Януш Вишневский - Постель
На первой перемене после девяноста минут занятий я вышла на крыльцо подышать свежим воздухом. Его машина все еще стояла. Сама не знаю почему, но я направилась к ней. Когда, завидев меня, он вышел из машины, я прибавила шагу. Мы встретились посередине.
Вечером в ресторане на Казимире[14] я была уже с маникюром, макияжем, блузка надета не наизнанку, от меня веяло ароматом «Гуччи-II», и впервые, заглядевшись на его губы, я захотела спелой малины в январе. Когда после ужина он вез меня домой на такси, я все ждала какого-нибудь поворота и центробежной силы, которая поможет моим желаниям и, вопреки моей робости, толкнет меня на него. Наконец она меня толкнула.
Я лишь на мгновение оказалась в его объятиях, но успела ощутить его дыхание на своих волосах.
Воскресенье, 26 января
Уехал…
Я решила, что не понесу пальто в химчистку. Пусть, все в пятнах, оно висит у меня в прихожей. Хочу видеть его, когда ухожу на работу и когда возвращаюсь домой. А еще когда вечером иду спать. Тогда, наверное, больше всего…
Уехал…
Испанские глаголы «уезжать», «путешествовать», «возвращаться», «отправляться», «взлетать» и «приземляться» я теперь легко могу проспрягать. Последние четырнадцать дней мы употребляли их очень часто. Четырнадцать дней. И одну ночь. Ту, что со вчера на сегодня.
Вчера утром я размышляла над тем, когда женщина — не уронив себя во всех смыслах этого слова — может лечь с мужчиной в постель. Сколько перед этим событием они должны вместе отобедать, сколько раз сходить в кино, на прогулку, сколько провести друг с другом бесед или сколько знать друг о друге? Я предположила, что женщина хочет лечь со своим избранником в постель и делает это не только потому, что так хочется ему. Ему этого хочется, как правило, еще до первого ужина, до первого похода в кино, до первой прогулки, хотя часто он не знает о женщине ничего, даже ее имени. Мы провели вместе четырнадцать вечеров, четыре раза были в кино, держались за руки во время всех восьми прогулок, а после разговоров с ним я знаю даже, как зовут его крестную. Думаю, что для иных пар все это стало бы возможно только после ста сорока дней. Мы уложились в четырнадцать. И снова думаю, что те, другие, оказались бы в постели спустя четырнадцать дней. Вроде все как и у нас, но на самом деле в десять раз быстрее. И где тут справедливость?! Ты ведь понимаешь, что я шучу, так ведь, Агнися?
Когда вечерами мы подъезжали к моему дому, я ждала, что он велит таксисту не ждать и, не спросив моего согласия, пойдет со мной наверх, к моей двери. Мне захотелось этого уже после второго нашего ужина, А может, и после первого…
То, что он ждал до последнего дня и последней ночи в Польше, для меня, с одной стороны, странно (робость? впечатлительность? страх быть отвергнутым? правила игры?), а с другой — очень печально. В определенном смысле я почувствовала себя брошенной. Он «использовал» меня, оставил с мечтами, неудовлетворенностью и запахом своего парфюма на моей подушке. А кроме того, оставил зубную щетку в ванной, красные следы от своей щетины на моих бедрах, недопитый утренний кофе в кружке, взъерошенные и склеенные моим потом и его слюной волосы у меня на голове, горсть монет, высыпавшихся из кармана, когда вчера вечером я поспешно снимала с него брюки в ванной, мои покусанные губы…
Разок попользовался мною. И уехал…
У Энрике три паспорта, четыре официальных адреса и ни одного места, которое он мог бы назвать своим. Это современный кочевник. Глобализированный, компьютеризированный и «упакованный», но все равно кочевник. У него три мобильника, два палмтопа, два лэптопа и восемь интернет-адресов. Он подписал контракты с четырьмя международными корпорациями на трех континентах и вот уже десять лет (я писала тебе, что он старый?!) перемещается по миру и проводит консультации в фирмах или государственных организациях, как дешево купить или дорого продать другие фирмы. Он называет их «объектами» или «проектами». Иногда их цена переваливает за десяток миллионов евро. В Кракове в течение четырнадцати дней он проводил консультации в польском филиале японской «Фуджицу». Если бы не польская бюрократия, он управился бы в четыре дня. Впервые за свою двадцатичетырехлетнюю жизнь я прониклась чувством благодарности к польским учреждениям и польским чиновникам. На задаваемый при разных обстоятельствах — в основном иммиграционными чиновниками в аэропортах — вопрос об адресе постоянного пребывания он чаще всего называл Бостон. В последнее время, после 11 сентября, в арабских странах или странах мусульманской Азии называет Барселону. Там живет его брат, и там он продлевает свой испанский паспорт. Когда вчера вечером я спросила его, откуда он, он ответил, что «прямо из Кракова». Я скучаю по нему, Агнешка…
Среда, 30 апреля
Я перестала преподавать немецкий директорам в уик-энды. Я перестала писать тебе в уик-энды, делать покупки в уик-энды, читать книги в уик-энды, навещать родителей в уик-энды. В уик-энды — а для меня уик-энд начинается примерно в четыре вечера пятницы — я стою в очередях в аэропорту, трясусь от страха при каждом взлете и каждой посадке, а в полете читаю туристические путеводители. Но только тогда, когда не трясет. Когда трясет, я судорожно впиваюсь в поручни кресла, закрываю глаза и молюсь. Стюардессы, думаю, самые глупые женщины в мире. Как можно так рисковать ради денег?!
