Филиппа Грегори - Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса
— Невинность? — воскликнула я. — Генрих считает, что остался невинным, хотя занял трон благодаря убийству законного короля? Да он вторгся в пределы английского королевства как претендент, как узурпатор!
— Не смей говорить так! — Она резко повернулась ко мне. — Не смей так его называть! Тебе это в первую очередь непозволительно!
— Вот как? Не совсем понимаю, что вы хотите этим сказать, — усмехнулась я. — Как не понимаю и его заявлений об утраченной невинности. Когда это он был невинен?
— Он был так молод! Он всю жизнь мечтал о троне. — Миледи с таким трудом произносила эти слова, словно их вытаскивали из нее силой, словно это была некая тяжкая исповедь. — Я сама внушила ему мечту о троне. Я сама воспитала его таким. Я вбила ему в голову, что он непременно должен стать королем Англии, что это главная цель его жизни, что он обязан завоевать эту корону. Да, это все моих рук дело. Я твердила ему, что он должен думать только о возвращении в Англию и о восстановлении своих законных прав. Что, захватив трон, он непременно должен его удержать.
Я молча ждала, что она скажет еще.
— Я говорила ему, что такова воля Господа, — помолчав, продолжила она. — Теперь английская корона у него на голове. Он завоевал ее. Он занял то место, которое и должен был занимать по праву и по рождению. Но чтобы удержаться на троне, чтобы до конца быть уверенным в своем будущем, ему пришлось убить молодого человека, почти такого же молодого, как он сам. Этот мальчишка точно так же стремился к трону, его точно так же воспитали с мыслью, что английская корона принадлежит ему по праву. И теперь у Генриха такое чувство, будто он убил самого себя. Он убил того мальчишку, каким когда-то был сам.
— Мальчишку, каким когда-то был сам… — медленно повторила я слова миледи. Она словно нарисовала передо мной портрет «этого мальчишки», выявила те его черты, которых я раньше не замечала. «Этот мальчишка», которому в отцы выбрали бедного лодочника из Турне, тоже утверждал, что имеет все права на трон, что он — принц, и Генрих, кстати, именно так его и воспринимал — считал его таким же, как он сам, претендентом, воспитанным на чужбине и стремящимся к той же цели.
— Вот почему мальчишка ему так понравился, — снова заговорила моя свекровь. — Вот почему он хотел его пощадить. Он был даже рад, что связал себя обещанием со временем его простить. Он надеялся, что ему удастся держать мальчишку при дворе в качестве обыкновенного пажа или шута и просто оплачивать его одежду и прочие расходы из тех денег, которые и предназначены для оплаты шутов и артистов. Таковы были его намерения вначале, но потом он обнаружил, что мальчишка нравится ему, что у них очень много общего. Оба они с детства воспитывались за границей, но всегда думали и мечтали только об Англии, изучали все, что связано с Англией, и всегда знали, что придет время, когда они поднимут паруса и поплывут на родину, в свое королевство. Генрих однажды сказал мне, что никто, кроме него, не может понять «этого мальчишку» — и только «этот мальчишка» способен по-настоящему понять его, Генриха.
— Тогда зачем же он его убил? — взорвалась я. — Зачем велел предать его смерти? Если, как он сам говорит, «этот мальчишка» был словно его собственное отражение в зеркале, такой же король, как и он?
Лицо миледи исказилось, как от жестокой боли.
— Во имя безопасности, — сказала она. — Если бы мальчишка остался жив, их непременно стали бы сравнивать, сопоставляя реального короля и его «зеркальное отражение» и желая определить, сколь велики различия между ними.
Некоторое время она молчала, а я думала о том, что Генрих всегда понимал: ему не дано выглядеть как настоящий король — как мой отец или даже как «этот мальчишка», в котором всегда чувствовался принц, хотя Генрих и велел называть его Перкином.
— Генрих не мог чувствовать себя в безопасности, пока жив этот мальчишка, — снова заговорила леди Маргарет. — Даже когда пытался постоянно держать его при себе. Даже когда тот угодил в ловушку, запутавшись в целом клубке созданной им лжи и его пришлось запереть в Тауэре. Ведь даже после этого в стране нашлось более чем достаточно людей, давших клятву освободить мальчишку. Сейчас Англия у нас в руках, но Генриху кажется, что удержать ее нам никогда не удастся. Этот мальчишка… был не таким, как Генрих. Он обладал неким особым даром — даром быть любимым своим народом.
— И теперь вы никогда не будете чувствовать себя в безопасности. — Я, по сути дела, повторила ее же слова, прекрасно понимая, что в этом-то и заключается моя месть ей, которая заняла мое место в покоях королевы и за этим столом точно так же, как ее сын занял место моего брата. — Вам не справиться с Англией. Вы никогда не будете полностью владеть ею, вы никогда не будете чувствовать себя здесь в безопасности, вы никогда не будете любимы своим народом!
