Даниэль Кац - Как мой прадедушка на лыжах прибежал в Финляндию
— Почему же нельзя? — спросила Лена. — Очень даже можно. То война и это война!
— Но войны совершенно различные.
— Почему японцы тогда победили? Можете вы мне объяснить? — настаивала Лена.
Капитан Галкин рассмеялся и ткнул своего друга в бок:
— Ну, дружище, валяй, попробуй объяснить, почему нам тогда надавали по мордам?
— Видите ли, дело обстояло так, — с безнадежностью в голосе начал объяснять старший лейтенант. — Генерал Куропаткин оставил для защиты Порт-Артура всего-навсего пятьдесят тысяч человек. Поскольку дивизию восточносибирских стрелков охватила эпидемия гриппа и поскольку к тому же крепостная артиллерия под командованием генерала Смирнова по ошибке потопила три своих броненосца — «Громобоя», «Баяна» и «Дмитрия Донского»…
— Прошу прощения, — робко возразила Вера. — Можно мне еще кусочек шоколада? Я ожидаю ребенка и…
— Ради Бога! — воскликнул Ракитис. — Будьте любезны. Простите за невнимательность. — И он протянул коробку Вере.
— Наверное, это еще не так заметно, — сказала Вера, запихивая в рот сразу две шоколадки. — Даже мой муж не замечал. А когда я рассказала ему, не поверил.
— …Одновременно к Порт-Артуру подошли японская Южная армия под командованием генералов Фукусима и Накаяма — это восемьдесят четыре батальона пехотинцев, триста шестьдесят пушек и двадцать пять пулеметов — и все распевали торжественные гимны… невозможно себе представить…
— А надо бы, — сказала Лена. — Нас ведь там не было.
— Меня тоже… — сказал Ракитис, — а вот…
— А вот я там был, — сказал капитан Галкин, — я там был, и нас здорово отколошматили, и поверьте моим словам: в этой нынешней войне нам снова надают по шее, так что небу жарко станет. Нам будут мылить и мылить холку до тех пор, пока у нас в стране царь… Боже его храни и благослови — а нас храни от него, как говорят евреи. Он до того помешался в уме, что припутал к своему указу отрывок из Юлия Цезаря, и солдаты в недоумении, не знают, с кем мы воюем. Это отнюдь не поднимает боевой дух войск. Ну да мне-то что? — Порывшись в ранце, капитан извлек оттуда пару бутылок и жестяные кружки. — Россия? — сказал он, поднимая брови и обводя взглядом присутствующих. — Россия насквозь прогнила. Прогнил весь строй. Царь сумасшедший. Будь моя воля, я бы смылся отсюда куда подальше. У меня двоюродный брат в Пернамбуко, это где-то в Бразилии, у него там мастерская по ремонту автомобилей. Он пишет раз в месяц и зовет меня в компаньоны, поскольку сам ничего не понимает в автомобилях. Я обдумывал его предложение, но обдумывал слишком долго. А сейчас уже слишком поздно.
— Зачем ты рассказываешь все это финским женщинам? — укоризненно спросил старший лейтенант.
— Ладно уж… Сказал, значит, сказал, — ответил Галкин, наполнил кружку, налив в нее понемногу из обеих бутылок, помешал пальцем и облизал его.
— Что за чудеса вы творите, капитан Галкин? — спросила Вера.
— А вы что, не видите? Смешиваю водку с югуртом и пью из кружки. Я, видите ли, не люблю югурта. Но научился этому у иркутских бурятов во время войны с Японией.
— Финны тоже смешивают спиртное с самыми невероятными вещами, — начала Лена. — Я знала одного писателя, который…
— Буряты любят смешивать водку с козьим молоком. Говорят, это полезно для здоровья. От такой смеси легко захмелеть. Сквашенное козье молоко содержит алкоголь, и когда в него добавляют водку… Хотите попробовать?
— Будьте благоразумны, сударыня, помните, что вы беременны, — напомнил старший лейтенант Вере, которая усердно прикладывалась к кружке со смесью.
— Пейте, пейте, это укрепляет кости, — уверял Галкин. — Вы когда-нибудь видели пьяную козу?
— Что вы хотите сказать? — обиженная, спросила Вера.
— Вот было бы зрелище! — сказал Галкин. — Я как-то видел на Эльбрусе серну, захмелевшую от собственного молока.
— Да перестаньте! Каким образом она могла бы выпить собственного молока?
— Она и не пила… Как только молоко начинало скисать, алкоголь каким-то образом переходил из вымени прямо в кровь. Она развеселилась и попыталась гарцевать не хуже цирковых лошадей — этак высоко-высоко вскидывая ноги, можете мне поверить. Ну, это, конечно, ей не удалось, она упала на спину и лежала, тяжело дыша и дрыгая ногами. Потом она стала перескакивать со скалы на скалу, что, вообще-то говоря, серны проделывают запросто, но она так раскисла, что оступилась на выступе скалы и свалилась в бурную реку внизу. Но не утонула, как непременно утонул бы любой пьяница, а забарахталась и стала плавать то в одном, то в другом направлении, отфыркиваясь как сумасшедшая…
— Совсем как Беня, — печально сказала Вера.
