Андрей Голяк - Ничего, кроме настоящего

По-видимому, его совершенно не смущали обстоятельства, при которых нам пришлось беседовать в первый раз. Сей замечательный дяденька не постеснялся изматерить человека, не поинтересовавшись для начала его именем. И теперь он чувствовал себя совершенно свободно, считая, наверное, что всё это пустяки и дело житейское.

Миловидная мадам с военной выправкой и поведением классной дамы в пансионе для благородных девиц оказалась Наташиной сестрой. Как выяснилось позже, она действительно была учительницей в школе.

Назвалась она Таней.

Её мужа звали Виталиком. Он относился к тому разряду людей, который я обожаю за непосредственнось и здоровый житейский пофигизм.

Этому спокойному увальню, похоже, всё было пофиг. Он флегматично откусывал громадные куски от куриной ноги чудовищных размеров, всякий раз долго прицеливаясь, дабы половчее пристроить эту самую ногу у себя во рту. На меня он почти не обратил внимания. Судя по всему, он оставался бы такой же флегмой, соберись тут даже сотня

Таткиных ухажёров. За что я был в душе ему благодарен.

Тут же находилась их дочь – маленькая девочка лет пяти. Её представили как Ульяну. Но эту малявку больше занимали куклы от "ДЕД

МОРОЗ ПРОДАКШН", чем какой-то патлатый дядька неизвестного назначения.

По команде Анфисы Тихоновны все заняли места за столом. Мыкола

Степанович бойко хлопнул пробкой от шампанского в потолок и принялся разливать пенистый напиток в протянутые к нему бокалы. Я пить наотрез отказался, наспех придумав какое-то неубедительное объяснение. Наташина мать одобрительно переглянулась с дочкой, истолковав моё поведение, как признак того, что я полнейший абстинент.

Стол был накрыт богато, но мне смотреть на жратву не хотелось. Я отказывался от всего, что мне услужливо предлагали, налегая только на компот. Таня решила, что я чересчур застенчив, о чём не преминула сообщить на ушко Татке театральным шёпотом.

Меня расспрашивали о том, где я учусь, как учусь, каковы мои планы на жизнь. Короче говоря, меня примеряли на роль потенциального жениха и пытались выведать мои сильные и слабые стороны. По причине паскудного самочувствия я абсолютно потерял бдительность и без всякого стеснения вещал им о рок-н-ролле и своём грядущем вкладе в историю мировой музыки. Меня слушали, не перебивая, и смотрели так, как смотрят на трёхлетнего мальчика, когда он рассказывает стишочки о новогодней ёлке, говорит, что уже большой, и умудряется тут же помочиться в штанишки.

Впрочем, болтовней я их сильно не напрягал – не было ни сил, ни желания. Через пару часов я засобирался домой. "Задача минимум" была выполнена – роль застенчивого и воспитанного вьюноши удалась. А то, что они думали по поводу моих музыкальных амбиций, меня мало интересовало. Я в таких вопросах чаще всего доверяю себе, любимому.

Поблагодарив за гостеприимство, заверив всех в своём глубочайшем уважении и с десяток раз упомянув, насколько мне было приятно знакомство, я слинял домой. Ничто так не утомляет, как общение с народом при полнейшем отсутствии общих тем и интересов.

Вокзал гудел, кипел, сердился, урчал, свистел. Схлёстывались между собой потоки встречающих, провожающих, отбывающих и прибывших.

Путалась под ногами малолетняя цыганва, клянча копейки. Суетливые грязные цыганки предлагали погадать по ладони или на засаленных картах. Толстые неопрятные тётки торговали втихаря сигаретами и дешёвой самопальной водкой. В мусорниках рылись бомжи всевозможных мастей и калибров. В общем, вокзал жил своей обычной жизнью.

Я стоял возле монументальной колонны с написанным на ней неприличным словом. Надпись содержала в себе две грамматические ошибки, и я с трудом удерживал в себе порыв их исправить. Возле моих ног лежал тяжеленный рюкзак, а в руках я держал гитару в потрёпанном чехле. Моя физиономия светилась радостным предвкушением предстоящего оттяга. Наша кодла решила на рождественские праздники рвануть на турбазу. Предложение исходило от Толстого – он подрабатывал на заводе и имел возможность взять на всех путёвки по десятипроцентной стоимости. Народец идеей загорелся. Все по быстрячку скинулись денежкой, выбрали день и вперёд!

