Василий Аксенов - Новый сладостный стиль
– Я хочу, чтобы мои люди научились новому языку, – сказал он. – Они постоянно применяют слишком сильные выражения по поводу израильтян. Братья, говорю я им, бросьте вы эту лихорадку! Вы только придаете им незаслуженное величие. Израиль, в конце концов, всего лишь одна из маленьких стран Ближнего Востока. Он не стоит того, чтобы противопоставлять его ведущим силам арабской цивилизации. Научитесь говорить о них снисходительно.
– Снисходительно? – проверил Метц.
– Вот именно. Снисходительность – первый шаг к лучшему взаимопониманию. Например. – Двумя пальцами он поднял гранки и встряхнул, как будто хотел слить с них какую-то жидкость. – Вы читаете по-арабски, Метц?
– Не в такой степени, чтобы судить о чем-то без перевода, – сказал журналист.
– Вы в этом уверены? – Омар (Анвар) разразился исключительно дружелюбным хохотом.
– Перестаньте, Шаабани, вы же меня знаете, – сказал журналист сухо. И добавил: – И я вас знаю, шер месье.
Анвар (Омар) прекратил смеяться:
– О’кей, давайте играть по правилам. Я просто хочу дать вам хороший материал для вашей статьи. Вы видите, мои ребята подготовили черновик для открытого письма редактору еврейской газеты в связи с его ядовитыми атаками на нашего президента. Вот они пишут: «У этой газеты те же качества, что и у свиноподобных израильских лидеров с их вонючей, как фаршированная рыба, наглостью». Слушайте, ребята, говорю я им, вы можете отрицать англо-американскую культуру, но вот что вы у нее должны взять – это принцип недосказанности. Одно слово, сказанное по делу, может принести больше пользы, чем все ваши бешеные залпы. Поэтому мы вычеркиваем «свиней» и «фаршированную рыбу». Оголенное слово «наглость» лучше сработает. Дальше они пишут: «Редактором „Поста“ является тупой, наглый, агрессивный и грязный сионист». Перестаньте, ребята, говорю я, неужели вы не слышали, что избыток прилагательных может убить фразу?
Всю эту дидактику Омар произносил так, будто именно француз был ответственен за текст этой важной статьи. Что-то гипнотизирующее было в его голосе и в щедрой демонстрации несколько томных жестов, даже в его длинной левой ноге, которая использовала правое колено как точку опоры в своем убедительном покачивании. Анри-Клод злился на самого себя. Что это я все киваю этому говоруну? Конечно, журналистские кивки должны как бы подбадривать говорящего, как бы приглашать его расслабить тормоза, допустить как можно больше оговорок, но в данном случае что-то непонятно, кто кого тут подкарауливает.
Редактор продолжал:
– Черновой текст гласит: «с грязными сионистами случится то же самое, что случилось с кровожадными крестоносцами, они убегут с нашей земли. Они вернутся в свои вонючие гетто, в Варшаву, Будапешт и Одессу» и тэдэ. Я удаляю раздражающие эпитеты и превращаю этот манифест непримиримости в обычную фразеологию либеральной газеты.
– Либеральной? – проверил Метц.
– Ну конечно, – подтвердил Шаабани (Мансур). – Вот вам еще один пример. Молодой воспаленный ум называет нашего оппонента еврейской сракой, после моей правки это становится сионистской задницей. Улавливаете разницу?
– Нет, не улавливаю, – пожал плечами Метц.
Несколько секунд они молча взирали друг на друга. Интересно, думал Омар, спал ли этот жид с Норой, как все те жиды, которых я тогда знал на Левом Берегу Сены? Ты прекрасно знаешь, что нет, думал в ответ Анри-Клод. Ты прекрасно знаешь, что я просто обожал ее, как и все, кого ты называешь в уме жидами. Она спала лишь с меньшинством из нас, Шаабани, и давай, сильвупле, руки прочь от женщины нашей мечты!
– Давайте-ка, Метц, я вам зачитаю весь текст нашей редакционной реплики на ваш диктофончик. Уверен, что вы это правильно поймете с присущей вам тонкостью.
Он начал переводить с листа на английский, из чего Метц заключил, что «реплика» предназначена для международного распространения.
– «Эта сионистская задница предупреждает нашего президента против повторения ошибок Абдель Насера в 1967 году.
Сионистскому эффенди кажется, что арабы потерпели поражение в 1967 году. Однако это было не поражение, дорогой злополучный редактор, а множественный заговор, в котором участвовал и сам американский президент Джонсон. Заговор нанес нам поражение, а не израильская армия, и доказательством этого является 1973 год, когда арабские армии с меньшим личным составом и с худшей экипировкой нанесли поражение Израилю. Так что я говорю израильскому журналисту: немного смирения, вот что вам нужно вместо беспочвенного хвастовства, и помните, что, если Америка покинет вас хотя бы на один день, поплывете вы вместе с сотнями тысяч таких же, как вы, беженцев через Средиземное море назад, в ссылку.
