132 (СИ) - Шнайдер Анна

Разве это можно объяснить? Как?

Я не знала, поэтому молчала.

И Влад просто ушёл, напоследок сказав, что позвонит мне, как только примет какое-то окончательное решение.

Я не сомневалась: он уже не вернётся.

27

Воскресенье я провела, лихорадочно переделывая домашние дела, чтобы хотя бы чем-то занять мозги, но не особенно помогало. Пару раз звонила мама, но трубку я не брала — не желала с ней разговаривать, понимая, какой жёсткий прессинг меня ждёт. Несмотря на то, что знала: Влад ей ничего не сказал и не скажет.

В понедельник я с утра пораньше позвонила в свою бывшую школу и была поражена, когда мне легко и быстро назначили время для встречи с директором, причём не через неделю или две, а в тот же день, но в пять часов вечера. Я сразу отпросилась с работы и после четырёх часов вышла из офиса, чувствуя настолько дикое волнение, что у меня вновь начали холодеть пальцы.

И чем ближе я подходила к школе, тем сильнее меня трясло. В субботу, когда я проходила мимо, такого всё же не было, но и цель тогда была иной. Да и, по правде говоря, в тот день я предчувствовала, что ничего не добьюсь, а сейчас…

Сейчас мне казалось, что результат должен быть. Только вот — какой? И было ощущение, что если мне не поможет Елена Георгиевна, то не поможет уже никто и никогда.

В школе ничего не изменилось — как будто и не прошло почти пятнадцати лет с моего выпускного вечера. Точнее, с вручения аттестата — на сам выпускной я не ходила, зная, что видеть меня там не хотят. И вот, я вновь здесь, в этом здании…

Кабинет директора находился неподалёку от входа в спортзал. Нужно было только завернуть за угол, спуститься по лестнице и перейти по коридору, соединяющему этот корпус с соседним. Он начинался как раз с двери в спортзал, в предбаннике которого находились два входа в раздевалки. И я, воспользовавшись тем, что у меня оставалось десять минут до встречи с Еленой Георгиевной, решила сходить туда.

Зачем? Не знаю.

Я не надеялась встретить там Алексея Дмитриевича — это было бы глупо. Не знаю, чем он занимается сейчас, но после обвинительного приговора по такой статье вернуться к работе с детьми уже невозможно.

Дверь, ведущая в предбанник, оказалась распахнута настежь, и я, несмотря на то, что так и не решилась войти туда, отлично слышала голоса незнакомых детей и свист судейского свистка. Никто из тех, кто сейчас находился внутри спортивного зала, скорее всего, и не ведал о том, какая трагедия здесь когда-то произошла. Они спокойно играли во что-то, бегали, смеялись.

У нашего класса — да и не только у нашего — всё было несколько иначе. Спортзал простоял закрытым целый год, уроков не проводилось, потому что не было учителя. Возможно, Елена Георгиевна надеялась, что Алексея Дмитриевича оправдают, и ждала его назад. Я не знаю. Но после вынесения приговора другого педагога всё же нашли, и это была молодая девушка, которую мы откровенно не любили. Не любили просто так, ни за что — ничего такого она с нами не делала. Просто она не была Алексеем Дмитриевичем.

А вот классное руководство взяла на себя преподаватель алгебры и геометрии. Хорошая женщина, но с ней ни у кого из моих одноклассников не сложилось душевных отношений. Только формальные.

На уроки физкультуры мы ходили с унылыми лицами. Я не помню, чтобы кто-то хоть раз рассмеялся, находясь в спортзале, зато отлично помню неприязненные взгляды, которым я удостаивалась до самого выпускного. Стоит ли говорить, что физкультуру я прогуливала особенно часто?

Вздохнув и потерев ладони друг о друга, чтобы немного сбросить напряжение, я отвернулась и отправилась обратно к кабинету директора. Посмотрела на часы: ещё пять минут, но можно попробовать постучаться.

Так я и сделала, ожидая чего угодно — но не того, что дверь неожиданно откроется, и появившаяся на пороге Елена Георгиевна скажет:

— Заходи, Вика.‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

28

Сразу, как только я шагнула в кабинет директора, мне подумалось, что здесь меня ждали. Почему возникло это ощущение, было сложно определить, но оно никак не проходило. И пока я шла по шерстяному красному ковру, купленному ещё при Советском Союзе, вслед за директором, и пока садилась перед широким столом из тёмного дуба, и пока собиралась с мыслями, глядя на Елену Георгиевну — всё это время мне казалось, что женщина, находящаяся передо мной, рада мне.

