Дуглас Кеннеди - Пять дней
Люси на год старше меня. Умнейшая женщина. Она окончила колледж имени С. Смит, вступила в Корпус мира, преподавала в таких суровых странах, как Гамбия и Буркина-Фасо (я и не знала, где они находятся, пока не посмотрела на карте), потом год путешествовала по миру. По возвращении в свой родной Бостон влюбилась в докторанта Гарвардского университета Бена Брэдфорда. Защитив диссертацию, Бен устроился преподавателем истории США в колледж имени Колби. Люси прошла переподготовку по специальности библиотековедение и нашла работу в этом же колледже. Потом у нее одна за другой случились две неудачные беременности. Первого ребенка она потеряла на третьем месяце, второго (что еще более прискорбно) — на восьмом, после чего ей сделали экстирпацию матки. Потом ее муж, с которым она не так давно сочеталась браком, сбежал с коллегой (учительницей танцев). Ей попался неудачный адвокат, и при разводе она осталась ни с чем. Люси решила, что ей невмоготу оставаться в Колби — по очевидным причинам, — погрузила в десятилетнюю «тойоту» свой нехитрый скарб и отправилась в Дамрискотту, где устроилась библиотекарем в местную среднюю школу. Ей было тридцать шесть, когда она приехала сюда, и я с ней познакомилась в библиотеке в центре города, где она подрабатывала по выходным. Мы быстро подружились. Люси — единственный человек на свете, с которым я могу быть откровенна, и она тоже знает, что может говорить со мной практически обо всем. Дэн с ней всегда любезен и относительно приветлив, тем более что Люси обычно проводит у нас часть Рождества (близких родных у нее нет). Но он относится к ней с некоторым подозрением, поскольку знает, что она мой союзник. И чувствует, что мне известно то, что Люси думает, но никогда не произносит вслух: мы с Дэном не подходим друг другу. Это одно из неписаных правил нашей дружбы: мы рассказываем друг другу все, чем считаем нужным поделиться. Помогаем друг другу советами, если кто-то из нас в них нуждается. Но никогда не выказываем своего отношения к личным обстоятельствам друг друга. Например, Люси два года встречалась с совершенно непотребным типом по имени Дэвид Робби, который, воображая себя писателем, сбежал от неудачного брака и неудавшейся карьеры в рекламном бизнесе и, благодаря родителям, имел достаточно денег на то, чтобы погубить себя. В прибрежной части Мэна полно беглецов из крупных городов вроде Дэвида, которые потерпели неудачу в личной жизни или на профессиональном поприще (или в том и другом) и приехали в наш уголок Северо-Восточной Атлантики в надежде обрести новые возможности. Только беда в том, что в Мэне жизнь скучна и однообразна. Работы здесь мало. Заработки невысокие. Да, у нас красиво — восхитительные в своей первозданности морские пейзажи, зелень, просторы, дающие ощущение изолированности и удаленности от всего света (особенно зимой), — но здесь человек предоставлен сам себе и может рассчитывать лишь на собственные силы. И Дэвид — внешне обаятельный, но явно неустроенный в жизни — был абсолютно не тот мужчина, который мог бы составить счастье моей подруги. Тем не менее, на несколько месяцев он помог ей отвлечься от тяжелых мыслей о разводе, выкидышах и гистерэктомии, сгладил боль, вызванную расставанием с мечтой о материнстве (хотя лично у меня Дэвид вызывал чувство гадливости). Но я ни слова ей не сказала против него. А. Люси никогда не высказывалась о Дэне. Мы обе, не сговариваясь, решили, что всегда готовы выслушать друг друга, но не будем доказывать очевидные истины, касающиеся нашей личной жизни. Правильно ли это? Думаю, наше доверие было взаимным именно потому, что мы воздерживались от ранящих замечаний. Мы обе знали, какие у каждой из нас проблемы, и щадили чувства друг друга.
Правда, сегодня мы обсуждали «Пасхальный парад» Ричарда Йейтса — роман, принадлежавший к числу тех глубоко проникновенных произведений, которые поражают вас душераздирающими (и ошеломляюще точными) зарисовками психологического состояния человека.
— Я где-то читала, что Ричард Йейтс, помимо того что был алкоголиком, еще страдал и маниакальной депрессией, — сказала Люси.
— Не в его ли биографии, что вышла несколько лет назад и была восторженно встречена критикой? — спросила я. — Там говорится, что даже во время запоев — а он почти постоянно был в запое — Йейтс умудрялся вымучивать по двести слов в день.
— В творчестве он явно искал спасения от суровой реальности.
— Или, может быть, таким способом пытался осмыслить весь тот бред, что наблюдал в самом себе и в окружающих его людях. Знаешь, как называется его биография? «Беспощадная откровенность».
