Тимур Зульфикаров - Земные и небесные странствия поэта
Так хочется мне умереть, улететь с сосны и стать горами этими…
Так хочется бродить здесь и после смерти.
И я буду…
Абу! Отец!..
Но я еще вижу какую-то гору, на ней три креста, и трёх распятых…
И я гляжу через мглу гор и лет, и двух распятых не узнаю, но чую, вижу, узнаю Третьего…
Отец, я не скажу вам, кто Третий…
…Тут ветвь пошла, обломилась под ногами мальчика, но он успел нежно схватиться за другие…
Потом Иосиф ночью подрубил сосну и сказал: «Сын, сосна рухнула от древности своей. Она была наклонной, опасной — и вот обреченно упала…»
…Отец мой, абу, но я знаю, кто Третий… Я и со своего пня вижу… Открылось…
Но не говорите безмолвной Матери Моей…
ГЛАВА ПЯТАЯ
— Абу, Авва, отец, не говорите матери моей о смерти моей…
Но вот Она пришла на крышу ночную мою и льнёт ко мне в Звездопадах, как душистый, медовый сноп свежей пшеницы в блаженной долине Азохис…
— Иму, Матерь моя, ты пахнешь пшеницами медвяными…
Но Она безмолвная, как пшеницы скошеные, как дальные и ближние звездопады, но в зрачках Ея звёзды летят, пылают, но не сгорают… вечные звезды материнской любви. (Китайские мудрецы говорят, что падающие звезды — это зрачки усопших матерей… они вечные…)
— Иму, Матерь, мама, на свете нет любви сильней, чем любовь Матери и Сына.
Только любовь к Богу превышает её.
Но любовь матери и сына — первая и на земле, и в Царствии Небесном…
Иму, Матерь, матушко, а помните, как Волхвы привели Звезду Рождества, и с Ней смирну, золото и ладан.
Смирну принесли — как человек, золото — как царю, ладан — как Богу…
Золото — за племя Сима…
Смирну — за племя Хама…
Ладан — за племя Иафета…
А ещё они принесли персидский пурпурный мак-текун отцу моему Иосифу. Пурпурный, как одежды первосвященников иудейских…
Но мак слаще, чем их кровавые одежды, чей пурпур загустеет, увеличится от крови моей…
И отец посадил мак-текун тайно на крыше моей…
Пианый, блаженный пурпур мака-текуна, умиротворяющий печаль…
Но брал ли? но берет ли отец мой сок мака?сон мака? не знаю, не знаю…
Подрезает ли отец мой тайно мак-текун и вкушает для изгнанья печали?
Иль мак-текун сам сыплется, опадает — не знаю, не знаю…
Я за отцом моим не хожу, не подглядываю…
Иму! Матерь, матушко моя, мама, маа, а я вижу и доныне воспоминаю, как три дня мы бежали в Египет от царя Ирода и от приказа его избить, окровавить млечных младенцев.
И как на третий день сверкнула египетская спасительница — река Риноколура, и как в ночах все звёзды падучие бежали с нами.
И все скарабеи, и все василиски, и все аспиды, и все львы, и все лани, и все пальмы, и все кедры ливанские. и все колодцы пустыни с нами бежали, бежали, бежали и нас ласкали, лелеяли и упасали…
И мы поселились в Матарее. близ Нила. где некогда под именем Осарсифа Моисей был священником…
И тут я увидел Пирамиды Фараонов, и все бежали, а Они стояли.
Иму, Матерь безмолвная моя, а какие Слова родились перед этими Пирамидами? Предшествовали Им?
Какие Слова стояли пред этими Пирамидами?где Они?
Какие Слова эти Пирамиды поставили. родили?
Кто знает?..
Только Фараоны и Жрецы знали Слова эти, но унесли с собой в глухие саркофаги?
И эти Слова замурованы, погребены бесследно в Пирамидах?
Но и эти Пирамиды истают, сокрушатся в камни, а камни изойдут в пески.
А Где Те Слова?
А Слова Моисея не станут песком и камнем забвенья?
А вдруг я скажу Слова Пирамиды Вечной Жизни?..
Матерь!
А Бог был всегда. И до человека…
Но Бог был нем…
Но вот Он впервые заговорил с человеком. С Моисеем на Синае…
А скоро Бог заговорит и явится в живом Человеке… В Богочеловеке…
А если во Мне, Матерь?..
Мария хотела сказать Ему, что Он кощунствует, но вспомнила Ангела Господня, который явился к ней перед Его рожденьем, и вспомнила, что Она была единственной на земле женой, чья девья пелена нарушилась не от мужа, а от новорожденного Дитя, и с тревогой и восторгом приняла истину Его Слов.
И вот Мария молчит и только гладит Его ягнячьи кудри.