Я купила карту Европы и повесила ее на стене над диваном, ношу с собой в сумочке расписание полетов шести авиакомпаний. Расписание польского «Лота»[15] с вечера пятницы до обеда в субботу и на вечер воскресенья я знаю наизусть. Когда я посылаю эсэмэски Энрике, использую исключительно номера рейсов. Он тоже выучил их наизусть. Агнешка, вот уже два месяца я живу в сумасшедшем мире, его мире. Я по-другому измеряю время. У меня совсем другой календарь. Теперь каждая неделя для меня точно Страстная неделя перед Великим воскресеньем. По понедельникам я борюсь со сном и стараюсь продержаться до конца лекций. Уже во вторник я ощущаю его отсутствие и начинаю звонить ему. К среде на меня накатывает настоящая тоска по нему, и, чтобы как-то с этим справиться, я работаю допоздна: во-первых, наверстываю упущенное и меньше скучаю, а во-вторых, я ближе к Интернету и могу писать ему мейлы. В четверг вечером собираю чемодан и ложусь спать пораньше, чтобы время ожидания не казалось таким долгим. Как правило, я пока еще не знаю, в каком европейском городе и в каком отеле засну вместе с ним в ночь с пятницы на субботу. В поистине страстную для меня пятницу рано утром он сообщает номер рейса. Вечером я ловлю такси и еду в аэропорт, беру билеты, которые он зарезервировал на мое имя, и для храбрости пью виски с колой в баре аэропорта. Потом сажусь в самолет и начинаю бояться. Приземляюсь. Взбудораженная остатками страха, спиртным и предвкушением встречи, я успокаиваюсь только тогда, когда сижу, прижавшись к нему, в машине. Он рассказывает мне о том, как провел неделю, нежно целует мои волосы. Потом, в отеле, он раздевает меня, ведет в ванную, моет и массирует мне голову. (Обожаю, когда мы вместе сидим в ванне и он запускает пальцы в волосы и массирует голову.) Первый раз мы любимся только после полуночи. В поистине великую для нас субботу…
Среда, 30 июля
С ума можно сойти…
Уже четыре недели Энрике в Бостоне, а я чувствую себя как наркоман во время ломки. Когда я слышу, как над Краковом пролетает самолет, я начинаю завидовать стюардессам, которым так подфартило с профессией. Еще немного — и я стану вроде той собаки Павлова. Каждый пролетающий самолет будет вызывать увлажнение в паху.
Работаю, встаю рано, иду в институт и возвращаюсь домой, чтобы спать. Если он не вернется в течение нескольких недель в Европу, я или на самом деле сойду с ума, или… закончу кандидатскую досрочно. Вот уж действительно свинью подложу моему руководителю! Над кем тогда этот ханжа будет издеваться на семинарах?!
Хочу закончить кандидатскую. Как можно скорее. Хочу поскорее написать ее, никому об этом не говорить и держать готовую в столе, иметь кучу свободного времени, ожидая пятниц, суббот и воскресений. Кроме того, я хочу, чтобы Энрике мог гордиться мной. Меня возбуждает, когда он смотрит на меня с восхищением. Я не слишком много знаю о женщинах в его жизни, но я поняла, что он в состоянии полюбить только тех, кем восхищается. Он рассказывал мне только о двух значимых в его жизни женщинах. Как раз о тех, которыми он восхищается или восхищался.
О своей матери, которая теперь на кладбище Пер-Лашез в Париже. Где бы он ни оказался, везде в годовщину смерти матери идет на ближайшее кладбище и на первой приглянувшейся могиле зажигает лампадку и оставляет цветы. Агнешка, когда ты в следующий раз будешь в Париже, обязательно зайди на кладбище Пер-Лашез! Там больше жизни, чем на Елисейских полях. И значительно меньше людей.
