Тимур Зульфикаров - Земные и небесные странствия поэта
И она слепо, яростно бегает по крыше и недвижно, печально глядит на меня из-за влас своих…
И я чую, что она пришла на крышу не из-за птиц моих…
И вот готова и хочет сорваться, и упасть с крыши на камни слоистые хлебовидные дворика нашего, и хочет, чтобы я удержал её на краю крыши.
И она бешено, слепо перебирая босыми ногами, закрыв глаза, бежит, прыгает по краю крыши.
Хочет она убиться?..
И я бегаю вместе с ней неразлучно, сладко, и уже хочу упасть с ней…
Как волы с жерновами по жатве сыпучей, туго ходим мы по кругу… И юные груди её острые, как рожки козлёнка, уже бьются, маются в кубовой изумрудной рубахе, как рыбы, и смущают, теснят меня, и пересекают, перебивают дыхание моё…
…Иму, мама, а что есть любовь мужа и жены?
И она сжимает пуховыми перстами, пальцами мои пальцы дрожащие.
Но мои пальцы в глине ручья, потому что я лепил из донной глины
воробьев.
Но она не боится глины моей, а радостно липнет к ней…
И мы бегаем, кружимся по краю крыши босыми ногами, соединившись,
схватившись глиняными липучими руками, чтобы не упасть.
И кричат перелётные птицы, поднимаясь с крыши, и чуя, что творится меж нами.
И спелыми глазами глядят на нас уходящие птицы: они чуют любовь?..
И она шепчет, шепчет: "Мальчик! Иисус! Иешуа! зачем мальчику такая красота?.. не бывает таких на земле лиц!.. Даже у девочек… А красота мужа не должна превышать красоты жены…
Зачем?зачем?зачем?отдай мне красоту твою… поделись со мной…
Иль закрой лицо своё… пожалей меня, мальчик…
У тебя сноп лучей… нимб… нимб… больно от него… он слепит… Нимб…"
…И тут бежит сосед Малх и кричит с земли, чтобы я убрал руки от Марии…
О, рабби Малх! я не нарушу Закон.
О, рабби Малх, я закрываю глаза, чтобы не глядеть на Марию-Марру.
Я готов ради Закона упасть с крыши и порушить, избить о камни дрожащие свои руки и ноги.
Я снимаю с себя мокрую от бега рубаху и покрываю ею голову, чтоб не видеть Марию…
О, Боже! теперь я блаженно слеп и исполнил древний Завет…
Теперь я готов рухнуть с крыши о хлебовидные слоистые камни нашего дворика.
Но я не отпускаю рук Марии Марры, а она не отпускает рук моих, и все рубахи мира не помогут нам разлучиться, если их набросить все на две спелые уже головы наши…
И мои власы до плеч, и её власы до колен — переплетаются, соединяются в ветре и ласкают друг друга…
Иму, Матерь, что есть любовь мужа и жены?
Иму, Матерь, Мария, Вы молчите, а я знаю теперь…
Иму, Матерь Мария, а её тоже звать Мария… Только она из Магдалы…
У меня две Матери?..
Иму! И Она никогда не разлучится со мной…
Как и Вы, Матерь… мама…
Только Она пойдёт со мной по всем дорогам, по всем грядущим дням, по всем крышам… по всем градам…
Как и Вы, Матерь… Иму…
.. Иисус, Иешуа, зачем мальчику такая красота?..Не бывает таких лиц на земле… У тебя — сноп-нимб… Он слепит… больно… Остро…
Она снимает с голову алую шапочку и подносит её к Его лицу…
Шапочка дымится, занимается… шёлк свивается… курчавится, как живой…
Он говорит:
— Убери… Сгорит…
Он знает.
…Потом они сходят с крыши и ступают, босые, по камням двора, похожим на белые слоистые хлебы…
— Мария! Девочка! в обгоревшей алой шапочке!.. Наш двор усыпан камнями. Мы с отцом Иосифом пытались выкорчевать камни из земли, но их множество… Вся наша земля — камень…
О, моя каменистая Галилея, которую презирают жители Иудеи и Иерусалима!
Они говорят: "Что' может взойти на камне? Какой злак, разрывая, раздвигая камень, даст плод?..
Какой Пророк придёт из чахлой провинции?из камня?"
Но котёл кипит с краёв…
Но иудеи кипят на окраинах Римской Империи…
А я взойду, воскиплю на Камне иудеев, на скрижалях Закона Моисея?
На окраинах Завета?..
О, моя каменистая, заброшенная Галилея!..
И я вернусь сюда через тысячи лет, ибо Воскресший всегда возвращается на места своего детства, и твои хлебные камни узнают меня и возрадуются…
Но!
…Иму! Матерь! что есть любовь между мужем и женой?
Иль я уже знаю?..
