Канта Ибрагимов - Седой Кавказ
Круг замкнулся. Домбу обложили со всех сторон. Он был в смятении. И, нигде нет поддержки, даже дома. И тогда в горе, за долгое время впервые, он вспомнил единственного верного человека – Самбиева Денсухара. «Но чем он может сейчас помочь? Ведь даже просто говорить с ним опасно – тяжело болен открытой формой туберкулеза. Надо немного денег послать… Какие деньги? Кто бы обо мне подумал. Дело идет к аресту, с конфискацией всего имущества», – от этих неотступных мыслей он задрожал, заплакал.
Уже более двадцати дней длился этот кошмар. Вначале Домба еще как-то пытался бороться, дважды по ночам он ездил домой к гендиректору, но его даже не впустили, сказав, что отсутствует. То же самое было с председателем Кабинета Министров, которому он каждый месяц лично вручал мзду. Обращаться в обком было бессмысленно, даже опасно, он не только не выполнил единственное поручение Шаранова, но поступил недостойно, низменно. Более всего Докуев боялся обвинения в изнасиловании. Несмотря на брезгливость общения с Самбиевым, он решил лучше переболеть туберкулезом на воле, чем страдать здоровым в тюрьме. В Ники-Хита он Денсухара не нашел, оказывается, односельчанин лечился в городской туберкулезной больнице. Докуев подробно рассказал о своем горе. В тот же вечер переодетый больной и Домба на такси въехали во двор, где жили Семеновы. Худющий и почерневший от болезни Денсухар кривой походкой засеменил в подъезд. Отсутствовал он ровно четверть часа. Вернувшись, молча сел в машину, и только когда выехали со двора, Докуев в свете уличных фонарей увидел на его мертвенно-бледном лице застывшую омерзительно-устрашающую ухмылку.
– Завтра заявление заберут обратно, – не глядя на Докуева, твердо сказал Денсухар.
– А если не заберут? – жалобно прогнусавил Домба.
Ухмылка Самбиева превратилась в злую улыбку, он легонько хлопнул по коленке соседа. – Вообще-то сука ты, Домба, и надо было тебя упечь в тюрьму, но как односельчанина жалко… А в целом я тебе не завидую, плохо ты кончишь.
После этого в ожидании неотступной кары, скорого ареста, вслушиваясь в каждый шорох у ворот, сидел Докуев в своей комнате несколько дней, частенько попивая коньяк, как однажды поздно ночью у их дома вспыхнул и погас свет фар.
– Все, – екнуло сердце Домбы.
Оказалось, приехал его ставленник. Докуев знал, что и этот обязанный ему по гроб жизни родственник теперь с удовольствием бы его продал и предал, однако был во многом с ним повязан и по общему горю вынужден был изредка, и только ночью, крадучись, посещать опального начальника.
– Слушай, Домба, – чуть ли не шепотом вымолвил гость, – что-то непонятное происходит. Говорят, Семенова забрала трудовую книжку и уехала из города. И еще, партийное собрание перенесли, по крайней мере все объявления сняли, а что самое главное – ревизоры уже два дня не появляются.
Докуев понял, что развязка близка. Вновь он всю ночь не спал, но не пил, и впервые за много дней задумался. Нюх трусливого вора ему подсказывал, что произошло что-то неординарное. Почему нарушена, приостановлена или просто перенесена обычная процедура съедения пострадавшего?
Утром Докуева вызвали на комбинат. Прямо у проходной, как бы случайно, суетился секретарь парткома, он радушно приветствовал ощетинившегося Докуева и, панибратски обнимая, провел в свой кабинет.
– Понимаете, Домба Межидович, – лидер парторганизации стоял перед бережно усаженным членом КПСС, – мы чуть не совершили ошибку. Это просто наваждение, чистейшей воды фальсификация, я бы даже сказал, диверсионная утка с целью разложения нашего комбината, очернения всей нашей деятельности. И какой выверенный, коварный удар нанесли: прямо скажем, в сердце партактива. И выбрали не кого-нибудь, а самого достойного, честнейшего работника. Я честно скажу, и это факт, с Вашим отстранением мы полностью завалили план реализации, и дело не в том, что все опечатано, просто у коллектива опустились руки… Но к счастью, есть компетентные органы… Вчера, с директором, вызывали в обком… Я, честно говоря, от души рад, да я знал, я полностью был уверен, что член партактива нашего комбината не мог… – здесь оратор запнулся, его лицо стало еще милее. – Ну, я счастлив. Ведь сколько лет вместе… А кое-кто высветил себя, ох как ринулись они на «свято место». Ну ничего, мы с ними разберемся.
