Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 10 2005)
Умозрительно я эту психологию понимал. Все незапрещенное вдруг стало доступным. Ходили слухи о немыслимых состояниях, которые можно приобрести путем разных манипуляций. Лозунг “Кто был ничем, тот станет всем” не отменялся. Но почему тогда кто уже был кем-то важным, должен зевать? У генералов впереди была старость, и они хотели ее прожить достойно.
Как они воровали! И, конечно, будь они понезависимее, умей договариваться с клиентом с глазу на глаз, воровали бы еще успешнее, но тут затесалась какая-то мелкая сошка, чужая девчонка, которая должна была переводить их требования и намеки. Правда, уже немного привыкнув к западной жизни, читая тамошние газеты и журналы, девчонка понимала, что воруют довольно бездарно, уступая имущество страны за бесценок, под бэушные “мерседесы” или десятки тысяч долларов в свой карман. Только орлы, только самые решительные и прожженные старики, с промытыми морщинами и отвисшими над воротниками генеральских кителей брылями, начинали работать со счетами в иностранных банках, открытыми на жен, своячениц, свояков и детей. Но настоящим орлом, кондором золотых полей народного добра был толстозадый молодой человек с невиданно бесстыжей хваткой попавшего в случай фаворита.
Рейнское светлое вино из чуть ли не висячих виноградников береговых откосов определенно развязывает язык. Тайное нашептывалось мне почти в ключицу, я ощущал в ямочке над плечом дыханье речи этой маленькой несчастной девочки. Как ей жить дальше? Идут слухи о каких-то расследованиях, газеты уже принялись писать о махинациях с имуществом и оружием, принадлежащим Группе советских войск в Германии.
Наташа приподнималась с подушки, отпивала глоток вина и снова ставила стакан на мою голую грудь. Я старался не двигаться, чтобы не прерывать ее, не спугнуть откровенность. Сейчас нам кажется, что мы навечно, по крайней мере надолго, но я, годясь Наташе почти в отцы, своим опытом немолодого человека знал, что мы расстанемся завтра и этот прозрачный вечер растает, превратится лишь в зыбкое марево воспоминаний. Сегодня мне хочется взять, вобрать в себя все ее волнения и переживания — вполне отцовское чувство. Но к чему мне знание, кому она принадлежала раньше? Это же был не первый ее мужчина. Где-то совсем сзади, как досадная обмолвка, маячил еще муж, молодой актер. Он дарил ей привезенные из зарубежных поездок платья, каких в то время не было ни у кого в Москве, драгоценную, как средневековые яды, косметику и туфли с такими тонкими каблуками, что на них трудно было ходить. Но щедрый муж интересовался не только женой, а еще всеми гримершами, костюмершами, бутафоршами своего театра, не исключая и художественного руководителя. Вот так и возникает у актеров всенародная любовь! Она от него ушла еще до командировки в Германию, то есть своей преддипломной стажировки. Возвращаться ли ей в Москву?
У всех современных мужчин одни и те же приемы, чтобы овладеть женщиной. К чему тонкая игра смыслов и длительный, искусственно затягиваемый штурм? Как никогда материальный ход обретает свое значение. Уже все забыли, что в правилах игры дарить женщинам — а им принимать — только духи, конфеты, цветы и билеты в театр. Драгоценности — это из другого круга отношений. Сломить и соблазнить молодую женщину подарками, купить, поставить в материальную зависимость, деморализовать волю и выбор, а потом жестоко, забыв о возвышенных дарениях, полонить… Толстозадый красавец ставил перед собой сразу две задачи: как самец, которому необходима постоянная, под боком, самка, и как деловой человек, желающий получить партнера и сообщника с языком за зубами. Все это мне нашептали в ключицу…
Мы прощались на вокзале в Кёльне. По открытой платформе гулял ветер. Фонари еще не зажглись, темная лава собора поднималась над вокзалом. Интересно, почему-то подумал я, сотрясаются ли от хода грузных поездов святые кости трех царей-волхвов в саркофаге у алтаря? Лицо Наташи, обрамленное капюшоном с меховой оторочкой, было прекрасно своей неземной легкостью. Мое сердце сжималось от жалости и безысходности. Но женщины сильнее мужчин, их беззащитность — это их оружие. Последние слова под гул уже напрягшихся от поступи локомотива рельсов:
— Что мне делать? У меня заканчивается стажировка. Возвращаться ли в Москву?