— Это, бесспорно, определяющее достоинство «Пасхального парада». В романе с шокирующей откровенностью показана несчастная судьба Сары и Эмили Граймз.
— И гениальность книги в том, что Эмили не изображена унылой или жалкой, даже после того как она спилась. Однако Йейтс четко дает понять, что сестрам, кроме самих себя, некого винить в собственных разочарованиях.
— Его гуманизм и понимание человеческой природы прослеживаются в каждой строчке. Как ты сказала, мы все знаем этих женщин, потому что они — отражение нас самих. Но знаешь, что думает сидящее во мне злое дитя: представь, если б эту книгу мы обсуждали в литературном кружке вместе с Нэнси Донован.
— Да уж… — протянула я.
Из-за Нэнси Донован мы с Люси и покинули литературный кружок, который обе посещали почти полтора года. Нэнси под пятьдесят. Она всегда улыбается, всегда дружелюбна, пока ты не скажешь что-то такое, что не совпадает с ее боговдохновенным видением мира. Да, Нэнси религиозна, она утвердилась в вере после перенесенных испытаний. Об этом она объявила в первый же день, как пришла на занятие нашего литературного кружка. И упоминала на каждом семинаре, который шел вечерами по четвергам полтора часа. Например:
— Как человек, ощутивший присутствие Господа в своей жизни…
Или:
— Я говорю как человек, чья жизнь изменилась после того, как я почувствовала Исцеляющую Длань Господа на своем плече.
На что Люси, наделенная насмешливым умом, ответила:
— А когда ко мне Иисус обратился впервые, я стояла в очереди в одном из банков Льюистона. И если Иисус и впрямь может снизойти до такой дыры, как Льюистон, значит, для человечества еще не все потеряно.
Также оказалось, что Господь шептал Нэнси на ухо в тот день, когда ей делали операцию по удалению матки, о чем она сочла своим долгом всем нам сообщить.
— Это означало, что у меня будет не семь детей, как мне хотелось, а только пять. И это трагическое известие… когда я осознала весь ужас… я бы не вынесла горя, если б меня неожиданно не поддержал Господь. Внезапно появившись, Он сказал мне, что я выдержу испытание и буду вечно жить в Доме Божием, если признаю Его своим Спасителем.
Все эти внутренние переживания Нэнси Донован и их взаимосвязь с Иисусом выплыли наружу (я понимаю, что во мне говорит злость), потому что в то время мы читали «Американскую трагедию». Встал вопрос о нежелательных беременностях, о том, что они приводят к убийствам, обставленным как несчастные случаи. Разумеется, Нэнси принялась поносить сторонников абортов и на все лады расхваливать своих пятерых отпрысков, говоря, что «те, у кого нет детей, лишены благословения Господа и…».
— Радуйтесь, что у вас так много детей, — сказала я, думая: ей ведь все известно про обстоятельства Люси. Известно и то, что политические взгляды Люси далеки от убеждений последователей «движения чаепития».[8] Унитаризм Люси Нэнси считала слишком прогрессивным, недоктринальным и двусмысленным в сравнении со своим евангельским фанатизмом. Она много говорила о «сострадании» и «христианской совести», а сама была ханжой, любила читать нравоучения.
— Вы думаете, я не благодарна? — возмутилась Нэнси.
— Я думаю, вы не должны кичиться тем, чего нет у других.
— Вы обвиняете меня в заносчивости? — спросила она.
Тут уж Люси не выдержала:
— Лора просто пытается вам объяснить, что нельзя ныть по поводу того, что вы не можете родить шестого ребенка, перед людьми, которые вовсе не могут иметь детей.
Воцарилась звенящая тишина. Потом Нэнси вскочила со стула, подошла к Люси и, плача, стала умолять ее о прощении, приговаривая, что она понятия не имела, какую боль причиняет, и что Господь, наверно, «очень сердится» на нее за то, что она «не думает о других» и…
Люси, надо отдать ей должное, высвободилась из объятий Нэнси и сказала просто:
— Извинения приняты, Нэнси.
— И спасибо, что подставили другую щеку.
Люси на мгновение оцепенела, потом, сердито глянув на Нэнси, ответила:
— Я не подставляла.
Чуть позже в тот же вечер — сидя в «Ньюкасле», куда мы с Люси обычно заходили выпить после литературного кружка, — мы с ней решили, что Нэнси Донован наконец-то довела нас до ручки и на семинары мы больше ходить не будем. Так начались наши собственные литературные диалоги, которые мы всегда вели в одной и той же угловой кабинке таверны (персонал настолько привык к нашим еженедельным посещениям по четвергам, что даже стал резервировать для нас один и тот же столик). С тех пор мы редко вспоминали о Нэнси, но сегодня Люси сама заговорила о ней.