Генеральный директор был менее радушным, но внимательно-повинным. Всего за сутки вектор судьбы Докуева и отношения к нему людей изменился на диаметрально противоположный и даже стал зашкаливать, столь велика была радость его друзей торжеству справедливости. Когда Домба с приказом о восстановлении появился в цехе – раздались аплодисменты. А по городу и республике пополз слух, что недруги специально «подставили» Семеновых Докуеву, чтобы «засадить» за изнасилование, но Домба поднял все свои связи в Москве, чуть ли не на уровне ЦК обсуждался этот вопрос, и его отстояли. И тогда он стал не просто Зубр, а непобедимый Зубр.
Позиции Докуева стали столь несокрушимыми, что он потребовал уволить главного технолога комбината, открыто позарившегося на его место. Остальных изменников и предателей он трогать не стал, знал, что в этой воровской системе мстить, увольнять бесполезно. На место одного вора придет другой вор. Порядочный человек здесь не уживется: или станет вором или посадят. А зачем кого-то увольнять, теперь любого попрекнуть можно. Ходят теперь все на цыпочках – твари.
Только одного не смог простить Домба – шофера. Два-три месяца не платил ему зарплату, ссылаясь на безденежье, а потом предложил взамен продукцию по номиналу дважды превышающую долг. Султан охотно согласился. Прямо за воротами комбината шофера задержали. Никаких сопроводительных документов на зелье не оказалось, вскоре был суд, и за пять ящиков спиртного он получил пять лет тюрьмы.
А что дома?… А дома вновь любящие и заботящиеся о нем, кормильце, сородичи. Только одно плохо. Весь семейный архив, где лежали кое-какие важные бумаги, в том числе и расписки Самбиева, перешел под контроль Алпату. То же самое произошло с семейной кассой и распределением бюджета. Домба попытался восстановить патриархат или хотя бы паритет, но получил упорный отпор жены, повзрослевших дочерей и старшего сына… Закривлялись дочки в разных платьях и туфлях, на дом стали приезжать торговки золотом, бриллиантами, тряпьем. Для дочерей Докуева привозили спекулянты единичные экземпляры из Парижа, Лондона, Москвы. Правда, через неделю полгорода ходило в таком же барахле. А дочки возмущались.
– Просто ужас, все под нас подстраиваются.
И вдруг хранительницу очага осенило. Она догадалась, что может выделить невест на обыденном фоне.
– Мы купим «Волгу», – раскрыла Алпату оружие привлекательности дочек на выданье.
– Меня посадят, – взмолился отец.
– Если за блядство не посадили, то за покупку машины тем более не посадят, – логически рассуждала жена. – Ради детей трудимся.
– Ты-то где трудишься, дура? – вскричал Домба.
– Ах ты, старый развратник! Тебе все мало? От зари до зари бегаю: то базары, то магазины, то…
– Правильно, все деньги мои проедаешь, – перебил ее муж.
– Где я проедаю, что я ем? Посмотри! – с рождения костлявая Алпату развела руки. – Всю жизнь не ела, тебе берегла, а теперь ты хочешь моей смерти. На молодой хочешь жениться! – воплем запричитала она, но слез еще не было. – На сучек деньги бросаешь, а на своих детей жалко?! Мне-то что?! Я все терпела. Ты сгубил меня. Пожалей хоть детей, – теперь она действительно стонала, слезы покатились ручьями.
– Не смей издеваться над матерью, – хором возмутились дочери.
– С моей солидностью только в «Волгу» я смогу сесть, – примирял родителей Албаст.
– Что я ем, что? – ободрилась поддержкой Алпату. – Куском хлеба попрекает… Да если бы не я, сидел бы ты в своем Ники-Хита вонючем, баранов пас.
– Ты мою родину не трожь!
– Ну и поезжай в свой навозный аул.
– Так ты тогда с голоду помрешь.
– Не волнуйся – жить хуже не будем, – подбоченилась Алпату.
– Дура, – в сердцах вымолвил Домба и отступил, но все-таки дорогую машину купить не позволил.
Еще несколько месяцев он сдерживал яростный натиск, предлагая купить что-нибудь поскромнее, и нечаянно он узнал, что завскладом «какого-то паршивого мясокомбината, какой-то «колбасник» купил «Волгу». Этот прецедент стал решающим – Домба скрытно от всех знакомых в Назрани через подставных лиц купил машину, спрятал ее под замком в гараже. Это произошло в воскресенье, а через день, во вторник, его вспомнили хранители «огонька». После обеда он, ссутулившись, сидел в кабинете помощника Шаранова (дальше уже не впускали). Пожилой сухопарый служащий, с пожелтевшими от никотина пальцами, в сером, как и лицо, поношенном костюме испепеляющим взглядом так впился в Докуева, что аж в жар бросило.
– Как же Вы, Домба Межидович, на свою мизерную зарплату купили «Волгу» по базарной цене?