Накануне, когда она заснула, я спустился к портье и дозвонился до Франкфурта. Голос Саломеи звучал как шелест. Спектакль она допела и теперь ждет меня, чтобы ехать домой, в Москву. “Чувствую себя ужасно, — говорила Саломея. — Под глазами синяки. Надо ложиться на операцию. Я хочу пить, но боюсь выпить лишний глоток, чтобы окончательно не разбухнуть. Что мы будем делать, Алеша?..” Вот с этим вопросом я пролежал всю ночь, положив руку на голову спящей Наташе. Ребенок, девочка...
Даже бывая предельно искренним, человек невольно в первую очередь думает о себе. Еще ночью я понял, что никогда не смогу бросить Саломею и не справлюсь, как многие, с параллельным романом. В тот момент Наташа в Москве мне не была нужна. Но когда я говорил ей, чтобы она ни в коем случае не возвращалась на родину, оставалась бы в Германии нелегалкой или выходила бы замуж, — когда я это говорил, то холодным умом преподавателя, каждый день работающего со старыми и новыми текстами и читающего лекции студентам, уже сосчитал: это генеральё, порознь или все вместе, этот сговорчивый молодой человек, с бабьими повадками и мучнистым цветом лица, отделаются от нее — им, когда припечет, свидетель не нужен…
По закону жизни мы должны были встретиться. Я часто вспоминал этот тягучий волшебный вечер, мое возвращение в собственную молодость, вечер и ночь в Кёльне. Если мы вспоминаем, то мы вспоминаем умом, сердцем, руками, животом, грудью. Но нигде от нее не случилось ни отблеска, ни колыхания ветерка. Я думал, что она действительно пропала, уехала куда-нибудь — в Африку или Южную Америку. И вот она стоит передо мною. Постарела? Хрупкая, боттичеллиевская красота ее стала весомее и определеннее. Любимые женщины не стареют и не меняются. Стареем и меняемся только мы. Сегодняшняя Наталья делает два шага вперед, к моему креслу:
— Здравствуйте, профессор. Что здесь случилось?
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Тогда уплывал кёльнский вокзал. Таял двухбашенный собор, поезд громыхал по мосту с фигурами каких-то неведомых полководцев и императоров на входе и выходе. Я представлял, как хрупкая девочка стоит на перроне и смотрит вслед уходящему составу. Совет был дан — оставайся, не возвращайся на родину, убьют. Худенькая фигурка, длинная шейка, тонкие ножки, по-детски простенькое бельишко. На вокзале, когда прощались, было ветрено, дуло. Все это надо скорее забыть. Мало ли девчушек еще встретится на пути. Время утонуло в тумане. Если бы...
Теперь уже другой вокзал, другое время. Огромный frankfurter Вahnhof чуть повернулся, поблескивая своим бесконечным дебаркадером. Никто не провожает. Наверное, справедлива расхожая истина: возвращаться к прошлому не следует. За окном скучный и расчетливый город: связка железнодорожных рельсов с нацеленными бежать заостренными составами “интерсити”, скучные, как везде, небоскребы — наследие и вкус американцев. Потом будут расчерченные, словно тетради школьника, поля, перелески, редкие башни у горизонта, две-три остановки, влажные перроны, тоска и через час пути — Марбург. Неожиданный праздник кончился, пора думать о лекции, перебирать цитаты.
В Марбурге, с дистанцией в сто семьдесят пять лет, — тоже два романа. Что-то волшебное есть в этом городе, притягивающем молодых русских гениев. Только бы справиться с осадком собственной никчемной старости, который остался от ночи во Франкфурте. Прощание с давно ушедшей молодостью или крушение уже зрелых лет? Не все отбросишь, не все сразу выкинешь из головы и исключишь из сознания. Исключить — значит сформулировать до полнейшей и безжалостной для себя видимости. Только потом это законченное полотно можно поставить в запасник. Исчерпанный сюжет!
Разве впервые через месяцы и годы встречаюсь я с женщиной, с которой был прежде близок? Я всегда умел сохранять дружеские отношения со своими подружками, что было, то было. Так бы поступить и теперь. Что может быть драгоценней собственных законченных воспоминаний? Но что-то все же всколыхнулось в груди, повеяло новой надеждой.
После фразы “Здравствуйте, профессор” все и началось. Вернее, все повторилось. В тот вечер коллеги напрасно ждали меня в Марбурге. Но на то и существует мобильный телефон с ромингом, чтобы улаживать происшествия и врать близким. Кто знает, откуда и кто звонит?
— Вы подождете меня, профессор, пока я сдам смену? Или вы торопитесь?
Она знала, что я подожду, а я уже знал, что сегодня ни в какой Марбург не поеду. Лишь бы в городе не было случайной ярмарки-выставки, тогда номер в гостинице не снять. Придется или ехать за город, или ограничиться объятиями где-нибудь на набережной.
