Канта Ибрагимов - Седой Кавказ
– Что надо, сколько? – чуть ли не на колени бросился изнемогающий страстью Докуев.
– Чтобы вы не волновались и знали, за что благодарите меня, вначале испробуйте… Если понравится, сами решите, сколько… Я не продаюсь, а нуждаюсь… И еще – отпустите машину, примите ванну, я буду преданна Вам до утра.
До утра Домба не хотел, он боялся жены, да и привык к мгновенным удовольствиям. Шоферу он сказал, чтобы приехал через пару часов и ждал у подъезда.
…Перед рассветом Маргарита Михайловна легонько выталкивала опротивевшего за ночь мужчину из маленького коридора в подъезд. Он все еще со страстью и благодарностью целовал ее руки, лицо.
– Вы моя? Вы моя, Маргарита Михайловна?
– Да, да, – шептала нежно она, гладя его лицо, волосы. – Уходите, пожалуйста, я устала.
Дверь затворилась, она в изнеможении упала в постель. Объездившая полмира профессиональная танцовщица, акробатка, чувственная телом и душой, Семенова, в закате увядания молодости, в столице решила одним махом, обманом и воровством, обеспечить свое будущее. Где-то произошла осечка, и, спасая агента от суда, ее выслали до усадки шума в провинцию. На счастье судьба послала ей этого олуха. «Лишь бы не надоесть», – была ее последняя мысль перед глубоким долгим сном.
Только раз в неделю позволено Домбе встречаться с любимой. В течение месяца куплена на имя Семеновой двухкомнатная, обставленная дорогой мебелью квартира. Особенно шикарна спальня. Вскоре из Ленинграда объявляются мать Маргариты Михайловны и восемнадцатилетняя большеглазая дочь Леночка. Погостив с недельку, мать уехала, пополнев денежным корсетом, обремененная многочисленным багажом. Из-за неожиданно объявившейся дочери встречи перенесли на день, и буквально с первого раза дневной свет угасил страсть Докуева, улетучился необыкновенный романтизм при виде поблекшей, морщинистой кожи Маргариты Михайловны. Но дело было не только в этом. Перед дневными встречами Домба давал Леночке деньги на кино, мороженое и остальное, и при этом он видел презрительно-понимающий взгляд юной особы, ее алые губки и молочную розовость лица. Контраст остудил его рвение к матери. Прожженная Маргарита Михайловна все видела и чувствовала, она ревновала дочь, хотя очень любила и без нее страдала. Нередко, увидев себя и дочь в широком зеркале комнаты, она устраивала беспричинный скандал.
Не знавшая отца (этого, кстати, точно не знала и сама Маргарита Михайловна), редко видевшая колесившую по всему миру мать, Леночка рано приобщилась к столичным компаниям, в то же время потеряла невинность и приобрела тягу к спиртному и табаку. Мать не могла больше видеть этого падения и решила держать дочь возле себя, под опекой. В захолустном Грозном, без друзей и подруг, без ночного веселья, Леночка сильно мучилась, в душе ненавидела далекую с детства мамашу, сердилась на нее и весь этот захолустный мир.
Домба появлялся все реже и реже, для обслуги Маргариты Михайловны присылал шофера. Не по годам ушлая, страдавшая бездельем, Леночка заметила, как стали меняться взаимоотношения между матерью и Султаном: от презрительно-командных, со стороны матери, вначале они переросли в заговорщически-внимательные и даже скрыто подобострастные со временем.
Леночка стала следить, и однажды с помощью своего ключа она тихонько пробралась в квартиру, резко открыла дверь в кухню. Удивить юную Леночку было нечем, но от увиденного она вскрикнула, в ужасе закрыла лицо и бежала.
Вернулась она домой поздно: надутая, молчаливая. Мать виновато раболепствовала перед ней.
– Поешь, доченька, – ласкалась она.
На что дочь ответила, что брезгует посудой и всем остальным. Разъяренная Маргарита Михайловна избила ее.
Леночка решила отомстить, и за фирменные джинсы продала информацию Докуеву. К ее удивлению, попечитель семьи реагировал более чем спокойно, ей даже показалось, что с облегчением. Однако джинсы обещал, и не только джинсы, а в руку девушки, поглаживая ее, сунул крупную купюру. Домбе давно надоели заученные ласки Маргариты Михайловны; теперь он страстно сам мечтал ласкать, и не кого-нибудь, а юную гладко-розовую Леночку.
По договоренности, во время следующей встречи Докуев сказал Леночке, что его статус не позволяет ему болтаться на барахолке, саму ее на рынке могут попросту обмануть и даже обокрасть. Поэтому он несколько пар самых лучших джинсов доставит для отбора в надежное место.
