Канта Ибрагимов - Сказка Востока
В сущности, ситуация возникла нелепая. Тот юнец, которого Тамерлан вовремя не добил, но сделал рабом, выжил, стал достойным воином, все эти годы, пусть и проигрывая, ему противостоял, а теперь он нанес такой удар, что с ним надо считаться. И Властелин отправляет к Малцагу послов. Вызвались грузины-военачальники из армии Тимуридов.
Вернулись они быстро, правда, ни с чем, зато кое-что разузнали, докладывают Властелину: Малцаг совсем рядом, прямо за рекой Аракс, личной охраны особо нет, армия немногочисленна, но он пользуется огромной популярностью и поддержкой среди населения почти всего Кавказа. А труп Мухаммед-Султана ни за какие богатства не отдает, возможен только обмен на повешенных — купца Бочека и доктора Сакрела.
— Ха! — воскликнул Властелин. — Так этого добра у нас хоть отбавляй.
В спешном порядке откопали мужские захоронения, уложили словно мощи святых в красивые гробы, отправили за Аракс. Вскоре все это возвратилось обратно.
— Властелин мира! — докладывают послы. — Азнаур Красный Малцаг проверил кости, череп, зубы — не те. А еще сказал, что казненных в одежде закапывали.
— Где мне взять их одежду? — взбесился Тамерлан. Ему и полки не нужны, послал бы он лишь двоих из своих умельцев, и они вмиг бы отравили этого подонка Малцага. Да в том-то и дело, что убить его никак нельзя. А где этого Бочека и какого-то Сакрела взять? В это время на глаза Тимуру попал шахматный стол (с момента гибели Мухаммед-Султана играть в любимую игру он уже не может и не хочет), и тут его осенило:
— Ко мне Моллу Несарта! — вот кто друг, земляк и защитник Малцага.
Благо, Молла Несарт недалече, в Мараге, все еще занимается переправкой своей обсерватории в Самарканд. Доставили его быстро. Чуть более года они не виделись, да Тамерлан за это время очень сильно изменился, явно сдал, и, как свидетельствует очевидец Клавихо, «это был дряхлый старик, у которого от старости даже веки не поднимались».[244]
— Властелин, — стал на одно колено Молла, склонил голову, и правая рука к груди, как того требует ритуал, — прими сердечные соболезнования.
— Гм, — кашлянул Тамерлан, — странно. но вижу, что искренне.
— Ничего странного, Властелин, — теперь Молла стоит, — любой благовоспитанный человек обязан выразить соболезнования даже отцеубийце.
— На что ты намекаешь? — суров, как прежде, голос Тамерлана.
— Все любят чад своих.
— Мухаммед-Султан — Великий хан.
— О Властелин, прости. Я думал, Божий раб, как все мы.
— Наглец, напрасны все мои труды, не смог тебя я переделать.
— Ты ж не отец мне и не мать.
— Опять дерзишь, неблагодарный. Небось забыл, кто вытащил тебя из мерзкого зиндана?
— Такой, как ты, тиран меня в тюрьму поверг. Ты вытащил меня, чтобы в шахматы играл и правду говорил, и я тебе служу по мере моих сил.
— А у меня беда — играть я не хочу.
— Не вся же жизнь игра, бывают и заботы. А то, что не играешь, — не от бед, а оттого, что сам и все тебе внушили — Властелин! И где найдешь ты равного партнера?
— Ты предлагаешь мне игру?
— Я предлагаю исцеление. Ведь ты забудешься в игре.
— А дальше?
— Дальше все пройдет, ведь ты получишь поражение, оно вернет тебя с Небес, и ты увидишь — у всех горе, покуда алчность в нас жива.
— Молчи, я захотел с тобой сразиться.
— Вот так тебе всю жизнь служу.
По одному взмаху Тамерлана евнухи притащили шахматный стол. Вначале Властелин медленно, еле-еле передвигал массивно-инкрустированные фигуры, а потом словно на глазах ожил, стал быстро играть и, как прежде, заговорил о делах.
— Ты что ж это до сих пор обсерваторию не перевез?
— Властелин, дважды отвозил все в Самарканд, осталось чуть-чуть, но твои эмиры ныне мне не помогают, не подчиняются.
— Отчего же? Ведь у тебя моя именная пайзца!
— Властелин, в том-то и дело. Пайзцу мне выдал Великий эмир, когда остальные были простыми эмирами. Теперь ты Властелин, а простые эмиры, в свою очередь, стали «великими», и моя пайзца утратила вес.
— Не юли, говори, как есть!
— Видишь, Властелин, ты и в шахматы слабо стал играть, значит и в жизни, — тут Молла замолк.
— Не бывать тому! — стукнул кулаком Тамерлан.
— Да, — поддержал Молла, — лучше один хозяин, нежели смута князьков. Мат.
— Давай сыграем еще одну партию, — не любит проигрывать Властелин.
