Алексей Никитин - Истеми

На улице начинало темнеть, в черно-коричневой грязи, затопившей выбоины тротуара, плавал лед. По Верхнему Валу мимо меня сплошной чередой медленно и угрюмо ползли машины.

Я посмотрел в окно кафе. Синевусов стоял, положив руку на плечо Мефистофелю, и что-то говорил ему на ухо.

День пропал. Я шел по вечернему Подолу, лениво жевал мысли о Мишке, о Синевусове, о том, почему гэбэшник захотел встретиться именно в этой мерзкой забегаловке. Чтобы назвать номер отделения, в котором держат Мишку, хватило бы минутного телефонного разговора. Но Синевусов заставил меня потратить целый день. А может, ему просто хотелось поболтать. Прихоть старого солдата, изнывающего от скуки и вынужденного безделья. Бойцы вспоминают минувшие дни…

Я сказал Синевусову, что отправлюсь к Рейнгартену, но приемные часы в больнице наверняка закончились, и смысла ехать на Фрунзе не было никакого. Вместо этого я свернул в первый же встретившийся на пути переулок, выбросил из головы Синевусова и глубоко вдохнул сырой подольский воздух.

Давно я тут не был. А между тем, именно эту пору сиреневых подольских сумерек, когда-то я любил больше всего. Она приходится на конец февраля — начало марта, когда снег жмется к обочинам и костенеет черными сугробами, а над асфальтом осторожно поднимается запах оттаявшей за день земли, дыма и старых гниющих заборов. Время космического одиночества и метафизических прорывов.

Я медленно прошел от Верхнего Вала до Фроловской, изредка поглядывая на черный силуэт Замковой горы, осторожно примостившейся на краю стремительно наливающегося темнотой густо-лилового киевского неба. Здесь ничего не изменилось за прошедшие годы, все осталось таким же: улицы, Замковая, тяжесть сырого вечернего неба. Со стороны Щекавицы слышался яростный собачий лай, совсем рядом, по Константиновской, проносились машины, вырвавшиеся, наконец, из пробки. Дойдя до Контрактовой площади, я остановился. Голландское посольство. Успенская церковь. «Игорь идет по Боричеву ко святой Богородице Пирогощей. Страны рады, грады веселы». Страны рады… Покажите мне эти страны! Вот Боричев, вот церковь Успенья Богородицы, заново отстроенная десять лет назад. Мертвое место. Здесь, вроде бы, всё как всегда: лай собак, старый снег в начале весны, невообразимые цвета вечернего неба. Даже запахи не изменились. Даже Замковая. Но мост в космос разрушен. Его нет. Никакого космоса. Никакой метафизики.

Я двинулся дальше. Из церкви один за другим выходили люди. У входа они оборачивались, крестились и расходились. Быстро и молча. Вот вышла женщина, вот еще две, еще одна. Следом появился доцент Недремайло. Я узнал его сразу, словно готовился к этой встрече все двадцать лет. А он не готовился, и потому, не заметив меня, торопливо прошагал мимо, прикрывая лицо воротником пальто.

Шел он быстро, чуть прихрамывая и ежась так, словно на дворе стоял не обычный мартовский ноль, а полновесные крещенские минус двадцать пять. Видно, доцент здорово продрог в сырой церкви. После того, как на Подоле проложили метро, в окрестных домах по весне затапливает подвалы. Привет от Киянки и Глыбочицы, ушедших под землю и в историю.

Недремайло направился к метро. Я за ним.

Еще тогда, в восемьдесят четвертом, мы не сомневались, что всю кашу с обыском, арестом, и тем, что за ними последовало, сварил Недремайло. Во-первых, и это знал весь факультет, доцент был сексотом. Откуда это стало нам известно, ума не приложу, но знали это все. Ну, а во вторых, ведь именно Недремайло забрал у Сашки Коростышевского на семинаре по электродам папку с бумагами. Коростышевский держал в ней черновики: проект ультиматума, расчеты численности армии, наброски плана кампании и кучу других рабочих бумаг, необходимых для управления таким крупным государством, как Священная Римская Империя. Быстро решив задачку по электродинамике, Император Карл XX готовился к войне. Мы все, как могли, готовились тогда к войне, объявляли мобилизацию, проводили маневры, а наши заводы клепали танки и САУ. Но не на семинаре же у Недремайло. Кому охота связываться с Недремайло? И Коростошевскому не хотелось. А пришлось. Папка у него была изъята, неприятные слова сказаны, Священная Римская Империя лишилась важных документов. Кто тогда знал, что это даже не начало нашей истории, а так, предисловие? Вводная часть.