В специально для связи с Леночкой арендованной квартире шла примерка. Леночка в легкой кофточке и белоснежных трусиках, не стесняясь Докуева, примеряет одни за другими многочисленные джинсы. Взволнованный, в состоянии перевозбуждения, Докуев сидит в двух шагах от девушки и, мучаясь, глазами пожирает этот стриптиз. Он еще сдерживает себя, ему еще совестно, и он себя еще пугает мыслью – вдруг Леночка девственница, а он коммунист, и такая работа, где каждый день ждут от него недруги неверного шага. И в это время чуточку вспотевшая, учащенно дышащая Леночка стала натягивать, именно натягивать, а не надевать, узенькие джинсы. Она измучилась. Сострадательный Домба не мог терпеть этих терзаний девушки, он бросился на помощь… Докуев обалдел: передались гены матери, да плюс, конечно, не юность, но зато молодость.
Он желал встречаться с Леночкой каждый день, и она была не против, но всякие занудные дела и проблемы не позволяли Домбе уединиться с юной обольстительницей чаще одного раза в неделю, а бывало, что проходило и больше времени.
Все равно Леночка скучала от безделья, и она решила попробовать «ужас» Султана. Тупой (вердикт Леночки) шофер долго не понимал намеков. Наконец, он сдался, и они поехали за город. Ей не понравилось: грубый, вонючий, скупой. А главное, с ним больно, а не приятно. Другое дело Докуев. В уютной обстановке, с обилием разнообразнейших яств и напитков, с заморскими сигаретами и чешским пивом. А как он ласков и нежен! Он действительно влюблен, и как это приятно! А как щедр! Обещает деньги на поездку в родной город. «Найти бы такого в Ленинграде – и жизнь малина!», – думала Леночка.
А ее опытная мать не могла не видеть происходящих рядом перемен, особенно в одежде дочери. Маргарита Михайловна без труда выследила Леночку. Женским чутьем она подозревала Докуева, и когда их застала, взбесилась.
Был воскресный осенний вечер. Многочисленные жильцы видели, как вылетел из подъезда, застегиваясь на ходу, бледный Докуев. В провинциальном городе кое-кто, конечно, узнал знаменитого винодела. На крик и ругань женщин соседи вызвали милицию. Молва, разрастаясь небылицами, облетела город. На следующий день говорили, что Домба был только в трусах. А к вечеру его и вовсе раздели.
Жизнь Докуева превратилась в сплошной кошмар. Жена при детях называет его проституткой, старший сын, Албаст, кричит, что он поломал его партийную карьеру, дочери презрительно избегают. Он не кормлен, не обстиран, не ухожен. Из щедрого кормильца превратился в изгоя.
Еще хуже было на работе. Над ним открыто подшучивали, за спиной смеялись. Он висел на волоске. Секретарь парткома комбината – член КПСС со стажем Шевцов – требовал очистить предприятие от аморального элемента, лжекоммуниста. Генеральный директор был рад этому, зная, что будет новый торг освободившегося теплого местечка. Все претенденты (а их было очень много – от кладовщиков до замдиректора по экономике, не считая людей со стороны) с волчьей яростью бросились терзать «поскользнувшегося на ровном месте» Докуева. Вчерашние друзья из ОБХСС, КРУ и народного контроля, почуяв дичь, наперегонки ринулись в цех. Неделю они грызлись за первоочередное право внеплановой ревизии. Наконец, из Кабинета Министров поступило официальное распоряжение «о создании совместной комиссии по проверке деятельности цеха готовой продукции Грозненского винно-коньячного комбината». Цех опечатали, изъяли всю документацию, начались беседы в виде допросов со всеми работниками – от уборщицы и экспедиторов до председателя профкома и главного бухгалтера. Короче говоря, судьба Докуева была предопределена, оставалось неясным, сколько с него можно урвать отступного и вообще не получит ли он срок. Только по материалам первичной проверки его отстранили «временно» от должности и назначили исполняющим обязанности начальника цеха главного технолога комбината – одного из основных претендентов.
Но это было не главное. Главным было то, что Елена Семенова подала заявление в милицию об изнасиловании. Не появляющуюся на работе Маргариту Михайловну (разумеется, коммунистку, иначе она не могла бы совершать заграничные гастроли) вызвал к себе секретарь парткома и в течение двух часов о чем-то беседовал. До Докуева дошел слух, что на короткое время к ним присоединялся и сам генеральный директор. Через день после этого вывесили объявление об открытом партийном собрании, где планировалось обсудить «персональное дело коммуниста Докуева Д.М.».