Кудри льются в Ея перстах, похожих на юные изумрудные камыши бродов Иордана…
Камыши гибкие, певучие, атласные, текучие…
Блаженно, сонно агнцу, дитяти в перстах матери…
Зыбко, звёздно, сонно, сонно, тепло…
Сонно…
Иму…Мама… маа, я засыпаю. но в глазах моих сонных стоят те Пирамиды Фараонов под теми звёздами и луною…
Тогда была разливчатая луна, как Нил в разливе…
Иму! Матушко, но Ваши груди, исполненные сладчайшего родильного, кормильного, творильного млека, молока, молозива плескались, как два Нила.
Вот они — облитые млечною необъятной луной — две материнские родильные Пирамиды стоят у губ Моих кормильно и закрывают Пирамиды Фараонов.
…И уйдут. сойдут Пирамиды Фараонов, а вечно будут стоять. плескаться Пирамиды Святых рожениц, матерей земли…
И за этими Святыми Живыми, Дышащими Пирамидами — я не вижу, я не видел каменных…
Иль Пирамиды Фараонов — не Знаки Вечной загробной Жизни, а только Груди кормильных плодоточащих матерей…
Тогда они вечны…
Матерь, но почему там, в яслях ягнячьих сырых, под грудями пирамидами млековыми Вашими, почему Звезда Волхвов?
Звезда Рождества неповинного?
Звезда колыбели?
Звезда Вифлеема сразу стала и Звездою Смерти?
Звездой Херема — последнего отлученья при рёве четырёхсот храмовых бараньих оглушительных рогов, рогов?
И приговора Синедриона смертного?..
И эта Звезда сразу пошла за Мной от яслей Вифлеема?..
И вот царь Ирод Антипа возжелал убить Меня, птенца в гнезде, и приговорил к смерти всех младенцев до двух лет.
И возрыдали сыро, оцепенело млековые матери с грудями-пирамидами, и никого не стало у пирамид их опустелых.
И даже праматерь иудеев Рахиль вышла из гробницы и возрыдала, усопшая, на дорогах избитых зелёных младенцев…
Матерь!..
И вот пришли цари, от которых даже мертвые выходят из могил и рыдают громче, чем живые…
И я, младенец, слышал эти крики.
И слышу досель…
И при таких владыках длится жизнь моя, и при таких рыданьях и криках…
Матерь, матерь, но если б тогда, до двух лет, убили Меня, поникли бы тогда Пирамиды Ваши, но нынче уже бы утихли Вы, а не предстояло бы Вам более мучительное…
О, Господь мой!..
Но. Матерь. Вы со Мной на крыше детства моего, и блаженно, сонно мне, и отстраняю я дни грядущие мои…
Но. Матерь моя, не говорите старому отцу моему о Звезде Смерти, кочующей ближе и ближе над головой моей…
… Спит мальчик Иисус на крыше под звёздами, и Матерь безмолвная преклонилась над Ним…
Она потом отворит богоглагольные, богоколокольные лепестки-уста…
После Креста.
А пока Она распростерлась над Ним, и шепчет Он:
…Иму! Вы закрыли Млечный Путь, от которого остро, больно глазам моим засыпающим… А от вашего дыхания блаженно и тепло…
Иму, матерь моя, любовь больше Млечного Пути…
Ах, мама, маа…
…А пока вешний, тёплый, назаретский, оливковый ветер вместо одеяла веет над Ними…
ГЛАВА ШЕСТАЯ
— Иму, Матерь, а что есть любовь между мужем и женой?..
…А в Назарет этой весной птичьей приехала племянница нашего соседа Малха, вечнопианого от вина и недоступной прохожей красоты жен.
Её звать Мария. Ей уже десять лет… Мария из Магдалы…
И вот, когда я кормил на крыше перелётных птиц моих — она пришла на крышу.
Она сказала: "Иисус, Иешуа, я пришла поглядеть на птиц твоих…"
Но я почуял, что не из-за птиц пришла она…
И я не из-за птиц пустил её на крышу…
…Вот она стоит, колеблется, наклоняется, порхает над крышей дома моего, как бабочка галаадская.
Она в бархатной изумрудной палестинской длинной. кубовой рубахе "джеллабе" с острыми, почти до земли, рукавами и в алой, шелковой персидской шапочке-тюбетейке.
А из-под шапочки лиются, ликуют шелковые курчавые волосы её до
самых колен…
И власы её ручьистые сокрывают её лучше рубахи палестинской, как
стада кишащие, курчавые, вешние покрывают гору Гаризим, где я люблю сидеть и глядеть на родную Галилею мою…
И она бегает по крыше слепо средь птиц моих, и пугает птиц моих, и птицы улетают…
И она бегает по краю крыши, и готова сорваться с крыши в изумрудной рубахе "джеллабе" кубовой своей и в шапочке алой своей, и охваченная, объемлемая от вешнего ветра власами курчавыми, неистовыми своими, стадами агнцев каракулевых она, она… как юная ива расплескалась от ветра…
