Перекрестки - Франзен Джонатан
Она вернулась в дом, который освобождали для них с Таннером. Отец ушел в Первую реформатскую, собранная сумка Перри ждала у двери. О матери напоминала лишь записка, в которой та просила Бекки отвезти Перри в церковь. Наверху Джадсон укладывал чемодан для поездки в Диснейленд. Где Перри, не знал. Бекки вышла на кухню, из подвала донесся глухой лязг. Она открыла дверь подвала, вгляделась в полумрак.
– Перри!
Ответа не было. Бекки включила свет, спустилась по лестнице. Из дальнего угла подвала, где стоял отопительный котел, послышалось странное сопение и снова железный лязг.
– Перри, ты готов?
– Да, готов, неужели нельзя человеку побыть одному?
– Если ты хочешь, чтобы я отвезла тебя к церкви, тогда собирайся.
Он неспешно вышел из-за котла.
– Готов.
– Что ты тут делал?
– Этот вопрос уместнее задать тебе. Ты же создание света. Так почему не сияешь в том мире, где обитаешь?
Он прошел мимо нее, поднялся по лестнице. Травкой от него не пахло, но Бекки подумала, что он, возможно, опять принимает наркотики. В Рождество ее даже тешила новизна их “дружбы”, но надолго ее не хватило. И с тех пор как Бекки добавила в свой график еще одну смену в “Роще”, чтобы подзаработать денег на Европу, они с Перри почти не общались.
Выбравшись из подвала, она увидела, что он волочет сумку в ванную.
– Что ты делаешь?
– Будь так добра, сестрица, дай мне минутку побыть одному. Окажи мне такую любезность.
Он запер за собой дверь.
– Слушай, ты какой-то странный, – сказала она через дверь. – У тебя все в порядке?
Она слышала, как он засопел, как взвизгнула молния сумки.
– Если ты опять принимаешь наркотики, – продолжала она, – так и скажи. Помнишь, что мы говорили: нельзя отворачиваться друг от друга. Я тебе не враг.
Признания не последовало. Позади нее, на кухне, зазвонил телефон.
Бекки думала, это Джинни Кросс, но это оказался Гиг Бенедетти: он попросил позвать Бекки. Она и не знала, что у Гига есть ее номер.
– Это Бекки.
– Ха, я тебя не узнал. Как поживает наша красавица?
– Хорошо поживает, спасибо.
– Есть минутка?
– Вообще-то было бы лучше, если бы вы перезвонили позже.
– Я вот чего звоню: Таннер сказал, что едет с тобой в Европу. Ты это знала? Знала и молчала?
У нее сжалось сердце. Получается, она предала их особое взаимопонимание.
– Я говорил с ним сегодня утром, – продолжал Гиг. – Я тут жопу рву, договариваюсь о выступлениях в сети “Холидей инн” – и что же слышу? Что он бросает группу и едет с тобой в Данию!
– Ну… да.
– Ты хотя бы понимаешь, что с профессиональной точки зрения Европа – это помойка? Ты хотя бы догадываешься, почему эти датчане так обрадовались, что он собирается в этот Орхуй? Да потому что любой музыкант, у которого в голове есть хотя бы пара извилин, сечет, что это пустая трата времени! Я думал, мы с тобой на одной волне!
Он кричал, и Бекки хотелось попросить его не делать этого. Она не выносила, когда на нее кричали.
– Мы на одной волне, – ответила она. – Это же всего одно лето.
– Мне это нравится! Всего одно лето! А Квинси с Майком? Им что прикажешь делать, когда наши голубки улетят на медовый месяц? Сидеть сложа руки и ждать от вас открытки? У Таннера уйдет минимум четыре месяца на то, чтобы найти новых музыкантов и сыграться с ними. А там уже семьдесят третий, и никто про него не вспомнит. Как тебе такое? Я-то думал, ты умная.
– В Европе много фолк-музыкантов, – сухо ответила Бекки. Гиг фыркнул.
– Я еще понимаю, если бы речь шла о Лондоне – лейблы по-прежнему ищут там новые имена. Но на континенте? Шутишь? Назови хотя бы один хит из сорока лучших, который записали бы во Франции или Германии.
– Дело не только в этом. А в том, чтобы найти новых слушателей.
– Прекрасно тебя понимаю. И как это делается? Играешь в “Холидей инн” в Рокфорде, потом в Рок-Айленде. Один за другим охватываешь самые крупные из маленьких городов, работаешь на репутацию, а ребята, которые ищут новые имена, только того и ждут. Поверь мне, Бекки. Твоему парню выгоднее выступать у нас в Декейтере, чем в Париже. Один музыкант, которому я восемь месяцев назад устраивал концерты в Декейтере, только что подписал контракт с крупным лейблом. Я тебя не обманываю.