— Кто это такой? — полюбопытствовал Ракитис.
— Мой муж. Мой муж Беня. Его ранило на войне.
— Сочувствую. И серьезно? — спросил Галкин.
— Сама толком не знаю. Пришла телеграмма, в витиеватых выражениях извещающая о случившемся. Понимай как знаешь эти витиеватости… Сейчас он валяется в госпитале в Смоленске, и я еду забирать его домой.
— Можно спросить, в каком чине ваш муж? — спросил Ракитис.
— Ради Бога.
— Так в каком же?
— Он полковой трубач.
— Тогда он младший унтер-офицер.
— Да, у него в ранце была труба, — подтвердила Вера. — Я собственноручно укладывала ее в ранец. В сумятице перед отходом поезда мужа угораздило уронить ее на перрон, и я ума не приложу, как он теперь без нее обходится… Наверное, никак, — прибавила Вера, — ведь он ранен.
Так, коротая время за разговорами, они доехали до Москвы. В Москве они чудом попали в автомобиль какого-то полковника. Полковник ел Лену глазами и был готов выложить сумму, равную своему годовому жалованью, чтобы затащить ее в постель. Однако Лена была не из таких. Она считала офицеров свиньями, какими бы благородными манерами они ни щеголяли, — всех, кроме капитана Галкина, который был по-настоящему благородным человеком.
«Вот человек с умом и сердцем», — думала она.
Полковник довез их до города Вязьмы, что на полпути между Москвой и Смоленском. Вера и Лена пытались нанять у крестьян лошадей с повозкой, однако военные конфисковали чуть ли не всех лошадей, а оставшихся, изможденных и истощенных, крестьяне так и так не стали бы отдавать внаем.
Женщины оставили в Вязьме свои вещи, прихватив только два узла с самым необходимым, и, взяв в руки обувь, зашагали по дороге в Смоленск. Пройдя несколько километров по большаку, они присели на обочину.
— Благодать, — глубоко вздохнув, сказала Лена. — Чистый воздух, птицы поют. Словно и нет войны. И царя тоже… Так чудесно идти босиком…
— Чудесно будет недолго, если не сядем на подводу. До Смоленска еще не меньше пятидесяти километров, — сказала Вера, потирая ногу. — Хотя тут и правда красиво, — добавила она, оглядываясь вокруг.
— Зайдем в лес, — сказала Лена. — Там могут быть грибы.
Они зашли в лес и нашли сатанинские грибы и хрупкие сыроежки. Вера наступила на дождевик, и он лопнул. Она стала торопить Лену вернуться обратно на дорогу, однако Лене хотелось еще побыть в лесу. Они уселись на кочку посреди поляны и огляделись.
— Это напоминает мне одно место к востоку от Веймара у подножия гор, — сказала Лена. — Я пришла туда собирать ромашки. Светило солнце, пели птицы. Сонно стрекотали сверчки. На пшеничном поле у меня за спиной вдруг появился солдат. В зубах у него была трубка, шапку украшала ромашка, одежда измята. Слегка покачиваясь, он шел прямо ко мне по лужайке. Был полдень, скорбно мычали коровы. Солдат не замечал меня, потому что я сидела, пригнувшись, среди полевых цветов. Но вот он увидел меня и улыбнулся. Это был немолодой уже человек с крупными зубами. Он вынул изо рта трубку, как будто собирался заговорить, но передумал, махнул рукой в сторону гор, опять улыбнулся и кивнул головой. Я тряхнула головой, он, не переставая улыбаться, снова кивнул, я снова тряхнула головой, он упорно кивал, и в конце концов я тоже закивала. Затем он дружески махнул мне рукой и зашагал прочь. Что ты об этом думаешь?
— Увидела немецкого солдата в измятом мундире, что ж еще, — сказала Вера, вставая. — Пошли дальше.
Пройдя еще несколько километров, они услышали стук колес.
— Смотри-ка, что там, — сказала Вера. — Лошадь с повозкой..
— Старик с бородой! И меховая шапка на голове, в этакую-то жарищу!
— Это раввин, — прошептала Вера, когда повозка поравнялась с ними и остановилась.
— Что с вами, барышни? Идете такие понурые, а солнце такое яркое, — сказал раввин, щурясь узкими раскосыми глазами.
— Да вот, нам надо попасть в Смоленск, да никак не попадем.
— Какие же у вас там дела? — спросил раввин. — Я был там на прошлой неделе и снова еду туда. Проведать своих прихожан, видите ли. Да вот нет их, прихожан-то. Все выехали из Смоленска, и никто не знает куда. В сущности, я даже обрадовался, когда обнаружил, что в городе никого больше нет. Я имею в виду, никого из наших. Только солдаты и дурные женщины. Да раненые хрипят.