А Америка, к вашему сведению, в один прекрасный день развалится на куски подобно другим империям в ходе истории. Мы только хотим, чтобы это случилось при нашей жизни. А пока что мы бы вам предложили говорить вежливо о нашей стране и о нашем Президенте, поскольку вы не кто иной, как просто вашингтонский агент на арабской территории, а ваша армия – не что иное, как передовой отряд американской армии.
Прошу прощения, мой сионист, если я произнесу в вашу честь «Мал’ун Абук», но ваш премьер-министр – это не что иное, как представитель Белого дома в Тель-Авиве. Что касается нашего Президента, то он является великим вождем великой арабской цивилизации, и вы недостойны даже упоминать его имя!»
Он кончил читать и посмотрел на своего собеседника пристально и серьезно, словно действительно хотел узнать его мнение о прочитанном. Анри-Клода слегка подташнивало. Он промямлил:
– «Мал’ун Абук», кажется, означает «будь проклят твой отец», верно?
– Это просто фигура речи, – сказал Омар. – Традиционная присказка, что-то вроде опровержения. Надеюсь, вы понимаете подтекст нашего послания израильским коллегам. Они должны быть менее высокомерными в отношении великой арабской цивилизации. Большая часть всей проблемы, между прочим, состоит в высокомерии. Так или иначе, но со времен прародителя Абрахама они приходили и уходили, а мы оставались на нашей земле. В принципе мы были здесь даже до Абрахама, а Измаил был принят нами, потому что его мать была из нашего рода.
Метц пожал плечами и предложил переменить тему:
– Могу я вас спросить, Мансур, ой, простите, Шаабани, как вы относитесь к «фатве»?
Редактор ответил не сразу, сначала он предложил французу пива из своего холодильника.
– Я знаю, Метц, что этот сукин сын Рушди стал лакмусовой бумажкой для проверки на либерализм. Но вы же видите, вы же знаете, что я не такой уж рьяный мусульманин. Мне отвратны его богохульные писания, но я вообще-то предпочел бы оставить все это дело Богу на день Страшного Суда. В этом смысле любопытно отметить его столкновение с говночисткой во время путешествия по Австралии. По мне, так «фатва» уже свершилась.
Он расхохотался, он явно был доволен такой внезапно найденной метафорой, и Анри-Клод легким смешком признал его находчивость. Он готов был признать что угодно, лишь бы только поскорее выбраться из этого журнала. Поставив еще несколько довольно вялых вопросов, он начал откланиваться. Шаабани удивился. Как же так, Метц, ведь я собирался вам сегодня показать пару приятных местечек западного стиля в этой суровой столице. Спасибо, Шаабани, но я не очень-то хорошо себя чувствую: последствия «флю»,[252] и потом я вечером улетаю. Flying back to flu, Metz? Bravo, Sha’abani, it’s almost a pun![253] Дайте мне слово, Шаабани, позвонить, когда следующий раз будете в Париже. Да я там во вторник буду, Метц. Дакор,[254] Шаабани, мы поужинаем в симпатичном месте, согласны? Договорились, Метц, спасибо. Это очень приятный еврейский ресторанчик, Шаабани. Еврейский, Метц? Ну да, еврейский, Шаабани. Нет проблем, пептобисмол всегда со мной.
Не успел журналист уйти, как в кабинете появились два молодых толстяка с окончательным текстом. Они осторожно указали шефу на фразу, которую они посчитали возможным добавить. Омар не верил своим глазам: это было как раз то, что и у него самого было на уме. «И я клянусь именем Всемогущего, что, если я вас встречу, господин сионистский редактор, я туго скатаю Вашу газету и засуну ее в Вашу корму, и ничто тогда уже Вам не поможет!» Он хохотал в свое удовольствие, а потом взял перо и добавил: «Надеюсь, что Вы еще не потеряли чувства юмора, дорогой сэр».
Несколько часов спустя факс прибыл из Парижа в пустой темный кабинет либерального редактора. Месье Метц слал ему свои извинения: во вторник его не будет в городе.
XI. «Цитата – это цикада»
Мандельштам – это монгольфьеЦикада – это цикутаА Сократ, стало быть, крем-суфле
Пути рифмовки неисповедимы.Как по кочкам, тащишься по слогамИ воздвигаешь Колонну ВандомаУ входа в мишурный балаган.
В форточку видишь ночную площадь,Блики и промельки клоунских морд.Там голубая, в яблоках, лошадьМедленно ввозит твой «Амаркорд».
Выпьешь винишка, АпокалипсисВысчитать выйдешь на старый балкон.Вместо ответа ворохи листьевВ шорохе грянут с небесных Балкан.
Часть XII