Электричка должна была отойти через полчаса. Я был на месте,

Палыч тоже, рядышком на складном стульчике дремал Лешек. Наши три барышни – Светка, Татка и девушка Палыча Леся – выглядывали организатора поездки Толстого. Наташа и Леся шёпотом ругали его в полупристойных выражениях и осматривали окрестности, озираясь по сторонам. Светка же металась по окружности диаметром в двадцать метров и ругала вышеупомянутого товарища, употребляя непристойные и недопустимые в приличном обществе выражения. Ещё одна мадемуазель по имени Марина стояла в очереди за билетами, и в сцене ожидания участия не принимала. Её волновали другие проблемы – наличие билетов в кассе и участие в поездке девушки Палыча, в которого Марина была тайно и безрезультатно влюблена. Остальные участники, то бишь я,

Палыч и Лешек, были спокойны, аки сфинксы, так как знали за Толстым скверную привычку опаздывать и запрыгивать уже в движущийся вагон.

Не стоило надеяться, что на этот раз он прибудет раньше, чем обычно.

Объявили посадку на нашу электричку. Мы подхватили под руки

Светку, потерявшую всякую надежду отметить Рождество в обществе возлюбленного, и поволокли её к поезду. В вагон пришлось залетать с боем. Следовало опередить остальных человекообразных, стремящихся туда же, и занять сидячие места для всей компании. Но та же идея крутилась в головах всех, кто пытался уехать на этой электричке.

Посему приходилось действовать локтями, кулаками, коленями и другими частями тела. В крайнем случае, применялся отвлекающий манёвр в виде крика: "Гражданочка, у Вас сумку режут!" При этом главным было максимально использовать тот короткий промежуток времени, который требовался "гражданочке" на ахи, охи и поиски злоумышленника. В результате мы благополучно расселись и выслали к дверям разведчика

Палыча на случай прибытия Толстого.

Когда электричка плавно тронулась с места, а надежды на появление

Толстого рухнули, он появился на перроне и бросился догонять поезд.

Общими усилиями мы открыли двери и втащили его в тамбур. Сей мерзавец, сверкая очками вкупе с виноватой улыбкой, обещал с себя пузырь за беспокойство. Наташа и Леся держали за руки Светку, которая, пытаясь компенсировать сгоревшие нервные клетки, стремилась набить Толстому морду. Марина объясняла пассажирам нашего вагона, что всё в порядке и нет никаких причин для беспокойства. Короче говоря, всё было мило и душевно, как всегда.

Потом конфликт погас сам собой, и всё окружающее погрузилось в дремотную скукотищу, обычную для путешествий в электричках. Всё затопила влажная и липкая лень. Напряжение уступило место абсолютному расслабону. Лешек тихонько дремал, положив голову на рюкзак. Палыч и Татка резались в "дурака", используя вместо карточного столика мою гитару. Толстый подлизывался к Светке и в карты играть отказался. Марина о чём-то тихонько беседовала с Лесей.

На лицах у обеих застыли гиперлюбезные улыбки, но пространство между ними было так наэлектризовано, что каждую секунду следовало ожидать удара молнии. Попутно я прикидывал, что с пассажиров вагона в таком случае можно было бы собрать добровольные денежные пожертвования, выдав девчонок за каких-нибудь медиумиц-спиритуалисток или же монашек-девственниц, на которых снизошла сила небесная. Но, к моему разочарованию, ничего не произошло и мой бизнес-план остался без применения.

Потом мои мысли потекли в другом направлении. Несмотря на то, что я дал себе слово не засирать голову проблемами, припомнился неприятный разговор с батей по поводу моих "достижений" в Политехе.

Сказать, что, начиная с самого начала моей учёбы в институте, отец был недоволен мной – это значит не сказать ничего. После того, как я окончил школу с пятёрками и одной четвёркой в аттестате, родные ожидали от меня блестящих успехов на поприще добывания инженерного диплома. Но с первых же дней оказалось, что я – стойкий гуманитарий, и к техническим наукам питаю вполне обоснованное отвращение. Первая и вторая сессии были сплошным кошмаром. На носу висела третья и, судя по всему, последняя. Из-за рок-н-ролльных заморочек я совершенно забыл, что желательно всё-таки учиться. Теперь мне светил полный звездец. Меня же это обстоятельство волновало только с той точки зрения, что логическим продолжением позорного изгнания из

Политеха обещала быть армия. А погоны и плоские остроты отцов-командиров мне были милей не более чем кривошипно-шатунные механизмы и схемы механосборочных цехов.

На днях батяня заскочил в гости, дабы в очередной раз справиться о моих успехах и узнать, сдал ли я зачётную сессию. Обычно я кормил его сказками различной степени достоверности, но на этот раз решил быть абсолютно откровенным. Посему я высказался в том плане, что к зачётной сессии я не приступал, судя по всему, и не приступлю.