Алла Дымовская - Рулетка еврейского квартала
– Достаточно, Соня. Теперь иди и вымой руки. – Но с тревогой убедившись, что коленопреклоненная внучка не слышит ее, то ли от стыда, то ли от шока, бабка все же перепугалась: – Деточка, бабушка тебя любит, бабушка тебе только добра желает. Ты вырастешь – мне еще спасибо скажешь. Помой ручки, и я дам тебе яблочко.
И бабка положила слоновью длань на голову Соне, провела по волосам. Соня чуть не разревелась, прижалась к бабушкиному колену и зашептала:
– Я больше не буду. Никогда, никогда. Только и ты меня не заставляй копаться в ведре, пожалуйста. Я стараюсь, – тут Соня все же всхлипнула, – я стараюсь быть хорошей! Я же слушаюсь! А ты злишься.
– Я не злюсь, – миролюбиво сказала бабка. Соня, обнявшая ее ноги, доставляла Эсфирь Лазаревне почти чувственное наслаждение. – Но ты должна понимать, чего стоит копейка и как она достается. А ты еще ничего в своей жизни не заработала. Можно двадцать раз сказать и без толку. И только на собственном опыте ты узнаешь, что почем. Ну, вставай, деточка, вставай.
Соня встала и пошла в ванную мыть руки. Она терла ладошки и пальцы куском пемзы, долго и тщательно, смотрела на ровную струйку воды, думала и не понимала. Ну, хорошо, ну, допустим. Деньги достаются трудом, Соня же не дурочка. Она видела, как вкалывал ее отец, частенько приходивший домой без ног и без нервов, как выстаивала за чертежной доской мама, когда в их городском проектном управлении случался аврал и работу приходилось забирать с собой. Рудашевы, да, жили в достатке, но далеко не в роскоши, денег не копили, так если немного на черный день, но и кусков за гостями не считали, мыла и сахара не прятали, а уж мерить туалетную бумагу никому бы и в голову не пришло. Хоть всю изгадь, а кончится, так можно и новую положить, а не сумеют достать, что вряд ли, так не расстроятся, как-нибудь перебьются. Вон, полстраны газеткой подтирается, и ничего. А тут картины и пайки, книги и сбережения, антиквариат и персональные пенсии, один дед Годя каждый месяц со всех кормушек собирает больше тысячи рублей. Соня уже достаточно понимала иврит, чтобы переводить для себя денежно-хозяйственные разговоры. Уж из-за куска туалетной бумаги никто бы не разорился. И она сама, не тупая и не глухая, можно же и на словах объяснить, что значит «экономия». Было, было в бабкиных внушениях и методах воспитания нечто страшно неправильное, несправедливое! Но протестовать не хватало сил, слишком далеко зашла Соня по дороге безусловного подчинения. Но развернуться и отыграть все назад отчего-то не получалось. Может, бабка и в самом деле знала лучше нее, как нужно жить по-еврейски? Может, в конце концов, Соня и скажет ей спасибо, после, когда-нибудь? Соня только на это и надеялась.
Одесса. Год 1987. Улица Мечникова. РОВД Ильичевского района.
– Ну что, Инга Казимировна, или как там тебя, будем говорить? Или дальше прикажешь оформлять? Это у нас запросто. Раз, два и готово. Лебедь белая, – насмешливо вымолвил майор Казачук, усатый детина в штатском. – И пусть доблестное ГБ тобой занимается. По 88-й!
– Не надо, дяденька! – заныла Инга Казимировна Гундулич, уже зная, что вляпалась она по самое «не могу».
– Не надо, дяденька! – передразнил ее усатый Казачук, поглядел добродушно. – И сам не хочу. Разве я зверь? Я старый, тертый до дырки бублик, а не зверь. И таки вот что я тебе скажу. Видишь на мне погон с одной звездочкой? Не видишь, правильно. А почему? Потому что погон для ежедневного ношения мне, оперу, пока не положен. А положен вот этот задрипанный костюм. А я его хочу? Таки нет. Майор Казачук хочет погон с двумя звездочками, и сидеть в кресле, и давать другим ЦУ. С двумя звездочками, это уже форма, да! И это – моя ж… совсем на другом стуле.
– Я понимаю, дяденька! – прохныкала Инга. Она и так уже давным-давно все поняла.
– Понимает она. Это я тебе пока дяденька. А через пять минут уже и гражданин начальник.
– Я все-все расскажу, то есть напишу. Только помогите мне, гра-а-жданин нача-а-льник! – в голос заревела Инга и не притворялась. Ей и впрямь было страшно.
– Вот и умница, – тут же подбодрил ее Казачук. – Получишь год-другой за хулиганство в общественном месте и тунеядство. И не реви. По 88-й десятку бы сунули и привет. Надо же и мне с тебя навар поиметь? А может, еще условно дадут. Вот тебе бумажка для исповеди, а я не поп, пойду покурю. И чтоб без глупостей!
Казачук вышел, запер дверь на ключ. А Инга, все еще в состоянии непроходящего ужаса, взялась за карандаш. И задумалась, с чего бы ей начать. Чтобы поменьше досталось ей и побольше переложить на сердечного дружка Марика. Совесть ее не мучила. Потому что сожителя своего она предупреждала не раз, а он не внял, и вот теперь наступил законный финал – оба парятся в кутузке. А ведь все так хорошо шло.