Потом прозвенел звонок, семинар закончился. Недремайло вышел из аудитории и двинулся по коридору в сторону лестницы, унося под мышкой папку Коростышевского. Мы вышли следом. Мы смотрели, как он несет папку — в другой руке у доцента был тяжелый портфель, и мололи какую-то чушь. Мы строили невыполнимые планы, прикидывали, как бы получить папку назад. А Недремайло быстро уходил от нас, прихрамывая и чуть сутулясь.

Так же быстро шел он и теперь. Миновав трамвайную остановку, бабушек, торгующих семечками и подземный переход, ведущий к метро, Недремайло поднялся по ступенькам «Домашней кухни». Я вошел в кафе следом за ним.

Что едят на ужин доценты? Борщ, вареники с картошкой и грибами, салатик из кислых огурцов и квашенной капусты. Хлеб. Пиво. Я ограничился пивом.

— У вас свободно?

Недремайло поднял на меня усталый взгляд. Потом демонстративно осмотрел полупустой зал. Я сделал вид, что не понял его, сказал «спасибо» и сел напротив. Чуть больше часа назад, точно так же мы сидели с Синевусовым. Недремайло пожал плечами и принялся за борщ.

— По-прежнему читаете электродинамику радиофизикам? — спросил я, когда доцент перешел к вареникам.

— Когда вы окончили университет? — он пригляделся ко мне, но не вспомнил.

— Я не окончил. В 84 году нас погнали за прогулы. Может, помните…

— Нет! — Недремайло раздраженно дернул плечом.

— …Коростышевский, Рейнгартен, Курочкин…

Курочкина он вспомнил. Ну, еще бы.

— Ах, вот что. Да, припоминаю. Неприятная была история. — Он покрутил вилку с наколотым вареником. — А почему за прогулы? Вас, как я помню, совсем по другой причине отчислили.

— Ну, если вы так все хорошо помните, то у меня просьба: не могли бы вы отдать мне папку, которую забрали тогда у Коростышевского.

— Да у меня нет ее давно, — Недремайло взмахнул вилкой с вареником.

— Съешьте вареник, — попросил я. — Остынет. Или свалится с вилки. Не дай Бог, мне в пиво. А куда делась папка?

— На первом же допросе ее у меня забрали.

— На допросе? Всегда думал, что ваш вид общения с органами назывался иначе.

— Послушайте… Как ваша?..

— Давыдов.

— Да, Давыдов… Так вот, я не собираюсь оправдываться. И вы мне не судья. Это понятно?

— Ну, еще бы…

— Тогда не перебивайте меня, — тихо попросил Недремайло. — Я мог бы вообще не говорить с вами. Да и дело давнее, столько лет прошло. Но я понимаю ваш интерес…

— Ну, еще бы, — не удержался я.

— И хочу, чтоб вы знали: к вашей истории я отношения не имел. И не имею.

— Ну, разумеется, — развел я руками и рассмеялся. — Разумеется…

— Многие на факультете думали тогда иначе. Некоторые говорили мне что-то резкое, в чем-то упрекали, а я даже возразить не мог — дурацкое положение, согласитесь. У меня ведь руки были связаны, я подписку давал.

— Понимаю.

— Одним словом, комитет вышел на вас не через меня. Можете иронизировать, но меня действительно вызывали на допрос. Через несколько дней после вашего ареста. Тогда, кстати, и папку изъяли… Неприятный был разговор…

— Допустим, но кто, в таком случае? — Я вдруг почувствовал, что он не врет, но еще не мог ему поверить. — Эта история никому не принесла пользы. Абсолютно никакой пользы.

— Не знаю, не знаю.

— Но вы знали, что было в той папке. Вы ее открывали?

— Открывал… Постойте, было кажется так: сперва я о ней даже забыл. Бросил дома на подоконник и забыл о ней. А потом, несколько дней спустя, ко мне приехал ваш Курочкин и попросил отдать ему папку.

— Юрка был у вас? — удивился я. — Он ничего не говорил об этом. Никогда не говорил.

— В точности я того разговора, конечно, не помню, но приезжал он за папкой, это точно. Я ее не отдал, сказал, чтобы Коростышевский сам подошел ко мне. После этого я, понятно, нашел ее и просмотрел содержимое.

— И что вы подумали?

— Да ничего я не подумал… О чем там думать было? Вроде взрослые люди, второй курс, а в голове мотыльки порхают. Детский сад, ну, честное слово.

— И она у вас осталась.

— Осталась. Коростышевский не подходил, а у меня своих дел хватало. Я, что, о его папке только и должен был думать?.. Да… Но, потом напомнили: «Ты куда смотрел?! Тут у тебя под носом… Десять дней в руках держал, разглядеть не мог…»

— И вы не знаете, кто нас сдал?

Недремайло пожал плечами.

— И не догадываетесь?

— Догадки в этом деле мало стоят. Нет, не знаю.

— Ну, ладно. — Я поднялся. — Тогда, привет радиофизикам.