– Но ведь он может и там сыграть – в смысле, в “Холидей инн”. Вернется в лучшей форме, с новыми знакомствами.
– Послушай, детка. Милая, послушай. Твой парень молодец. Да, я действительно подписал с ним контракт, в общем, из одолжения, потому что мне понравилась ты, но работаю я с ним не из одолжения. Он профессионал, знает, чего хочет, дамы его обожают, в общем, всем это выгодно. Но скажу тебе честно. Я не в восторге от его собственных песен, и слушатели тоже. Может, он станет писать лучше, время покажет, но пока таких, как он, миллион и еще один. Основное его преимущество – он молодой и красивый; правильно говорят: лейблы хотят молодых и красивых, как вампиры крови. Выпасть из жизни на год – последнее, что нужно твоему парню.
– Поняла, – очень слабым голосом ответила Бекки.
– Я ему сказал: если он хочет, чтобы я и впредь представлял его интересы, пусть пошлет поездку в Европу туда, где ей и место. Он меня и слушать не стал, но тебя он послушает. Возьми дело в свои руки, попробуй настоять на своем. Обещаешь?
– Не знаю.
– Из вас двоих умная ты. Он сделает, как ты скажешь.
Она повесила трубку, солнце по-прежнему било в окна, но Бекки казалось, что в кухне темно, точно освещало ее вовсе не солнце, а мечты о Европе. Ей было досадно, стыдно и обидно, жалко Таннера, еще жальче себя саму. Не обращая внимания на лепет Перри, она на автомате отвезла его к церкви и так же на автомате вернулась домой. Ей впервые так отчаянно не хотелось выходить на смену в “Рощу”.
Проигнорировать совет Гига, рискуя, что он разорвет договор с Таннером, – верх эгоизма. Но Шерли перед смертью мечтала, как ее племянница отправится в большое путешествие по Европе, Бекки уже отдала девять тысяч долларов из своих денег, а альтернативы Европе наводили на нее тоску: либо провести еще одно лето с родителями и работать официанткой в “Роще”, либо в душную и влажную июльскую жару кочевать мимо кукурузных полей из одного унылого среднезападного городишки в другой. Она понимала, что такова жизнь музыканта, но мечты о том, как они поедут в Европу и помогут тем самым карьере Таннера, были слишком прекрасны, чтобы уступить натиску действительности. Она не находила в себе сил отказаться от них.
Отвозя утром Джадсона с матерью в аэропорт О’Хара, Бекки так и не придумала, как быть. Она рассчитывала в отсутствие родных наслаждаться свободой, но слова Гига о Таннере, перекликающиеся с тем, что сказал о нем Клем, отравили романтику предстоящей недели. Бекки смотрела, как Джадсон с чемоданчиком несется впереди матери, предвкушая, как они прилетят в город пальм и кинозвезд, и ей казалось, будто все ее бросили.
Из аэропорта она отправилась прямиком в “Рощу”. Став директором Таннера, Гиг первым делом наложил вето на пятничные выступления в “Роще”, и Бекки понимала почему, поскольку с тех пор повидала места получше. Обстановка “Рощи” – стены и мебель землистых оттенков, деревья в кадках – была не модной, а старомодной, звук в зале паршивый, завсегдатаи – жмоты и никсонисты. К концу смены она так умоталась, что позвонила Таннеру домой и попросила его мать передать, что Бекки не поедет с ним на концерт в Уиннетку. Любопытно, что Таннер не перезвонил.
Однако в воскресенье утром на дорожку у дома Бекки, как обычно перед церковной службой, заехал его фургон. Бекки, сама не зная почему, не только надела самое нарядное весеннее платье, но и накрасилась. Из зеркала в ванной на нее смотрело отнюдь не девичье лицо – может, так оно и было. Может, ей хотелось перенестись в будущее и оттуда взглянуть на себя настоящую.
Таннер тоже принарядился. В туманном утреннем свете он выглядел великолепно: костюм, купленный на похороны бабушки, густые блестящие волосы рассыпаны по плечам; при виде красавицы Бекки он заморгал. Что бы там ни было, она никогда не устанет им любоваться, и она – та самая женщина, чьи губы он целует. После поцелуя, расшевелившего нервы там же, где и обычно, стоящая перед Бекки дилемма показалась ей несущественной.
