Ласло Немет - Избранное

Лайош уехал с тачкой. «Фрукты здесь, под городом, окупятся хорошо», — сказал он, возвратившись. «Я под Кечкеметом хотел купить. Уже и сад присмотрел на двадцать хольдов: померз сад, дешево бы отдали. Деревья там были старые, плодоносные, и дом из шести комнат: все дешевле бы обошлось, чем эта вот коробка», — мотнул барин головой на дом, ушедший в серую мглу осеннего предвечерья. Лайош задумчиво крошил ком земли, бросая в кучу корни люцерны и пырей. Вьюнок на доме садовника разросся, расползся, пчелы, жужжащие вокруг столбов, разлетелись, и они с Тери жили уже в середине огромного старого сада с гудящими повсюду шмелями, в шестой, самой маленькой комнате. «Такой сад только тогда дает доход, если хозяин живет там все время, — сказал он. — Иначе все разворуют». — «Я ведь этого как раз и хотел — поселиться там совсем». Лайош вспомнил про исследовательский институт: видно, и вправду там нечисто, коли он убежать оттуда готов. «На службе все ж таки поспокойней. Ни град не побьет, ни засуха». — «Там другие неприятности», — неохотно ответил барин. Лайош не спеша подошел к тачке, поднял ее, чуть подождав. Сейчас барин что-нибудь скажет про свою службу. Но, видно, слишком тяжка была тайна — как колом вставший в груди глубокий кашель, который никак не может освободить легкие. Ладно, не стоит его донимать, решил Лайош и укатил.

Следующий круг прошел в молчании. Темнело; уже почти ничего не было видно; туман густыми волнами накатывал белую шерсть в черном воздухе. В такое время барин всегда говорил: «Ну, Лайош, хватит, пошли домой». Сейчас его что-то держало. Они еще долго мучили тачку в темноте, но барин так ничего и не сказал. Лайош ждал, что будет на следующий день. Барин вышел в сад поздно, когда уже спустились сумерки: он словно и по времени решил продолжить там, где оборвал вчера. «Мы про имение говорили намедни, — начал он, поработав с полчаса безмолвно. — Собственно, я ведь не для себя хотел его купить». Лайош вопросительно молчал. «Я по-другому думал… не так, как получилось с этим домом. Записано было бы все на мое имя, закон теперь иначе не признает, но я бы не считал, что все это мне принадлежит. И семье», — тут же добавил он, угадав, что подумал Лайош. «А кому?» — спросил тот. Больше он решительно ничего не мог бы спросить в наступивший тишине. «Когда-то о церковных землях говорили, что это имущество бедняков, — собрался наконец с духом барин. — Так вот и я тоже хотел, чтоб это имение стало имуществом бедных. Имение, правда, не бог весть какое, но бедным было бы от него все больше пользы, чем от прежних епископств». Лайош замер с граблями в руках, не смея произнести ни звука. Барин говорил путано и смущенно, не поднимая глаз от земли. Лопата резала землю быстро и понемногу — скорей отщипывала, чем копала. Барина трясла изнутри какая-то лихорадка: Лайош же был нем и неподвижен, словно превратившись в простое вместилище того, что доверял ему барин. Инстинкт подсказывал ему, что момент этот необычайно опасный. Стоит ему, может, всего лишь кашлянуть, и барин навсегда станет ему смертельным врагом.

Что барин понимает под имуществом бедняков, Лайош уразуметь не мог. Урожай, что ли, беднякам хочет раздавать? Или кухню для них устроит в городе? Он уже видел одну такую кухню, на вокзале, за каким-то рестораном. Оставшуюся от обеда пищу: печенье, гуляш, гарнир — вываливали в остатки супа, разогревали и в большом котле несли на задний двор, под навес. Голодные, встав в очередь перед поваром в колпаке, зачерпывали месиво котелками, кружками, кто чем. Разные руки тянулись в котел: сухие, морщинистые старушечьи, жадные, черные, волосатые мужские, худые женские, держащие кружку двумя пальцами, робкие детские, появляющиеся откуда-то снизу. Народ, шедший на вокзал и с вокзала, мог видеть эту кухню. Лайош тоже толкался поблизости, когда владелец ресторана выводил из-под навеса свой автомобиль. Бедные отскочили в сторону, чтобы дать дорогу машине, а когда бросились обратно, то задние попали вперед, другие растерялись, и шум был большой. О таком, что ли, думал барин?

