Ян Отченашек - Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма
В последние месяцы его старая голова шла кругом, отказывалась понимать события, вихрем налетавшие на него. Сначала принесли сына Вацлава с кровавыми ранами на теле. Это чуть не лишило его рассудка, а когда он узнал, кто совершил злодеяние, — разъярился и проклял своих бывших кормильцев и в этой и в той жизни. Выздоравливающему Вашеку пришлось успокаивать старика — тот считал себя виноватым. Затем в один прекрасный день на пороге дома объявилась дочь и рассказала всю свою историю. И опять старик ничего не мог взять в толк. Бродил по дому, качая головой, да сплевывал. Его Ирена! Он настаивал, чтоб она осталась дома, и не понимал, почему она не согласилась, уехала. Сколько забот! А Вашек еще ее поддерживал! Мол, хочет сама встать на ноги. Нет, не мог постичь этого старик, все маячила у него перед глазами маленькая Иренка, его любимица, его баловень — отца душила запоздалая нежность, страх за нее… И в это-то тревожное время и подоспела телеграмма.
На кратком семейном совете было решено ехать в Прагу Вашеку — старик недомогал, очень уж расчувствовался, того и гляди заплачет. Он поедет потом. С этого момента он то и дело выдвигал дикие идеи — что надо сделать, что послать Ирене и внучку — и настаивал на своем со старческой неуступчивостью, даже снова разругался с сыном. После этого потихоньку отправился в городскую сберкассу, снял несколько тысяч из денег, которые копил себе на похороны, и послал их дочери и внуку. Хорошо еще, Вожена, сноха, оказалась по-матерински практичной: послала молодой матери бельишко, оставшееся от собственных детей — пригодится! Вашек прирезал во дворе молодого кролика.
— Ну вот… — бормотал старый стеклодув, прощаясь с сыном — умиление сдавило ему горло, он путался в словах. — Передай привет обоим… и тому человеку, который ее приютил… всем там привет передай, да пускай домой-то заедут! И если что… того… да сам-то гляди осторожнее!
Вацлав свободно вздохнул, только очутившись на дороге к станции. Божена несла его чемодан — правая рука Вашека еще висела на перевязи. Он постепенно выздоравливал, железный организм справлялся с последствиями ранения, но при всяком резком движении в руке все еще отзывалась боль. И все-таки он уже потихоньку двигал ею, упрямо пробовал, когда никто не видел, шипел от боли и гнева — но так, чтоб никто не слышал. Ничего, дело пойдет! Чертова рука…
На перроне он поцеловал жену и вскочил в вагон.
В тот же день к вечеру Вашек постучался в комнату к Бриху, где теперь жила Ирена, и ввалился без всякого стеснения. Ирена лишь накануне вернулась из родильного дома, в комнате все было вверх ногами. Она кинулась навстречу брату с ликующим криком, повисла у него на шее:
— Вашек! Вашек, это ты?
— Нет — мой дух, — смущенно отозвался он, заметив, что в комнате они не одни.
Вацлав терпеть не мог патетики, особенно на глазах у людей, в таких случаях он всегда казался себе плохим актером-любителем. И теперь высвободился из объятий сестры и, ухватив ее за пышные кудри, потрепал шутливо, как маленькую девочку.
— На, ощупай меня, коли не веришь! Я это, я. А теперь похвались-ка, где же твой нахлебник, дай-ка взглянуть на него, родня, чай!
Ирена, покраснев от материнской гордости, позвала брата к кроватке у окна. Он наклонился, задерживая дыхание, к спящему младенцу, задумался, стараясь спрятать покрасневшее взволнованное лицо. Новорожденные всегда казались ему такими крошечными! Он спросил, сколько весит племянник, довольно проворчал:
— Так…
И весело подмигнул Ирене: порядок, девочка! Только теперь обвел взглядом комнату.
У стола стоял стройный человек с темно-карими внимательными глазами и сосредоточенно наблюдал за ним. Вашек пристально посмотрел на него — всего секунду, но этого было достаточно. Он всегда полагался на первое впечатление: понравится или нет? Порой корил себя за опрометчивость суждения, ибо случалось, что на какое-то время ему приходилось менять свое мнение о человеке; но, как правило, первое впечатление не обманывало. Такой опыт вынес он из общения с людьми. Сейчас он сразу понял, кто этот стройный малый, — слыхал о нем от Ирены, но до сих пор с ним не встречался. Так постояли они, меряя друг друга по-мужски испытующими взглядами, потом этот человек отлепился от стола и со спокойной улыбкой, понравившейся Вашеку, протянул руку:
— Брих!
Ладно. Вашек тотчас почувствовал, что этому человеку не нужна его благодарность, и был приятно удивлен, ощутив, сколько честной силы вложил Брих в рукопожатие. Гм, а этот парень не из теста слеплен, удовлетворенно подумал он.