…И я хочу вечно бегать среди вечных весенних птиц, по вечной нашей крыше с вечной девочкой Марией…
И чтобы вечная Мать моя и вечный отец мой глядели бы вечно на нас и вечно любили…
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Я уже знаю, что есть любовь, иму, матерь безмолвная Мария моя и абу, отец мой Иосиф с осыпчивым, тронутым, пурпурным маком в повреждённых, пурпурных, кровоточащих руках…
О, мак-текун сладко, незаметно останавливает кровь? останавливает муку жизни?
Отец, вы прибегаете к маку забвенья тайно?..
Вкушаете дым персидского языческого рая?..
Это персы сказали, что рай — это цветущий сад, в котором бродят девы с нагими избыточными, певучими грудями и лазоревыми сосками?
Отец мой, вы взяли мак и забрели в чужой рай?
Но вот бешеная собака — а средь тишины и безбожья. бездорожья, безвременья провинции только бешеные собаки напоминают о братстве одиноких человеков, а в Империи только в Риме ликуют, тратятся, безумствуют, соединяются во грехе человеки, а в провинции они пьют глухое вино одиночества и забвенья, и пыльно тоскуют о Риме…
Но тут бешеная собака привлекла, собрала, соединила их, и они вспомнили друг о друге в страхе своем…
Но вот бешеная собака в нашем притихшем Назарете укусила белого вола…
И вот бешеный переимчивый вол в пене обильной побежал густо, смертельно по улочкам Назарета и искал жертву от бешенства своего.
И пузырчатые ядовитые хлопья пены окропляли улицы пустынные и дома с закрытыми глухо дверьми.
И весь Назарет погрузился в бешеную пену, и пена покрыла вечную пыль назаретскую и камни несметные, хлебовидные его…
И вол искал, кого убить рогами разъярёнными…
Но не было никого на улицах Назарета, все попрятались в страхе в глухие, одинокие домы свои…
И тогда девочка Мария в алой шапочке обгоревшей вышла из дому на улицы пустынные, и вол увидел алую шапочку беззащитную её, и пошёл на неё, на алую…
Мария вся стала алая, как шапка её.
Бык в пене жемчужной еще более разъярился, увидев алую головку.
И Мария замерла близ смертельных рогов вола.
…Тогда Иисус выбежал из дома своего и стал пред волом, между рогами и Марией.
Тесно Ему…
Остро Ему…
Пронзительно Ему…
Душно…
Но Он знает, что эта смерть — не его.
Тогда вол опускает голову в пене, а мальчик гладит ладонями рога его, и потом гладит ноздри горящие, трогая перстами гибко, нежно густые ресницы зверя, как струны эллинской кифары.
А потом ладони Иисуса наполняются пеной…
Собирает Он пену вола.
А потом Иисус нагибается и срывает траву весеннюю редкую, и травой обтирает морду быка…
Долго… Долго…
Глаза быка плачут чрез пену…
Он стал смирен, и утих пожар тела его.
— Мария, знаю, зачем ты вышла к быку…
— Иешуа, мальчик с нимбом… Я люблю Тебя… Я знала. что Ты спасёшь меня… Я хотела увидеть Тебя…
Теперь и Ты навек любишь меня, хотя Ты дрожишь, и ладони Твои полны бешеной пены…
Ты спас меня…
Но я тоже спасу Тебя…
Но я прокричу на весь свет, что Ты вечен!..
Что Ты воскрес!..
Я спасу Тебя, когда Твои ладони будут полны крестных гвоздей!..
Воистину близ Тебя творятся вечные деянья!..
Близ Тебя и я вечна!..
И этот бык пенный стал вечным…
И эта быстровыгорающая пенная трава стала вечна…
Мальчик с Нимбом! Иисус, Иешуа, я и на земле, и на небесах люблю Тебя…
— Мария, откуда ты взяла эти Слова?.. Слова грядущих Дней? Слова после Креста?..
Тут прибежал Малх, и взял девочку на руки, и унёс её в дом свой.
Он сказал:
— Древние иудеи истинно говорили, что дьявол пляшет на рогах быков и на кончиках женских распущенных волос!..
…А утром тайно Мария уехала в Магдалу. '
— Мария, Мария, Мара, мааа, но я видел, как в утреннем хамсине, хамсине ушла, уковыляла чахлая повозка твоя, и Малх закрывал тебя спиной от моих глаз.
…Хамсин, хамсин, самум, песчаный ураган всех восставших пустынь, песчаная мгла, мга, спаситель мой, ты ослепил Назарет, и горы, и долы его до возлюбленной моей долины Ездрилонской и до заветного моего Геннисаретского озера…
И глаза мои исполнены летучего песка, и слезы мои не от прощанья, а от секущего песка, песка, песка?..
Да?
Отец, а если б хамсин был вечен, то как бы люди жили в вечной слепоте песка?..
А если Древний Закон вечен, недвижен, то зачем тогда бредут, пылят многодальные караваны, и птенцы кричат в гнёздах?
А?..
И новые Пророки. как пенные быки, вопият и алчут ножа иль Креста?..