Барин, однако, молчал, и Лайош чувствовал, что он от него ждет чего-то — совета, одобрения, хотя бы вопроса. Но что мог Лайош сказать в этом опасном положении? «Очень уж много в мире бедных людей», — сказал он наконец. Можно было понять это так: мол, всем беднякам все равно помочь не сможешь; а можно и так: много на свете нищих, хорошее дело, коли ты хочешь им помочь. «Да я ведь не кормить, не одевать их собирался, — засмеялся барин, — а власть им хотел дать. В таком имении все равно нужно копать, садовничать, да и мастеровые там пригодятся — строить, что-нибудь мастерить, стеклить. Кроме меня самого и семьи, в таком саду нужны еще человек пять-шесть вместе с поваром. Зачем им быть обычными слугами или приходящими поденщиками? Я думал так: наберу молодых парней с головой. Пять-шесть часов — работа, а потом можно беседовать, учить их, книги пускай мои читают. Имение всех прокормит, места много, а они, глядишь, не только на жизнь себе заработают, но и знания получат».

Смущение барина проходило, и, когда он с триумфом поднял глаза на Лайоша, словно крохотное солнце выглянуло из розовых облаков. Лайоша слегка оглушил баринов план. Интересно, он бы тоже оказался среди тех молодых парней с головой, про которых говорит барин? В школе, правда, учился он кое-как, и Маришка, помнится, не давала ему покоя с пленением вавилонским да историей Иова; но в солдатах он что-что, а детали пулемета здорово знал. Он и сейчас все их помнит… В таком небольшом имении после пяти-шести часов работы (правда, со всякими «Лайош, сбегайте» да «Лайош, можно вас на минуту» выйдет все восемь) он и училище бы кончил, как задумал летом. «В общем, что-то вроде школы?» — спросил он неуверенно. «Именно, вроде школы, только учили бы в ней не тому, чему в других школах. Не господами бы учили быть рабочий люд, а самими собой». — «И сколько надо там учиться?» — «Год-два, а потом приходили бы новые». Лайош думал, как бы ему ввернуть про реальное училище. «За это время можно было бы и экзамены сдать, — сказал он. — За реальное училище, скажем». Барин рад был и такой наивной реплике. Значит, мечта его задела парня за живое. «Не нужны нам никакие реальные училища, — заговорил он с воодушевлением. — Мы ведь не государственных служащих готовим, а рабочих вожаков. Я даже не позволю, чтобы кто-то пробовал сдавать экзамены: еще захотят потом делать карьеру. Конечно, шесть-семь человек — это немного, но шестьдесят-семьдесят — уже кое-что, а если еще хотя бы десять человек найдется в стране, кто пойдет за мной и организует такие школы, тогда будет уже шестьсот. С ними и потом можно будет встречаться, они станут приезжать, рассказывать о своих делах. Шестьсот человек — с ними уже можно было бы попробовать освободить венгерский народ».

Барин давно уже перестал копать: он стоял, глядя на Лайоша. Тот тоже не смел работать граблями: рыжая голова его с чуть-чуть испуганным выражением на лице повернута была к барину. Не бунтовщиков ли намерен барин там собирать? С испугу Лайош даже про хорватов вспомнил, которые убили сербского короля. Тех тоже, говорят, учили в какой-то школе. «А метать гранаты и стрелять вы учить не станете, барин?» — спросил он с неподдельным страхом. Он знал: если сейчас это не спросит, то потом уж точно не посмеет и будет только мучиться, нося этот вопрос в себе. Теперь уже барин посмотрел на него испуганно. «Метать гранаты?» — переспросил он. Он так разглядывал Лайоша, словно тот до сих пор притворялся дурачком и вдруг высказал такое, что попал в самое больное место. «Нет, гранаты метать — этому я учить не буду. Если дело до такого дойдет, я уж в крайнем случае сам… Другим только духовное оружие…» Он не закончил фразу и, углубившись в свои мысли, снова принялся копать.

Пока шел разговор, совсем стемнело. Лайош, узнав, что о гранатах нет речи, успокоился. Барин сначала блюдо печенья съест, потом уж решится метнуть гранату. Но не схитрил ли он в своем ответе? Вишь, помрачнел сразу и лопатой ворочает без охоты. Словно крутит педали какого-то свинцового велосипеда. «Медленно идет у нас дело с этим садом», — сказал Лайош, чтобы рассеять молчание. «Когда-нибудь все равно кончим, Лайош», — ответила тьма, и лопата, отделившись от барина, упала на землю.