Она слушала меня, низко склонив голову, словно я произносила ее смертный приговор и она признавала, что заслужила его.
— Я намерена сейчас же повидаться с моим мужем, — заявила я и решительно направилась к двери, отделявшей его покои от покоев королевы-матери.
— Тебе туда нельзя! — Она преградила мне путь. — Он очень болен! Он не хочет тебя видеть!
Но я шла прямо на нее, словно готовясь ее растоптать.
— Я его жена, — ровным тоном сказала я, — и королева Англии. Я желаю увидеться с мужем и непременно с ним увижусь. И не советую вам мне препятствовать.
На мгновение мне показалось, что придется попросту оттолкнуть ее от двери, но она, видно, все же сумела разглядеть в моем лице неколебимую решимость и отступила, давая мне пройти.
* * *В приемной Генриха не было, но дверь в спальню была открыта; я тихонько постучалась и вошла. Он стоял у окна; ставни были распахнуты, и он смотрел в ночное небо, хотя там не было ничего, кроме тьмы и мерцающей россыпи звезд, похожих на мелкие монетки. Он оглянулся, увидел меня, но ничего не сказал, и я вдруг почти физически ощутила его страшную тоску и душевную боль, его одиночество, его ужасающее отчаяние.
— Ты должен вернуться ко двору, — ровным тоном сказала я. — Пойдут ненужные слухи. Ты не можешь вечно здесь прятаться.
— Ты называешь это «прятаться»? — тут же взорвался Генрих.
— Именно так! — не колеблясь, заявила я.
— Значит, мои придворные по мне соскучились? — ядовитым тоном спросил он. — Неужели все они так сильно меня любят? Так жаждут поскорее меня увидеть?
— Да, они с нетерпением ждут твоего появления, — сказала я. — Ты — король Англии, твои подданные должны видеть тебя на троне. Я не могу одна нести такую тяжкую ношу, как корона Тюдоров.
— Я не думал, что она будет так тяжела, — пробормотал он, не глядя на меня.
— Да, ты так не думал, — кивнула я. — И я тоже так не думала.
Он прислонился лбом к каменной арке оконного проема.
— Я думал, что после того, как я выиграл битву, все будет легко. Мне казалось, я уже достиг воплощения в жизнь своей великой мечты. Но, знаешь, на самом деле быть королем куда хуже, чем одним из претендентов.
Он повернулся и посмотрел на меня. Впервые за несколько недель наши глаза встретились.
— Неужели ты считаешь, что я поступил неправильно? — вдруг спросил он. — Неужели я совершил тяжкий грех, убив их обоих?
— Да, — честно призналась я. — И, боюсь, нам еще придется за это расплачиваться.
— Значит, ты действительно боишься, что наш сын может умереть на наших глазах? А потом и внук? Что наша династия завершится королевой-девственницей? — В его голосе послышалась горечь. — А вот астрологи, причем самые знающие и куда более образованные, чем ты и твоя мать-ведьма, предсказали мне, что мы будем жить долго и расцвет нашей династии увенчается триумфом. Все до одного твердили мне это.
— Еще бы! — сказала я. — Только я вовсе не претендую на звание пророчицы. Будущего нашего я не знаю, зато прекрасно знаю, что всегда и за все приходится платить.
— Но я все же не думаю, что весь наш род вымрет, — сказал Генрих, тщетно пытаясь улыбнуться. — В конце концов, у нас трое сыновей. Трое замечательных принцев: Артур, Генри и Эдмунд. Об Артуре ото всех только самые хорошие отзывы; да и Генри умен, хорош собой и очень крепок; и маленький Эдмунд, слава богу, здоров и растет хорошо.
— У моей матери тоже было трое принцев, — возразила я, — но она умерла, не имея наследника.
Генрих перекрестился.
— Великий Боже, Элизабет! Не надо, не делай таких сравнений! Как можно?
— Но ведь кто-то же убил моих младших братьев, — сказала я. — И оба они умерли, даже не попрощавшись с матерью.
— Но умерли они не от моей руки! — вскричал Генрих. — Я в это время был в ссылке, за много миль отсюда, и не приказывал их убивать! Как ты можешь обвинять меня в столь страшном преступлении!
— Но ты выиграл благодаря их смерти, — продолжала я выдвигать свои жутковатые аргументы. — Ты — их наследник. И в любом случае именно ты убил моего кузена Тедди. Этого не может отрицать никто, даже твоя мать. Ты убил юношу, невинного, как младенец! И «этого мальчишку» ты тоже убил. Ты убил этого очаровательного молодого человека только за то, что его все любили!
