Поль Моран - Парфэт де Салиньи
— Ваши эмигранты возвращаются, чтобы сражаться. Вы ведь не будете заниматься тем же?
— Они не взяли бы меня с собой, — помедлив, ответил Тенсе, — если бы я не обязался помогать им.
— В «Дербишир Пост» опубликовали вчера декрет Конвента о репрессиях за контрреволюционные происки. Вы знаете, чем вы рискуете?
— Джанеуэй, не заставляйте меня отказаться от намеченного плана. Впрочем, вы и не собираетесь этого делать. Я в любом случае исполню свой долг.
— Да, — сказал англичанин. — Вы уже кончили пить кофе? Положите несколько галет себе в карман. Пойдем сходим на псарню, надо нанести визит моим собакам.
VI
У ШАРЕТТА
Лу де Тенсе пешком отправился из маленького вандейского порта Сен-Жиль-де-Ви, где бросил якорь корабль, доставивший его из Кимпера, в небольшой городок Гран-Ре-л’Обьер. Под вечер, пройдя шесть лье, он под видом торговца птицей остановился на постоялом дворе. С волнением вновь увидел Тенсе в бухточке Сен-Жиль так хорошо знакомые ему картины: лодки ловцов сардин, рыбацкие баркасы из ивняка, дюны с расположившимися на них виноградниками, которые удобрялись морскими водорослями, низкие скалы, где мальчишкой, приезжая в гости к своему дяде по материнской линии, он ловил крабов.
Путь Тенсе из Лондона занял целых три недели. В Лайм-Риджисе он сел вместе с маркизом де ля Руери и его «заговорщиками» на рыболовное судно, которое доставило их в окрестности Конкарно. Там, дабы избежать переправы через Луару, он спустя несколько дней пересел на попутное судно и доплыл до Сен-Жиля.
План Тенсе заключался в том, чтобы отправиться искать Парфэт в Юшьер, в этот «разбойничий край», как называли в Париже верную королю область, где, по его предположениям, она и укрылась. Тенсе надеялся затем переправить мадемуазель де Салиньи на корабль, идущий в Англию, а сам собирался присоединиться к отрядам роялистов, удерживавшим Бокаж.
«Синие», то есть сторонники Конвента, еще сохраняли гарнизоны в нескольких портах, но остальная часть края, по дорогам которого целый день шел Тенсе, оставалась свободной, и это было видно хотя бы по тому, что здесь больше не прятали скот, а еще по тому, что мэрия в Гран-Ре-л’Обьере стояла закрытой. Перед канцелярией суда под мелким дождем догорала куча почерневших бумаг. Это были сожженные крестьянами приказы о реквизициях.
Вхождение Лу де Тенсе в вандейскую драму началось с комедийной сцены в харчевне.
Едва он поужинал и уже собирался было лечь спать, как с Церковной площади послышался шум. Дверь внезапно распахнулась, и харчевня заполнилась толпой жестикулирующих крестьян, которых пытались успокоить сами сильно взволнованные дама, владелица замка Обьер, и две ее дочери, без шляп и накидок. Испольщики хотели вовлечь в борьбу против республиканцев своего хозяина, маркиза де Прежоли, любителя тонкого белья, румяных барышень и пылких дам, но противника пороха и картечи гражданских войн. Дверь снова открылась, и появился маркиз собственной персоной, готовый выступить перед толпой. С легкостью вползающей на капустный лист улитки он взобрался на стол и начал свою речь, которую Тенсе стал внимательно слушать. Маркиз говорил на местном наречии. Он пытался убедить своих поселян, что их предприятие, конечно, героическое, но безнадежное. Вдруг он заметил Тенсе, заинтересованность на его лице придала маркизу силы; он уцепился за этот риф, чтобы противостоять течению, увлекавшему его за собой.
— Помогите мне! — кричал он. — Помогите мне объяснить этим славным людям, что они заранее обречены на поражение…
Речь владельца замка, которая изобиловала ораторскими приемами, начиналась с воспоминаний о знаменитых предках и былых подвигах на полях сражений, а закончилась призывами ничего не предпринимать и вернуться к полевым работам.
— Ваш урожай (а про себя он подумал: мое имение) будет сожжен… Давайте переждем бурю… Все уладится…
Крестьяне считали иначе. Они ссылались на известные примеры:
— Господин де ла Рош-Сэнт-Андре тоже не хотел рисковать и не больше вашего рвался взять в руки ружье, господин маркиз. Арендаторы нашли его в замке, где он укрывался, и силой увели в ланды, прямо в чем тот был, в домашнем халате.
— И это не единственный случай, господин маркиз, позвольте вам заметить: вашего друга, господина Доньи, тоже силой посадили в седло!
