Эльза Моранте - La Storia. История. Скандал, который длится уже десять тысяч лет

«Возьми и меня с собой в кино, к педикам», — и показал на застегнутый на пуговицу карман штанишек, где у него лежало несколько лир, которые Ида перед уходом дала ему на мороженое.

Но Шимо покачал головой и покровительственно, глядя на него почти по-отечески, сказал: «Нет. Ты еще слишком мал. — Затем, как бы объясняя отказ, добавил: — И потом в кино с собаками не пускают».

Видя разочарование Узеппе, Шимо задержался еще на несколько минут, но в конце концов сказал: «Мне пора, — и, в утешение, торжественно пообещал: — Сегодня уже некогда, но в следующий раз я научу тебя плавать».

«Мы завтра придем!» — поспешно сказал Узеппе.

«Завтра воскресенье, значит первый сеанс начнется в три часа, но если вы придете пораньше, я успею показать, как держаться на воде и плавать брассом».

Шимо, оставив Узеппе и Красавицу на берегу, побежал к своему шалашу. На расстоянии слышался его «кашель курильщика», от которого его пошатывало. После ухода Шимо на Узеппе навалилась тоска, она все росла. Даже присутствие Красавицы, приветливо улыбающейся ему своими ласковыми глазами, не могло его утешить. Он подумал о Давиде, которого вовсе не забыл, несмотря на нового друга. Поскольку ему не хотелось оставаться на реке, как обычно, до вечера, он тихонько тронул собаку за ошейник и произнес: «Вавиде…» Но Красавица покачала головой, дав понять, что Давиде не назначал им встречи, и если они придут к нему без приглашения, то их прогонят, как в прошлый раз.

Невозможность пойти к Давиде, вдобавок к уходу Шимо, усиливала в малыше горькое чувство одиночества. Небольшое облако, прикрывшее солнце, показалось ему огромной грозовой тучей. Вдруг он увидел, как от противоположного берега отчалила лодка, в ней — несколько человеческих фигур. Узеппе вздрогнул:

«Пираты!» — и встал на ноги в боевую позицию. Он был полон решимости защитить от них свой лесной шатер и шалаш Шимо. Лодка, однако, стала удаляться в южном направлении, двигаясь вдоль противоположного берега, и вскоре скрылась из вида.

С бьющимся сердцем Узеппе снова сел на траву. Его недавняя тоска превратилась в некое неясное предчувствие, которое не было для него новым, хотя всякий раз оказывалось неузнаваемым. Каждый приступ болезни он переносил как жертва, не будучи его свидетелем. Вначале он ощущал некий сигнал о ее приближении, как будто за спиной у него появлялась бесформенная маска, позади которой — дыра, пустота. Его охватывал безграничный ужас, от которого он, почти ослепну в, пытался бежать, но через два-три шага его настигали и сбивали с ног. Этого он, однако, уже не помнил, да и от первого предупреждающего сигнала у него оставалось лишь смутное воспоминание, как об обрывках музыкальной фразы, где-то когда-то услышанной: ее ноты всплывают из чего-то мучительного, — но из чего — неизвестно.

Сидящему на берегу реки Узеппе, у которого продолжало сильно биться сердце, показалось, что он уже пережил в прошлом подобный момент. Когда-то, возможно, в другой жизни, он уже сидел на солнечном берегу, рядом с лугами, на которых стояли разноцветные палатки, в ожидании невообразимого ужаса, собиравшегося поглотить его. Лицо малыша перекосила гримаса отторжения, он закричал: «Не хочу! Не хочу!» — и встал на ноги, как несколькими минутами раньше, готовый к схватке с пиратами.

Против этого чего-то у него был только один выход — бежать. Бежать в единственно возможную сторону — в воду реки, струящуюся у его ног. Взгляд Узеппе помутнел, и он бросился вниз. В этом месте течение было несильным, но было довольно глубоко.

С берега раздался отчаянный лай Красавицы, в одно мгновение она очутилась рядом с малышом, беспомощно молотящим по воде руками и ногами. Течение крутило его, как раненого зверька. «Взбирайся ко мне на спину!» — умоляла его Красавица. Нырнув под Узеппе и удерживая его на поверхности воды, она поплыла к берегу. Спасение на водах свершилось в мгновение ока: Узеппе снова стоял на берегу, в безопасности, с его одежды стекала вода.

По всей вероятности неожиданное купание в холодной воде купировало приступ болезни в самом его начале. На этот раз Узеппе не закричал, не потерял сознание, лицо его не исказила ужасная синюшная бледность. Единственным проявлением болезни было конвульсивное дрожание мышц всего тела да душераздирающий плач. «Нет! Не хочу! Не хочу!» — повторял Узеппе, а Красавица быстро облизывала его, словно это был ее щенок.