В этой партии он очень активен, давит, и в едва видимых глазах появился блеск, на лице легкий румянец, даже оспина стала незаметной. И когда его преимущество явно обозначилось, он, как и ранее любил, перешел к делу — о Малцаге и Мухаммед-Султане.
— Это, я думаю, смогу, — отвечает Молла, а чуть погодя: — И все же молодец Малцаг — заставил себя уважить.
Скривилось лицо Властелина, аж желваки нервно заиграли, а Молла в том же непринужденном тоне продолжает:
— Повесил бы ты нас обоих с удовольствием. Ха-ха, да вот видишь, теперь нельзя. Ты всегда руководствуешься расчетом и выгодой, а не эмоциями и прихотью. Поэтому и Властелин! — он прямо глядел в его лицо. — Когда выезжать?.. Понял, на рассвете. Только выдай мне новую пайзцу, та не в почете.
— Выедешь через три дня, — сухо постановил Тамерлан. — И увидишь, что моя старая пайзца всегда и всюду в силе. Пока я живой!
На следующий день, с самого утра, как член дивана,[245] Молла Несарт вызван вновь в «Сказку Востока», сам Властелин выслушивает всех визирей, эмиров, прочих сановников и даже своих детей. На второй день — массовая казнь. На третий — Молла Несарт отправляется в путь, при виде его пайзцы даже большие военачальники падают на колени. Но эта благодать — лишь до Аракса. Севернее реки Молла Несарт боится, как бы эту пайзцу кто не увидал, пока он не встретит самого Малцага.
Их встреча была яркой, чувственной, не без слез на глазах Несарта.
— Я так рад, я так горд за тебя, — обнимал, как сына, старик Малцага, — а потом был праздник, и слегка хмельной ученый ликовал: — Вот и дожил. Всюду почет, всюду уважение. В Тебризе Тамерлан провожал — той устроил, тут — Малца гловзар[246] устроил.
Лишь на второе утро заговорили о делах.
— Молла, твое слово — закон, и все я исполню, — говорил Малцаг, — да Бочек и Сакрел так много для меня сделали, тоже родные, что я хотел, в знак уважения, их в мавзолее похоронить.
— Ты о чем, Малцаг?! Ты видел пирамиды в Египте? Ты видел мавзолеи и склепы в других городах? А знаешь, что зачастую эти грандиозные сооружения, которыми восторгается мир, соорудили сами для себя при жизни тираны, деспоты, узурпаторы, которые уничтожили тысячи, а может, как Тимур, и миллионы людей. Так эти усыпальницы и пирамиды они строят сами оттого, что Бог их покарал. После смерти, а она для всех неминуема, этих грешных господ даже в ад не берут, земля их не принимает,
Небеса — тем более. Вот и мучаются их страждущие души и тела в этих великих пирамидах, напоминая человечеству, как жить нельзя. Да мы это не понимаем, при жизни все денег и славы ищем, и после смерти такую же роскошь купить хотим. А в священных писаниях — Торе, Библии, Коране — ясно написано: умер человек, небольшой холм, даже траву не стричь, лишь она по нему может плакать.
— А как же память? — не удержался Малцаг.
— Человеческая память — это лишь обретенные человечеством знания. Знания — это поиск истины. А истина — это и есть свобода и богатство. А остальное — мишура. Если не веришь, пойди, посмотри на Тимура. Чего он достиг? Окружение, даже самые близкие, ждут не дождутся, когда он помрет, чтобы завладеть его богатством. А он уже возводит мавзолей для Мухаммед-Султана и для себя.
— По-твоему, надо жить в пещерах, без уюта и удобств?
— Жить и умирать надо скромно. Не то земля превратится в сплошные мавзолеи, то бишь в кладбище. А нескромность хороша лишь в одном — в поиске истины, в знаниях!
— Скажи, Молла, а ты постоянно глядишь в небо, на звезды. Что ты там выискиваешь?
— Хе-хе, зрю в корень, выискиваю знания. Хоть и говорят, что земля — колыбель человечества, но, мне кажется, колыбель там, в Космосе, во Вселенной. Оттуда мы пришли — туда и уйдем, в вечность. А земля. Если бы была колыбелью, то вряд ли мы ее так, словно чужую, испоганили бы. Мы на земле, будто варвары Тамерлана, захватившие вражеский город. Ну хватит умничать, я устал, устал ждать смерти, но не устал познавать жизнь. Жизнь так прекрасна, когда в ней мир!
Их разговор продолжался всю ночь, под весенним, прохладным, бездонным звездным небом, у костра.
— Малцаг, как переменчив мир, — уже пред прекрасным рассветом сказал Молла. — Разве могли мы пару лет назад даже представить, что вот так свободно будем сидеть на родной земле, на Кавказе. А сегодня Тамерлан просит тебя и меня. Мы же верили в это. А как мечтали, вместе с Шадомой.
При упоминании этого имени Малцаг вздрогнул, тяжело вздохнул, но ничего не сказал. А Молла продолжал:
