Заза Бурчуладзе - Минеральный джаз

XIV

Вышеупомянутому нашему персонажу вроде бы ничего, он хоть поспешает на автомобиле, или, как художественно изъясняются писатели получше меня, «играет со смертью», и никто загодя не сможет с уверенностью сказать, доедет он до гадалки или не доедет, и исходя из этого сомнения стоит ли ему подвергать себя опасности, и есть ли смысл столь опрометчиво рисковать. А раз так, то, стало быть, он волнует и беспокоит нас, и, развивая далее силлогизм, тематическое присутствие его в повествовании пока еще оправданно и законно. Что же касается остальных семи или восьми, то они изо всех сил стараются расшевелить наши чувства и доставить нам удовольствие. Пантелеймон в увенчивающем голову колпаке и в войлочных шлепанцах на босу ногу мелькает по комнатам, как лунатик, с плоскогубцами в одной и тюбиком из-под клея в другой руке, с клочком изоляционной ленты в сжатых губах, тщательно исследует электропроводку на случай, не надо ли где чего подправить, подтянуть или подвинтить. Где пропадает в столь поздний час Пепо, не только что нам, а и самому черту установить не под силу. Между прочим, и старуха Женя, Евгения Очигава, вопреки вороньему веку ухитряется не попасться нам на глаза. Промелькнула раз, в начале третьей главы, и все, поминай, как звали. Куда, шут ее дери, делась? Притаилась, должно быть, в своей инвалидной коляске и попыхивает-дымит сигаретой, последним своим утешением. Что касается коляски, то, кстати, не исключено, что мы со временем поставим ее обладательницу на ноги. Если в нас сохранилась еще капля чего-то, напоминающего совесть, нам следует непременно, во что бы то ни стало вытащить Женю из ее плена. По моим наблюдениям, в бедственное нынешнее время без ноги оставаться чрезвычайно, предельно трудно. Не мозги ведь, в конце концов, нога, чтоб без нее легко можно было обходиться! Что же до удравшего из цирка медведя, то его местонахождения мы все еще не уточнили, и если ничего не изменится, то в соответствии с первоначальным, предварительным замыслом он, должно быть, свалится-таки нам на голову и явится не к кому иному, как к семье Очигава. Для этого, да и не только для этого наличествует в повествовании и способствует действию множество поводов и причин, и главнейшая из них та, что предводительница олимпийского пантеона уже оросила небеса млеком, а Аннушка пролила на мостовую подсолнечное масло. Другая же, долженствующая пособить нам в отправленье медведя именно к Очигава, та, что нам ничего не стоит сделать Пепо и Шамугиа возлюбленными, а это, согласитесь со мной, даст нам мощный толчок к дальнейшему развитию сюжета. К тому, например, что Шамугиа доищется-таки до местопребыванья медведя, при том, что, пока он охотился за косолапым где-то на стороне, Пепо так привязалась к зверюге, что едва ли бы отличила его от родного брата. С учетом же всего этого перед следователем встанет вопрос не о том, быть ему или не быть, а о том, профессиональной ли чести придется несколько потесниться и уступить место любви или, напротив, любви поприжаться и дать протиснуться профессиональной чести. Поистине поразительна, как призадуматься, сила любви! И, как всякий благородный рыцарь, следователь не только никому не выдаст медведя, но пойдет много дальше — все втроем, он, Пепо и медведь, они сбегут и укроются где-нибудь далеко, хотя бы в горах, у горцев. И, между прочим, последние, то есть горцы, беглецов примут, укроют и приголубят, таков закон гор и т. д., и т. п.

Короче, как вы и сами видите, мои лучезарные, всякий из персонажей независимо от роли и удельного веса в повествовании в соответствии со своими возможностями забавляет и увеселяет нас. Вот только Натэла, не знаю, как вам, а мне не совсем понятна. Чем далее углубляемся мы в повествование, чем бодрее идем вперед, тем эта дама все больше утрачивает для меня заманчивость и привлекательность (если вообще возможно, чтоб в нынешнее забубенное время верующая, более того, глубоко верующая, религиозная женщина была чем-нибудь и кому-нибудь привлекательна). Разве вы и сами не то же полагаете? Нет? Ладно, не станем поднимать по этому поводу шума. В конце концов, это просто оценка факта, а не политическое заявление. Так вам кажется, что книге настоятельно необходим некто такой, кто проникнут непреодолимым ужасом перед карой решительно всего, на чем стоит печать чистоты, с тем чтоб книге выпал хоть малейший успех? И все же, и все же, какой бы гнев ни обрушили вы на меня, всемилостивейшие, должен признаться и повиниться, вы ошибочно, дурно рассчитали все, богоравные, не в ту углубились степь! В нынешнюю нашу пору, восхитительные, сквозь джунгли рыночной экономики никому и ничему не пробиться и не продраться так ловко, как богомерзкому сквернословию, особливо же в литературе, и не в какой иной, как в художественной. Дошло до того, что единственное, что оживляет нынче эту деградирующую, чуть не отмирающую отрасль духа, это богопротивные, бранные словеса. И еще, нельзя умолчать, обильное и детальное описание порно-эпизодов, как-то взаимное трение половых органов, семяизвержение, сопутствуемое судорожными спазмами и стонами, и так далее, господа, и так далее. Верьте, не верьте, мои скептики, а если бы не это беспардонное жонглирование непотребностями и непристойностями, то литература вскорости исчерпала бы себя точно так же, как некогда исчерпалась, скажем, схоластика. И это вовсе не мое предположение, а непререкаемая, легко доказуемая истина. И если вы продолжаете упорствовать в своем ко мне недоверии, не желаете положиться на мои прозрения и подозрения, то прислушайтесь, по крайности, к биению пульса современного мира, склонитесь, прильните к нему своим чутким ухом, и вы тотчас же неукоснительно удостоверитесь в этом. И чтоб помочь вам наглядней узреть и усвоить предмет обсуждения, без прикрас и сокрытий поделюсь с вами неким своим наблюдением. Нынче все дозволяется, господа! То, что вчера еще пребывало под строгим запретом, теперь допущено без малейших стеснений и ограничений. Сегодня только продают и покупают. Раздобыть можно все, что угодно душе: начиная от мученического тернового венца Иисуса Христа и Иудина фонаря до Бог знает чего, до бесконечности, с затесавшимися между ней и терновым венцом небесною манной и златовласою бородою Юпитера. Впрочем, требуется ли утруждаться, раздобывать? Навалом и одного, и другого, и третьего, и, вообразите себе, чуть не даром, по рублю за ведерко. Лишь бы рубль этот был. Вы изумлены, всепрощенцы? Между тем за примерами далеко идти не придется: достославный и глубокоуважаемый Роберт Де Ниро подумывает о продаже камня из своей почки, каковой он породил, по сведениям журнала, в 1983 году. Что ж, хочет — продаст, не хочет — и не продаст. А вообще, кто предпочитает терновый венец Христа, а кто и — изумляйся не изумляйся — камень из почки Де Ниро. Чай, по достоинству оценили предмет обсуждения? И при всем том ученые лбы, мудрецы вроде вас дивились, как выясняется, внедрению бывших непечатных слов в новейшую литературу. Как вам нравится?!

Так вот, уместно ли, черт побери, в нашу пережившую сексуальную революцию и бешеный поток цифровой информации эпоху приплетать к делу глубокую набожность и религиозность Натэлы? Что мне Гекуба… других бы, ей-богу, не возникло забот. А-а, так вы все еще не расстались с блажью недоверия ко мне, не слезаете с упрямца-осла, все стоите на том соображении, что всякое повествование, если оно хоть чем-то примечательно (а мое именно таким мне и представляется), непременно должно быть украшено хоть одним богобоязненным персонажем, дабы возвысить и облагородить свой имидж и участь? Знать бы, отчего он происходит, этот ваш не столь уж и случайный изъян? Результат ли он благопристойного семинарского воспитания или врожденный и взращенный веками страх перед всем, что недоступно вашему воображению? Вы, по всему видно, не слишком уж склонны и причастны к прогрессу и нововведениям, мои ущербные, предпочитаете, вероятней всего, препровождать дни свои по старинке, а посему по наивности своей и простодушию всякую неудачу норовите приписать в первую голову Божьему гневу, а не следствию падения всеобщей нравственности. Впрочем, что ж это я, не самим ли вам сподручнее разобраться в своих предпочтениях, так что пусть будет так, как вам угодно и как вам заблагорассудится и ныне, и присно, и во веки веков! Тем более, что распотешное наше повествование чувствительно пострадало и натерпелось от уже доставшихся ему клевет и нареканий и теперь пребывает в достойном жалости, горестном состоянии, и когда вы не прочь утишить и смягчить елеем его язвы и раны, то не душеполезней ли было бы с Господнего благословения предать забвению как старые, так и давешние обиды и сцепить наши руки в знак полного примирения? И да сопутствует отныне благословение Всевышнего и нам, и братьям нашим, пособникам и покровителям. Между тем, уповая не отклониться от праведности, опричь запечатленного, необходимо надобно не обойти и отметить еще и то, что, не знаю, как вам, а зову моей души как бы ни было сие мне желательно запечатленного отнюдь не достаточно. Говоря по-нынешнему, в условиях безбрежного, разливанного либерализма рассчитывать на небесное лишь правосудие, сдается мне, не пик благоразумия и не утешение. Несмотря тем не менее и вопреки всему этому, следует приложить все доступные нам усилия, дабы не пострадал наш сказ и дабы подчеркнуть особое к вам, всепрощенцы мои, почтение. О своих же пристрастиях умолчу. Затаюсь и вскользь даже не упомяну, не оговорюсь, а лишь в точности повторю то, что про-чтется в ваших глазах.