса, стремясь поскорее снова оказаться на свободе, пусть даже в течение учебного дня для них и устраивались длинные перерывы.
– До свидания, мадемуазель! – звонко сказала последняя из них, покидая класс.
– До свидания, Марита.
Оставшись одна, Киона окинула взглядом помещение, в котором она находилась и которое было переоборудовано так, что вполне могло служить своего рода большой гостиной. Она арендовала эту бывшую ферму, расположенную рядом с резервацией Пуэнт-Блё. Ее привлекли близость озера и кленовой рощи, прекрасно дополняющей окружающий пейзаж. Увидев здесь еще и два больших луга и осмотрев помещения, Киона поняла, что это то, что ей нужно. Эрмин и она сама окрестили это место «Гнездышком».
Киона привела сюда своего коня и старого пони Базиля, а также Фокси, поскольку Луи уже не проявлял больше интереса к своему песику.
«Выпью-ка я чашечку чая», – подумала Киона, тоже выходя из класса, но через внутреннюю дверь, которая вела в другие помещения этого здания.
Киона жила теперь в просторной комнате, примыкавшей к классу, с большой чугунной печью, круглым столом и кроватью с несколькими диванными подушками, позволяющими использовать ее и в качестве дивана. Внутренние стены, обшитые широкими еловыми досками светло-желтого цвета, были украшены разноцветными гобеленами, сотканными индианками, живущими в резервации и буквально завалившими Киону подарками в знак их благодарности ей. Эти женщины стали для нее подругами и почти сестрами.
Приближалось лето, и уже становилось жарко. Посмотрев в окно, защищенное москитной сеткой, Киона залюбовалась ярко-зелеными кустами и бледно-розовыми дикорастущими цветами, проникшими в ее сад. Она села за стол, чтобы еще раз прочитать письмо, которое она намеревалась отправить по почте на следующий день. «Тридцатое по счету письмо, которое полетит в Германию, – подумала она. – Одно письмо в месяц, начиная с того момента, как они уехали».
Людвиг отвечал на каждое из писем Кионы, а несколько месяцев назад ей стала писать и Адель. Томас ограничивался лишь тем, что рисовал рисунки. Киона невольно предполагала, что этот маленький мальчик ее уже почти забыл. В августе ему исполнится лишь семь лет, а его сестре – десять. Когда Киона смотрела на фотографии этих двух детей, присланные их отцом в его письмах, она жалела о том, что у нее нет возможности быть свидетельницей того, как они растут.
Тяжело вздохнув, она, почему-то робея, стала перечитывать свое письмо, где сообщалось о ее чувствах и надеждах, а также о том, что она уже устала ждать его возвращения, которое уже два раза откладывалось.
Мой дорогой Людвиг!
Я с удовольствием написала в первой строке своего письма слова «мой дорогой», потому что, хотя они звучат немного забавно и являются уже избитыми, я считаю их нежными и задушевными. Мне ведь очень хочется наконец получить возможность выразить свою нежность, чтобы доказать тебе, как сильно я тебя люблю. Это, конечно же, странно и рискованно, когда любовь расцветает между людьми, находящимися друг от друга на расстоянии в несколько тысяч километров и всего лишь обменивающимися письмами, пусть даже они и не чувствуют при этом, что надолго расстались друг с другом.
Вы должны были возвратиться в Квебек прошлым летом, а затем ваш приезд сюда был отложен до Рождества. Однако вы так и не приехали. Я, конечно же, была очень разочарована. Однако самое худшее произошло бы в том случае, если бы ты вдруг объявил мне, что никогда уже не ступишь на землю региона Сен-Жан. Я, сгорая от нетерпения, жду, когда же ты сообщишь мне следующую дату своего приезда.
Здесь к вашему приезду все уже готово: комната Адели, комната Томаса и – с волнением буду писать следующие слова – наша с тобой комната. Это маленькие помещения, обставленные в моем вкусе, то есть скромно. Базиль тоже ждет свою будущую всадницу. Я очень довольна тем, что Адель все еще помнит тот замечательный день, когда она скакала на Фебусе, сидя передо мной. Я тогда держала ее крепко-крепко. Это было 25 декабря 1950 года – в день, который теперь кажется мне и далеким, и близким. Вечером, вернувшись из Валь-Жальбера, я снова поцеловала тебя, потому что нам повезло оказаться вдвоем в саду. Мне хочется снова почувствовать божественный вкус твоих поцелуев.
Как и каждый месяц, я спешу сообщить тебе последние новости о жизни клана Шарденов – Дельбо. Мари-Нутта и Бадетта позавчера, должно быть, уже уплыли на пароходе во Францию. С ними, конечно же, туда отправился и жених Бадетты. Овид и Эстер, в свою очередь, в первых числах июля тоже уезжают в Париж. Они представляют собой прочную семейную пару и по-прежнему мечтают о том, чтобы купить дом в Сен-Фелисьене.
Мой папочка частенько приезжает ко мне на своем «линкольне» и учит меня водить его на близлежащей лесной дороге. Лора намеревается изменить интерьер своего большого дома, в котором теперь стало пустовато, хотя у нее и живет во время учебного года Констан. Она приглашает к себе в гости соседок и докучает Мирей своей болтовней с ними. Однако ситуация изменится к лучшему, когда у нее наконец-то появится телевизор, а это произойдет уже довольно скоро[44].
Эрмин и Тошан находятся в Большом раю вместе с Лоранс, Мадлен и Катери. Катери очень похожа на красивую куколку, но только тип внешности у нее – как у индейцев монтанье. Они должны приехать сюда где-то через неделю, и мне уже не терпится их увидеть. Моя сестра затем отправится на гастроли сначала в Онтарио, а затем в Миссури.
Мукки получил диплом и теперь горит желанием съездить в Европу, прежде чем займется здесь поиском работы по специальности. Что касается Луи, то он, как я ему и предсказывала, встретил в Монреале – где он, как тебе известно, учился – девушку по имени Жюстин, в которую тут же по уши влюбился.
Акали недавно прислала мне письмо. Ее сын Калеб чувствует себя хорошо. Завтра ему исполнится шесть месяцев.
Даже если тебе это совсем не интересно, я все же напишу тебе в конце своего письма о тех, кто живет в Валь-Жальбере. Андреа и Жозеф Маруа живут абсолютно спокойной жизнью. К ним – к их неизменной радости – приезжает Мари, у которой родился уже второй ребенок – девочка по имени Элизабет, названная так в честь матери Мари. В семействе Лапуантов ничего не изменилось: Онезим по-прежнему пьет слишком много. Иветта вот уже год грозится уйти от него, но все никак не отважится это сделать. По словам Андреа, она стала очень набожной.
После этого краткого обзора последних новостей мне остается лишь еще раз обратиться к тебе с призывом, который исходит из глубины моего сердца: возвращайся поскорее, ведь летние ночи здесь так прекрасны!..
Киона со слезами на глазах отложила письмо в сторону, не дочитав его до конца. Фокстерьер, сидя в своей корзине, стоявшей на полу между двумя этажерками, заставленными книгами, бросил на нее взгляд, который показался ей сострадательным.
«Да, Фокси, я, как это ни глупо, снова плачу. Понимаешь, это ожидание становится уж слишком долгим. Мне хотелось бы снять это ожерелье. Мои косы ведь уже доросли до груди, не так ли? К счастью, у меня есть мои ученицы, мой класс, моя – как выразился журналист – уникальная школа. Но насчет уникальности журналист был неправ: первым такую школу создал Овид. Вот его-то бесплатная школа возле резервации и была в свое время уникальной».