— Страка! — сердечно ответил Вашек. — Рад познакомиться с вами. Наша девчонка о вас рассказывала.
Говорил он громко, и Ирена попросила быть потише — как бы не разбудил ребенка. Вашек плюхнулся на стул, который, однако, накренился, — ой, ой! — Вашек едва успел вскочить. И тотчас громогласно захохотал. Всякое смущение прошло, и вскоре Вашек, размахивая руками, непринужденно болтал, словно у себя дома.
— Надеюсь, девочка, теперь ты снова засядешь за пианино. Ты ведь из музыкантской семьи! Твое бренчанье стоило уйму денег, а их надо вернуть!
Он рассказал о Яворжи, об отце, удовлетворенно хмыкнул, узнав, что Ирена уже взялась за работу, хочет наверстать упущенное; и только о своем ранении Вашек решительно отклонил все разговоры.
— Слушай, дело прошлое, чего ж копаться! Одно меня бесит; не попался мне в лапы этот подонок. А рука уже ничего, глянь, как двигается! Все эти подонки — не самое страшное нынче. Только на то и способны, что пырнуть из-за угла да дать деру, — а вот убить… Нет, всех нас им теперь уже не перебить. Ну, я побежал — у меня тут еще дельце в профсоюзе. Сами понимаете: председатель заводского совета, голова идет кругом. Будьте же все здоровы да валяйте в Яворжи!
Он ушел, оставив за собой славную атмосферу мужественной силы. Брих проводил его до галереи, а вернувшись, застал Ирену на тахте: она еще мало ходила и быстро уставала, приходилось отдыхать.
Брих подсел к ней, взял за руку. Она смотрела на него из-под светлых бровей с тихой улыбкой на порозовевшем лице и казалась счастливее и прекраснее, чем когда-либо.
Многое изменилось за последние месяцы; Брих что-то понял, чего-то еще нет. И поймет ли когда?
Ирена поселилась с ребенком в его комнате, а он перебрался в холостяцкую берлогу Бартоша, который в ней больше не нуждался. Вот ведь как! — посмеялся Брих, когда впервые улегся в постель под шиферной крышей малостранского дома. — Всегда-то я мечтал жить на Малой Стране! Несколько романтическая мечта, и вдруг жизнь поворачивается, и ты оказываешься именно там, где мечталось. На новой своей работе он еще только нащупывал почву под ногами; честолюбие, жажда активной деятельности, новые заботы. И все же — счастье! Оно вокруг тебя, только не будь трусом. Брих снова принялся за учебу, часами просиживал за столом Бартоша над учебниками, статистическими пособиями, и его мозг, изголодавшийся от бездеятельности, все впитывал легко и жадно. Господи, сколько всего надо усвоить!
Он заботливо опекал Ирену и радовался при виде того, как к ней возвращаются силы, как стряхивает она с себя пыль и грязь. Начала работать, строит планы. Брих просил Власту помочь ей и знал, что Ирена — в надежных руках. Удастся ли ему когда-нибудь достойно отблагодарить Патеру и его жену? Над этим он не ломал себе головы — такие услуги были чем-то естественным для черноволосой Власты.
Но о самих себе они с Иреной еще не заговаривали откровенно. Бриху это казалось преждевременным да и лишним; ей надо было сперва полностью прийти в себя, нужен был покой, чтоб вывести малыша в мир. Да, но ребенок-то — не его… Раздумывая обо всем этом во время вечерних прогулок по улочкам Малой Страны, Брих ощущал в душе некую занозу, разочарование. Боролся с этим и кое-как справлялся. Глупец я! Но… но это сидело в нем. Да и Ирена, с присущей ей чуткостью, угадывала, что-то в нем бродит, и тщательно избегала разговоров об их будущей жизни, хотя и не скрывала своего счастья. Ребенок! Как она ему радовалась!
И вот теперь сидят они друг с дружкой, а рядом в мягких перинках спит ребенок. Брих держит Ирену за руку и с безмолвным изумлением оглядывается на запутанные пути, по которым пришлось им идти навстречу друг другу. Началось все это… постой, когда же это началось? Тогда выли сирены над крышами, была война, долгая, бесконечная, умирали люди — в эти-то темные ночи и родилась их любовь. Была она незрелая, робко сжавшаяся — только «до конца войны», как он потом назвал ее; нечто нереальное, хоть и дурманяще-прекрасное, — желание прибиться поближе друг к другу, тень, некрещеное дитя одиночества и тоски двух молодых людей, жаждавших настоящей жизни; а позади этой любви зияла уже только боль несбывшейся надежды, и смятение, и блуждание в тумане.