За последние два с половиной года компания «Гончарный, Гундулич энд корпорейшн» добилась немалых успехов. Сотрудничество вышло плодотворным для обеих сторон. А без Инги и вообще бы ничего не свершилось. Она, как канатоходец в балагане, плясала без страховки над ареной, блюла «статус кво» между молодым, но сладким любовником и старым, прожженным коммерсантом Гончарным. Патриарх сначала не очень был согласен мириться с треугольными отношениями, и роль тайного воздыхателя не казалась ему завидной. Но Инга так ловко повела дело, что Гончарный, всегда прислушивающийся к доводам здравого смысла, Марика и сам бы уже никуда не отпустил. Пусть молодой, пусть красивый, зато глупый и безопасный, Гончарный и Инга вертят им, как хотят. К тому же примерный исполнитель на посылках. А Моисей Ираклиевич, крути не крути, хорохорься не хорохорься, а годами не юноша. Приятно бывает, оказывается, переложить часть ноши на чужие плечи. Нет, конечно, никаких денежных расчетов Гончарный «альфонсу», как он про себя называл Марика, ни разу не доверил. Он и Инге-то их поручал с неохотой, но и отказать не мог. Уж очень захватила его эта «гоечка». Эх, будь Гончарный помоложе, так и женился бы, плевать, что скажут старцы из синагоги. Но на шестом десятке вышла бы одна только глупость.
За тщедушной, но и надежной спиной Патриарха вести коммерцию было милое дело. Марик бегал с сумками, а вскоре уже и ездил на «Москвиче», покупать машину получше осторожный Моисей Ираклиевич не велел. Инга договаривалась в вертепах с моряками, уже и обросла связями, кое-какие ей передал в управление Гончарный. В общем, в ее ведении были доставка и расчет с некоторыми продавцами. Сам Патриарх по-прежнему дирижировал толкучкой. Инге туда соваться пока получалось преждевременно. Для тамошних воротил она состояла в статусе содержанки Гончарного, пусть и способной, но все-таки. К тому же многие свои сделки Моисей Ираклиевич заключал вовсе не на толкучке. А на знаменитом бульваре в кругу вроде бы праздных мужчин, которые, к Ингиному удивлению, как оказалось, обсуждали не только футбол и заезжих театральных гастролеров, а весьма крупный «шахер-махер».
В каморке «брата и сестры» Гундулич тем временем обжились: и холодильник с телевизором, и импортный, хоть и подержанный, магнитофон «Sharp», и дверь сменили на новую – просто так уже плечом не высадишь. Только с Мариком возникали у Инги проблемы. Вспыхивали до скандала и гасли в уверениях и слезах. Марик ревновал. Слухи и пересуды не могли не доходить до его ушей и были обидны. Инга же оправдывалась тем, что ездит с Гончарным исключительно по денежным делам и переговорам, куда Марика взять никак нельзя, потому что серьезные люди не поймут. Последний взрыв ревнивого негодования произошел как раз после недельного вояжа Инги в Ялту. Суматошные семь дней беспрерывных развлечений, плюс небывалая щедрость со стороны Моисея Ираклиевича. Когда Патриарх сорил деньгами, Инга совершенно искренне закрывала глаза на его старческие недостатки – Гончарный получался для нее почти красавцем. А уж в уме Моисею Ираклиевичу никак нельзя было отказать. Он много знал и пожил от души, в общем, с ним выходило даже интересно. Гончарный тоже был довольно прозорлив и не скупился, видя воочию, что за деньги можно купить не только поддельную, но и почти настоящую любовь, и Ингу баловал. Хорошо еще, что с арифметическим счетом у Марика не водилось тесной дружбы, и всегда получалось списать подарки на якобы заработанную премию. К тому же не все и не всегда Инга несла прямо домой, а часть была надежно припрятана в тайне у самого Гончарного. Золотые украшения и пара сберкнижек на предъявителя, дорогая шуба (жаль, что из-за теплого климата и придирчивости Марика в ней нельзя покрасоваться) – все это мирно покоилось на квартире у Моисея Ираклиевича, на Сахалинчике, в Волжском переулке, где Инга чувствовала себя почти хозяйкой.
А тут еще подвернулся удачный обмен. Отставной моторист второго класса, а ныне инвалид второй же группы Мишка Свинолуй, алкаш и скандалист, разводился с женой. Гундуличам он был соседом, и оттого первым делом Свинолуи обратились к Инге. Мишка, согласный на размен, никак не желал съезжать из родимого дома, прочь от собутыльников и милейшего участкового лейтенанта Булыги, артачился и строил козни жене. А вот если бы Инга поучаствовала в сложном, многоэтапном разъезде с доплатой, всего-то в три тысячи рублей, то не пришлось бы ловить журавлей в небе. Гундуличам в этом случае досталась бы двухкомнатная квартира на том же этаже, на целых двадцать метров больше. Пусть тот же клоповник и вход с веранды и без горячей воды, но по сравнению с их каморкой выходил просто рай на одесской перенаселенной земле. И, конечно же, Инга согласилась. Двухкомнатную берлогу семейства Свинолуй, безусловно, со временем можно было бы обменять на что-нибудь более пристойное. К тому же Инга учитывала и текущий год. Еще пара лет, и в известный день Советская республика накроется по самые уши медным тазом, и тогда вообще можно будет покупать что угодно. В согласии с этим знанием Инга и копила ценности, и даже строго определила для себя срок, когда держать деревянные рубли на сберкнижке далее станет нельзя. Ну что ж. На накопленные средства она приобретет технику или одежду, а еще лучше компьютеры. Ведь сразу после падения режима и в России, и на Украине случится компьютерный бум. И вообще, тогда можно будет начинать настоящие, большие дела. Пригодится и Гончарный. Да плюс ее знание неотвратимого будущего! Инга оптимистично смотрела вперед. И вдруг, в одночасье, все лопнуло.
