Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 10 2005)
Но все оказалось и проще, и прозаичнее. Наталья недаром сказала эту фразу об ожидании, от которой меня бросило в дрожь. У женщин свой дар предвидения! Ее машина стояла на аэропортовской стоянке. Вот тут и возникает вопрос: что лучше — с дотошностью старого сплетника пересказывать длинные и нелепые диалоги или, как советуют классики, “больше пропускать”. Начнем пропускать рассказы Натальи по всему полю встречи. Все всплывет в свое время!
Ночной Франкфурт рвался контрастными пятнами света, неоновых и люминесцентных огней и темноты. Вдоль шоссе от аэропорта — освещенные рекламные щиты и указатели: чайники, детские игрушки, сельхозудобрения… Вспомнился шуточный плакатик, который был приклеен пластырем в кабине автомашины Саломеи, скромном ушастом “Запорожце”, — тогда мы только познакомились: молодая певица, студентка консерватории, но уже солистка оперного театра, и аспирант-филолог. Плакатик был такой: “Не целуй шофера за рулем!” Тогда еще женщины поголовно не садились за руль. Хотелось бы мне, как прежде Саломею, обнять моего нынешнего шофера за плечо, положить ладонь на бедро, когда ее нога давит на акселератор.
“Не хулигань, Алеша!”
Кто это сказал — Наталья или Саломея? Тут я вспомнил, что Наталья еще и сейчас со мной не на “ты”. Нечего имитировать молодую старость. Будем спокойно, как положено человеку в возрасте, путешествовать. Судя по салону, я, кажется, нахожусь в “БМВ”. Качество машины зависит от возраста шофера или от времени? Сейчас у нас с Саломеей “Нива”, купленная по случаю. Русские, превращаясь в новых русских, продают старые машины.
— Не задаю никаких вопросов, а обо мне и так все известно: я преподаю все в том же педагогическом, а сейчас еду в Марбург читать лекцию.
— Ну, положим, сейчас-то, дорогой Алексей Дмитриевич, вы едете во Франкфурт, ко мне в гости.
Я не воскликнул: “А муж?”
Город, собственно, уже пролетел. Огромные небоскребы, подсвеченные от подножья до шпилей. В принципе, все эти схожие с брошками на прислуге здания — сплошная безвкусица, еще хуже, чем в Москве. Если, не дай Бог, произойдет какое-нибудь внеплановое атипичное землетрясение, как же посыплется с верхних этажей все это стекло! Цивилизация на полметра утонет в осколках. А если какая-нибудь мелкая атомная бомба террористов? Под этими башнями в центре, наверное в сплошной темноте, находится домик Гёте. Литературой всерьез занимались и добивались успеха только богатые люди или их дети.
— Скажи, Наташа, а дом Гёте — новодел?
— Думаю, что да. После американских бомбардировок здесь мало что сохранилось. Сплошная строительная площадка, которую только надо было расчистить. Собор остался недобомбленным, дом Гёте тоже оказался частично разрушенным. Но в основном новодел. А вы почему об этом спрашиваете?
— Профессорская привычка: прежде чем куда-нибудь ехать — читать книжки. Когда я был во Франкфурте в последний раз, собирался сходить, но… не успел.
— А когда?
— Тогда.
Пауза.
— У вас, кажется, болела жена?
Одно из первых знаний, которое женщина хочет получить, встретив мужчину, это — связан он на данный момент узами или нет.
— Да. И сейчас болеет.
Надо ли быть расчетливым с женщиной, имеющей гуманитарное образование? Однако я ни за что не задам ей вопроса, замужем ли она. Дудки. Но она еще похорошела.
Тяжелой средневековой саблей промелькнула река. Каждый раз машина вздрагивала на температурных швах. Сразу после съезда с моста шоссе поворачивало. “Новый поворот, и мотор ревет…” Опять рекламы, но света стало меньше. Народу на улицах тоже никакого. В Германии, я уже знал по прежнему опыту, вечером на улицах, кроме центральных, прохожих мало. Все по домам, у телевизоров или сидят и философствуют в своих гаштетах. Впрочем, и там безумствуют телевизоры. Телевизионная культура или телевизионная нация?
Мы уже едем по довольно темным и нешироким улицам. Жилье невысокое, в два-три этажа. Палисадничек, воротца, стеклянные, как правило, двери, в окнах горит свет или мерцание телика. Средняя буржуазия.
— У меня муж в отъезде. Он исследователь, арабист. Сейчас в Марокко.
— Действие романа Селина “На краю ночи”, кажется, протекало в Марокко?..