Наконец плач Узеппе сменился боязливой улыбкой. Он обнял собаку, прижался к ней, как делал дома, в кровати, рядом с матерью. Узеппе и Красавица заснули, а солнце сушило его одежду.

Когда Узеппе спал вот так после припадка, ему не всегда снились сны, или, вернее, проснувшись, он совершенно их не помнил. Однако на этот раз в его памяти надолго остался если не сам сон, то его трепетная цветная тень. Ему снилось, что он находится именно в этом месте, только вместо реки было большое круглое озеро, а холмы вокруг более высокие, чем на самом деле, были покрыты снегом. В свое время я забыла сказать, что зимой 1945 года в Риме выпал снег — совершенно необычное зрелище, которое поразило воображение Узеппе.

Тогда малышу было немногим более трех лет. Картина заснеженных улиц, отошедших в его памяти на задний план, почти скрывшаяся в дымке, возвратилась теперь во сне. Только тот римский снег был спокойным, невероятно мирным и белым, тогда как приснилась ему снежная буря, которую в жизни он ни разу не видел: небо почернело, по всей округе ветер со свистом гнул деревья, снег завихрялся, вьюга бросала в лицо пригоршни острых колючих льдинок. На вершинах соседних холмов деревья стояли голые и черные, как скелеты. Повсюду вокруг слышался лишь свист ветра: ни голоса, ни человеческой фигуры.

Во сне Узеппе был не на берегу, а в воде реки-озера, которое, несмотря на окружающие его холмы, казалось бесконечным. Вода, спокойная и светлая, переливалась всеми цветами радуги. Она была удивительно теплой, как будто состояла из невидимых течений, подогреваемых солнцем. Узеппе свободно плавал в ней, как рыбка, а вокруг, по всей поверхности теплого озера, из воды торчали головки множества других пловцов, его друзей. Они не были ему знакомы, но он все равно их узнал. Это были бесчисленные племянники Шимо, подвижными мордочками напоминающие знаменитого бесхвостого зверька. Кроме того, тут было множество круглых головок с румяными щечками и живыми черными глазками, как две капли воды похожих на племянницу Узеппе — Нинуччу.

Но самым удивительным было то, что окружающие холмы, изуродованные бурей, отражались в ласковом озере нетронутыми, полными жизни, как это бывает в ясный день начала лета. Изувеченные деревья на глади воды казались невредимыми, покрытыми зеленой листвой. Их отражение на всей поверхности озера создавало что-то вроде зеленой беседки под слоем голубой воды. Казалось, что над озером, в небе, растет сад. Небольшое волнение воды под легким дуновением ветерка сопровождало всю картину шелестом и шепотом волн.

Не вызывало сомнения, что озеро было настоящим, а холмы вокруг него — зрительным обманом, как китайские тени на экране. Во сне это казалось бесспорным и в общем смешным. Ощущение это доставляло спящему Узеппе большое удовольствие, так что время от времени он радостно вскрикивал. Красавица же во сне что-то бормотала, возможно, переживая заново мгновения своего героического поступка.

Наверное, Узеппе мог бы проспать вот так двенадцать часов без перерыва, но через три часа, когда солнце начало клониться к закату, проснулась Красавица. Она энергично отряхнулась и разбудила малыша: «Пора возвращаться. Мама ждет нас к ужину».

Путь до дома показался Узеппе странным: следуя за Красавицей, тянущей поводок, он еще не совсем отошел от сна. Они прошли через лесной шатер, и голоса птиц, собирающихся тут на закате, казались ему голосом приснившегося ему озера, в котором соединялись звуки и отражения. Он поднял глаза вверх и увидел там чудесный зеленый навес, отражавшийся в озере его сна. Даже вечерний шум городских улиц доходил до него приглушенным, как бесконечный плеск воды, и этот звук в голове Узеппе соединялся с мерцанием первых звезд.

За ужином голова его клонилась набок: так ему хотелось спать. На следующий день он проснулся лишь после полудня, несмотря на попытки Иды разбудить его. Встав, он не сразу понял, сколько теперь времени. Вдруг он вспомнил о встрече, назначенной Шимо около его шалаша.

Они прибежали туда слишком поздно, около четырех часов. Шимо уже ушел. Поскольку было начало лета, к тому же воскресенье, с утра на пляже побывали отдыхающие: на земле валялись пробки от пива Перони и банановые корки. К счастью, никаких следов пиратов. В шалаше все было так же, как накануне: фонарик лежал на земле, рядом с камнем и свечой. Узеппе не заметил, что со вчерашнего дня длина свечи не уменьшилась. Часы стояли: наверное, Шимо в спешке не успел их завести. Поскольку Узеппе уже умел читать время на циферблате, он понял, что стрелки остановились на двух часах.