— Взять, например, того же самого господина Боншана, который так хотел сбежать, что пришлось спрятать его лошадь.
— Или господина шевалье Шаретта, который закрылся у себя в Фонтеклозе, затаившись, как заяц, до тех пор, пока люди из Ретца не собрались и не вложили ему в руку саблю.
И, громко крича, они добавили почти хором, что все эти владельцы замков впоследствии проявили храбрость и порубили немало «синих».
— Так последуйте же, господин маркиз, их примеру.
Нимало не убежденный, господин де Прежоли предложил всем выпить. И как же трогательна была эта картина: маркиза, плача, обнимала колени своего супруга, барышни умоляли оставить им отца; сам же маркиз думал лишь о скучавшей по нем пуховой перине. Он изнемогал от предгрозовой жары майского вечера; пот лил с него ручьями, словно он вплавь пересек рвы своего замка.
— Черт побери! Будьте смелее, господин маркиз! Не оскорбляйте нас. Мы вот побывали на переправе Туэ и вернулись оттуда без единой царапинки.
— Вперед, господин маркиз! В седло! В Машекуле я получил пять республиканских пуль, пробивших мою шинель, — а мне хоть бы что: ни раны, ни ушиба…
— Я приехал прямо из Нуармутье, где нас чуть не смыли волны прилива. Католическая армия ждет вас там, господин маркиз!
Господин де Прежоли колебался в выборе своей судьбы, вспоминая то о своих знаменитых предках, защищавших Людовика Святого в Тунисе, которым было бы стыдно за его трусость, то о кровати под балдахином. (Впрочем, несколько дней спустя ему все-таки было суждено проявить доблесть, и суждено было пасть в Тиффоже от республиканских сабель). Но в тот момент его большие щеки дрожали, и он все повторял: «Нет уж, нет уж…»
На что его люди отвечали:
— Да здравствует Бог и король-мученик, господин маркиз!
Около полуночи воцарилось спокойствие, ибо господин де Прежоли наконец внял их доводам.
На заре Тенсе снова отправился в путь, размышляя, что если Парфэт нет в Юшьере, то придется обойти всю округу, а если она скрывается в Нанте, то он последует за ней туда.
Он прибыл в О-Пати около десяти часов утра. Ему показалось, что там ничего не изменилось, только трава заполонила поля да дрок поднялся так высоко, что в нем впору было укрыться человеку на коне. Задний двор зарос густым вереском. Крыша на башне была цела. Непритязательность этого уединенного места спасла его. Местные жители говорили, что в жизни нужно опасаться трех вещей: большой реки, большой дороги и крупного феодала. О-Пати избежал этих трех опасностей. Однако какой же маленькой и бедной показалась Тенсе Вандея после американских саванн! Ему вспомнилось то время, когда всех животных и птиц — от петуха Фризеле до черного филина Николя — он называл по имени. В Америке у него выработалась привычка считать все на тысячи.
Даже не потрудившись зайти в свой собственный дом, Тенсе сразу побежал в Юшьер.
Лес окутывала поразительная тишина; не слышно было рожка, возвещавшего о праздниках; нигде не видно было скота; никто не работал на полях. Неубранное сено курилось под дождем. Гроздья вишен сохли на деревьях. Замок на холме стоял с закрытыми окнами и напоминал заблудившегося ребенка, присевшего на межевой столбик. Одуванчики украсили своей желтизной гравий дорожки. Хозяйственные постройки были пусты, парадные ворота заржавели. Везде чувствовалось уныние, запустение, сирость. В покрытых тиной водоемах каменные Нептуны лишились своих трезубцев и умирали от жажды; тритоны перед ступенями водяного каскада были разбиты: скорее всего, они были свинцовыми, поэтому крестьяне наделали из них пуль; фонтаны были сломаны, статуи изуродованы, а то, что от них осталось, поросло лишайником. Из пасти стоявшего на влажном утесе бронзового кабана лилась узкая струйка воды, падавшая на кучу черных листьев, образовавшуюся за несколько лет; от зимних морозов ступени террасы потрескались; чеканные гербы фронтона, разбитые на куски, лежали на красных мраморных плитах; гидравлическая машина, былая гордость господина Бабю, представлявшая собой некий поднимаемый на триумфальной колеснице корабль, рядом с которым группа гротескных фигур выпускала в небо струи воды, ржавела в кустах ежевики. Хижина, та самая столь памятная ему хижина с ее хрустальными люстрами и гобеленами, сгорела. От соседних деревень тоже сохранились лишь почерневшие балки. На пять лье в округе все было сожжено. В конце концов Тенсе узнал от одного старого пастуха, говор которого был похож на блеяние чудом оставшихся у него трех последних овец, что месяц назад кюре пробил в набат и весь край отправился в армию короля…