— Вы читали и помните этот роман, Алексей Дмитриевич! — В голосе Натальи послышался какой-то неожиданный интерес. Она будто бы даже ухмыльнулась и, на мгновенье оторвавшись взглядом от дороги, посмотрела на меня.
— Чего не хранится в моей помойке, — поднял я руку и театрально постучал пальцем по лбу.
Приехали. Темный трехэтажный дом, отблески от стоп-сигнала полыхнули по стеклянной двери. Наталья припарковалась в три уверенных и привычных движения.
— Мы живем здесь уже пять лет.
Надо было бы схватить Наталью за плечи, как только закрылась за нами дверь, прижать, почувствовать тепло тела…
— Я покажу дом, русские любопытны.
Обычный западный буржуазный дом, но довольно много книг. Внизу столовая, с низкой, над столом, люстрой, и гостиная-кабинет. Письменный стол в конце комнаты, с окнами в маленький садик, компьютер, большая цветная репродукция на стене, книжные стеллажи. Репродукцию я сразу узнал: “Аполлон, Гиацинт и Кипарис” Александра Иванова, картина висит в Третьяковке. Изломанный женственный Аполлон, приобнимающий хрупкого мальчика. Кажется, студенческая работа на выпуске из академии гениального автора “Явления Христа народу”. Аполлон выглядит расслабленным, Гиацинт — коварно-развратным.
Второй этаж. “Это моя комната”. Неширокая постелька, зеркало, платяной шкаф, комнатные туфли, сброшенные посередине ковра. “Это комната мужа”. Большой просторный диван, опять письменный стол, книги в углу грудой, книги на подоконнике, полусвет — наверху какой-то стилизованный, из керамики, светильник. Рядом — детская. Что-то замкнулось во мне, я стал неестественным и зажатым, будто герой романа, и все время думал, как следует себя вести. Пылкий и горячий любовник так себя не чувствует.
Как мне дальше продолжать эту сцену? Что пропустить по сравнению с жизнью, что придумать? Пожалуй, оставлю в стороне ужин, где витал дух прошлого и легкий ветерок нового отчуждения. Все оказалось законченным, прежний, летящий без вопросов и ответов, разговор умер. Мы почти с трудом поддерживали беседу. Так, разная сначала, пока Наталья ставила посуду, а я делал вид, что помогаю ей, разная болтовня. А на столе тем временем появлялись бокалы и воздушный — салатные листья и брынза — салат по-гречески. На кухне скворчало на сковороде, распуская свои ароматы, мясо. Наталья, оказалось, все же закончила здешний университет: в Германии бесплатное высшее образование. В университете она и встретилась со своим мужем. Молодой блестящий арабист-искусствовед. Любовь? Да, возникло определенное увлечение. Но основное я узнал уже за ужином.
Раньше в Наталье этого не было. Эвфемизмом, но с почти бесстыдной для наших русских женщин откровенностью она вдруг сказала… Вино горело в бокалах теплым рубиновым огнем. От вина ли, от пищи ли я немножко осоловел, и она сказала, впервые назвав имя мужа:
— Макс обладает одним врожденным свойством: он не до конца предан женщинам.
Я сразу же все понял. Массмедиа в наше время нас, советских олухов, научили все понимать с налета.
— А ребенок?
— Да нет, пока было увлечение, все получалось. Макс вроде даже позабыл про своих дружков. Ребенок этот — наш общий, я по-прежнему люблю Макса, он, как и вы, очень интересный человек. Ребенок сейчас у его родителей. Они знают, что мы живем сложно, и пытаются ребенка как-то от всего отгородить. Они очень богатые люди.
— А ты знала обо всем этом? — В русском языке слово “это” всегда счастливо все объясняет. — Ты могла, в конце концов, и не выходить замуж, а воспитывать ребенка сама.
Мы уже приступили к мясному блюду. Разговор, который здесь имеет несколько другую, литературную, что ли, форму, в натуре был длиннее и невнятнее и происходил, естественно, дольше. Мы выпили по бокалу вина, еще долили бокалы, съели прекрасный греческий салат. Я наслаждался хлебом, который, может быть, есть только в Германии, — хлебом с проросшим зерном, впеченным в тесто. Наталья во время этого разговора что-то приносила из кухни и что-то уносила на кухню. Может, в этом была простая уловка, когда себе или другому дается пауза — подумать, подготовить ответ либо следующий вопрос. Мне показалось, мы опять приблизились друг к другу и прежнее облако электродугой взаимопонимания вновь появилось между нами. Я уже начал торопить время. Что мне какой-то муж-арабист с размытыми предпочтениями? Разве не другое интересует меня здесь и теперь? Но разговор надо было поддерживать, откровенность до опустошенности была нашим правилом игры, которое установилось еще тогда, в кёльн-ской гостинице.