На другой день рано утром Лайоша послали заказывать дрова. Он постарался выйти, пока барин еще не оделся, а сын Даниеля уже отправился в школу. Он не хотел к нему подходить, пока их можно было увидеть из дома; еще подумают, что он с ним сговаривается что-нибудь украсть. Возле распятия Лайош поднажал и в два счета догнал парнишку. План барина насчет имения для бедных не выходил у него из головы весь вечер; он даже и утром, проснувшись, сразу про него вспомнил. Ему хотелось потолковать с каким-нибудь умным человеком: что все-таки кроется за этим планом? «А! Вы еще живы? — обернулся к нему Даниелев сын, когда Лайош поздоровался с ним. — А я уж думал, вы кончили реальное и теперь где-нибудь в церковной гимназии с графскими детьми изучаете Федра. Или ухаживаете за какой-нибудь актрисочкой». Лайош терпеливо улыбался. Насмешки эти были платой, за которую он хотел получить знание. «Я вот интересуюсь, что это такое — исследовательский институт?» — спросил он напрямик. Этим заранее подготовленным вопросом он сам невольно приспосабливался к высокомерной манере разговора ученого юноши. «Какой еще следовательский институт? — засмеялся тот. — Что, детективов хотите нанять, чтобы следили за вашим идеалом?» — «Этот Хорват, барин наш, служит в исследовательском институте. По деревням ходит, что-то разузнает. Слыхали вы про такое?» — «А, вон какой институт, — широко растянулись губы на некрасивом лице. — Всякие есть институты: институт экономики, институт конъюнктуры, институт социологии, институт исследования народа, институт исследования нищеты, институт исследования глистов… Знаю я, что это за институты». — «Барин — ученый человек, книг у него много, на всяких языках». — «Для исследования много языков надо, — засмеялся парнишка. — Значит, хозяин ваш что-то исследует? А я-то думал о нем: какой-нибудь честный адвокат, или чиновник, или карманник». — «Вы, стало быть, знаете таких исследователей?» Любознательность подавила в Лайоше нарастающую неприязнь. «Я же сказал, что знаю. Эти исследователи напишут вам на ста страницах: утром ешьте хлеб, в обед репу, вечером ничего, на другой день утром репу, в обед ничего, вечером хлеб, потом утром ничего, в обед хлеб, вечером репу, а на сто первой вдруг появляется Христос: в этих печальных обстоятельствах пускай все общество проникнется его духом. Причем общество тех, кто ест колбасу, пускай проникнется потом, когда придет время реформ, а общество тех, кто ест репу, как можно скорей». — «А еще этот Хорват имущество бедным хочет отдать…» — выпалил Лайош главное. Сказал таким тоном, каким в деревне говорили про премьер-министров: Бетлен обещал пересмотр границы, Гёмбёш[27] хочет снизить налоги. «Я-то в это дело не верю, если и ты не веришь, считай тогда, что я пошутил, а поговорить — почему бы не поговорить» — вот что означал этот тон. «Танцзал хочет для них устроить у себя на крыше? — подпрыгнул Даниелев сын. — Или бесплатную баню организует? И барыня простыни будет раздавать?» — «В том-то и дело, что ничего такого он не может сделать. Поэтому он и от жены-то убегал. Он землю хотел купить, чтобы рабочие там днем работали вместе с ним, а вечером он бы их учил». — «Ага, воскресную школу, значит, придумал? Аллилуйя, аллилуйя!» Зажав под мышкой перетянутые ремнем книги, он прямо на тротуаре улицы Бимбо вытянул шею и сложил руки, изображая молитвенное благоговение. Он даже остановился и завыл, как собака на луну. Лайош испугался, что прохожие на него прикрикнут. Но те не очень, видно, понимали, что этот вой означает «аллилуйя», и думали, наверное: мальчишка передразнивает какого-то приятеля, учителя или собаку. «Идите вы знаете куда с этими идиотскими выдумками!» — со злостью крикнул он и ушел вперед. Лайошу и смешно, и конфузно было за него, пока он шагал следом. Неглупый все-таки парень этот Даниелев сын, думал он. Не поминал ли барин вчера, что прежде церковные владения назывались имениями бедных? И этот, как только услышал про план, сразу затянул аллилуйю. «Вы, стало быть, не верите, что он бедным хочет помочь?» — спросил он, не столько из любопытства, сколько чтобы еще раз услышать это забавное «аллилуйя». — «Отчего ж не верить? Пускай обставит для вас угловую комнату на первом этаже и каждое первое число отдает половину жалованья. Все равно у него много останется, чтобы исследовать». И он сделал рукой жест, каким, должно быть, вытаскивают деньги из чужого кармана. И двинулся вперед еще быстрее, словно ему до смерти надоела эта болтовня; Лайош со свежей добычей далеко отстал от него. Но через некоторое время увидел, что парнишка обернулся и ищет его глазами.