Мне и моим вопросам до этого момента никто не был рад, поэтому я сомневалась, что права.

— Вы меня узнали? — спросила я в итоге, сжимая руки на коленях. Ладони неуловимо дрожали.

— Ну, ты, конечно, сильно изменилась. — Губ женщины коснулась мягкая улыбка. — Но узнать можно. Да и секретарю нашему ты представилась, как Виктория Сомова.

Я не стала выражать удивление, что она помнит мою фамилию. После того, что я сделала, это было не удивительно.

— Елена Георгиевна, — даже не сказала, а пролепетала я, непроизвольно отводя взгляд и втягивая голову в плечи, — мне нужна ваша помощь. Честно признаюсь, вы моя последняя надежда… Больше мне не к кому обратиться.

— Я слушаю.

Я сглотнула и посмотрела на собеседницу. В отличие от меня, Елена Георгиевна выглядела совершенно спокойной, но в её глазах я не заметила ни крошки удивления.

— Алексей Дмитриевич… — выдохнула я, чувствуя, как во мне начинает разгораться странная, иррациональная надежда. — У вас есть его контакты? Адрес или телефон…

— Конечно, есть, — кивнула директор. — Сейчас напишу.

Я замерла, не веря, что вот так — просто…

А Елена Георгиевна действительно вытащила из органайзера маленькую квадратную бумажку, взяла ручку и начала что-то на ней писать…

Не задав ни единого вопроса, зачем мне контакты Алексея Дмитриевича.

Не упрекнув.

Не одарив меня презрением или жалостью во взгляде.

Она просто писала, и я не верила своему счастью…

— Вот, — сказала Елена Георгиевна, протянув мне бумажку. — И прими совет, Вика. Поезжай к нему в любой день к десяти часам утра. В это время, с десяти до двенадцати, он каждый день гуляет со своей младшей внучкой. Один.

— С младшей внучкой… — эхом повторила я, глядя на ровный учительский почерк Елены Георгиевны. Перед глазами всё расплывалось, будто я надела не свои очки. — У него их… несколько?

— Четыре. — Голос нашего директора отчётливо потеплел. — Сплошные девчонки у них в семье рождаются. Почему я тебе именно про это время сказала… — Елена Георгиевна тяжело вздохнула, будто о чём-то сожалела. — Тебе не стоит встречаться с его дочками. Ничем хорошим это не закончится.

— Я понимаю, — откликнулась я почти неслышно. — А…

Я подняла голову, приподняла очки, вытерла пальцами скопившиеся в глазах, но так и не пролившиеся слёзы, и спросила:

— Почему вы мне помогаете, Елена Георгиевна?

— Потому что это нужно вам обоим.

29

У меня было несколько вариантов, что делать дальше.

Можно было сразу позвонить Алексею Дмитриевичу, но этот вариант я отмела сразу: по телефону я совсем растеряюсь и, скорее всего, не смогу ничего сказать. Да и что я должна говорить? Не могу же я просто попросить прощения… Нет, могу, конечно. Но в ответ почти наверняка услышу: «Прощаю, но больше не звони».

Нет, я должна поехать к нему. И именно в то время, когда он гуляет на улице один: Елена Георгиевна права, ни к чему мне видеть других членов его семьи. Тогда никакого разговора не получится, потому что меня просто прогонят.

Но когда ехать? В субботу, дождавшись выходных? Самый очевидный вариант, но я понимала, что до субботы умру от ожидания. Честно говоря, я уже начинала умирать… причём сама не понимала, отчего больше: то ли от страха, то ли от нетерпения и радости, что у меня всё-таки получилось достать контакты Алексея Дмитриевича.

Шагая от школы к метро, я приняла очередное решение: ехать завтра. Отпроситься с работы и ехать. И пусть по пути меня будет трясти, пусть я буду паниковать, но я должна поскорее увидеть своего учителя и поговорить с ним. Что именно стану говорить, разберусь на месте…