Юрий Слепухин - Джоанна Аларика
Он ждал еще минут десять; потом из-за угла, едва слышно шелестя мотором, неторопливо выплыла низкая черная машина. Человек под платаном бросил сигарету и шагнул на мостовую.
Машина затормозила рядом с ним. Задняя дверца распахнулась, выглянуло лицо в очках.
— Полковник, вы? Прошу садиться, мы опаздываем.
Грузный полковник, сердито сопя, полез внутрь.
— Без вас знаю, что опаздываем, — сказал он недовольным тоном, когда машина тронулась, быстро набирая скорость. — Торчу здесь уже двадцать минут! Вы не могли придумать ничего умнее, как взять машину с номером дипломатического корпуса?..
Сидящий рядом человек в очках принялся что-то объяснять; полковник не слушал его, насупившись, глядел перед собой.
Внутренность машины освещалась через равные промежутки вспышками фонарей. Стало светлей, заиграли разноцветные отблески реклам. Не сбавляя скорости, машина пронеслась через Пласа-де-Армас. Мелькнули часовые у входа в военное министерство. Полковник откинулся в глубь машины, быстрым движением, словно фуражку за козырек, надвинув на глаза шляпу.
Кончились людные кварталы центра. Снова глухие тихие переулки, редкие фонари в густой тени разросшихся деревьев, спящие предместья. За городом в машину ворвался сильный ночной ветер, аромат сосен и альпийских лугов. Полковник посмотрел на часы: время приближалось к полуночи.
Хозяин виллы поднялся из кресла им навстречу.
— Your Goddamn conspiracy, — сердито сказал полковник вместо приветствия, пожимая ему руку. — Making me play trick around like a detective — crazy kid…[28]
— We must take certain measures for the safety sake, dear colonel,[29] — отозвался хозяин медленным скрипучим голосом. — Кстати, будем говорить по-испански, если вы не возражаете. Мне нужна практика. А насчет «конспирации», ничего не поделаешь, в рискованной игре приходится принимать меры предосторожности, как бы глупо они ни выглядели. Прошу вас, сеньоры.
Полковник грузно опустился в кресло.
— Меры предосторожности… — проворчал он. — Хорошая предосторожность — ехать на такое свидание в машине с дипломатическим номером! Хорош я был бы, если бы меня задержали в такой машине…
— Ну, не будем преувеличивать. Здесь все же не задерживают пока дипломатов… и не обыскивают их машины. Глоток виски, сеньоры?
Полковник, продолжая хмуриться, взял стакан. Человек в очках отказался, сославшись на жару.
— Разве? — удивился хозяин. — Странно, я нахожу здешние ночи скорее прохладными. Очевидно, сказывается высота. Около шести тысяч футов, если не ошибаюсь? Где у вас по-настоящему жарко, так это на побережье.
— Да, в низкой зоне климат паскудный, — отрывисто сказал полковник, взбалтывая стакан. — Жаль, что действовать придется именно там.
— О, только в первые дни, дорогой полковник, только в первые дни. Ну что ж, раз мы уже заговорили о деле…
— Да, не будем терять времени, — кашлянул человек в очках. — Насколько я понимаю, у вас есть хорошие новости?
Хозяин, занятый раскуриванием сигары, помедлил с ответом. Он ощутил вдруг знакомое чувство отвращения к своей работе и к людям, с которыми ему по долгу службы приходится иметь дело. Чувство это в последнее время приходило все чаще и с каждым разом становилось все острее; недавно он даже поймал себя на желании уйти в отставку. Такая возможность, разумеется, была весьма слабой. Вернее, ее не было вообще. Будь он постарше, тогда другое дело. Но в сорок восемь лет правительственный служащий не может взять и уйти в отставку просто так, без веской причины. А вряд ли в Вашингтоне признают веской ту единственную причину, которую может выставить он и которая формулируется как несогласие с тактикой центрально-американского отдела государственного департамента.
Впрочем, на самом деле это даже сложнее, чем просто «несогласие с тактикой». Тактика определяется стратегией, и нельзя не признать, что в данном случае одно вполне соответствует другому. Стратегия же государственного департамента в целом определяется национальными интересами Штатов. Это аксиома, которую он даже в мыслях не имеет права брать под сомнение. Все это так. Но ему самому от этого нисколько не легче. Ибо он, защищая интересы своей страны, вынужден заниматься делами, от которых попросту смердит.
Он отложил сигару — аромат ее стал вдруг неприятен — и с откровенной насмешкой посмотрел на кабальеро в очках.
— Хорошие новости? — переспросил он. — Well…[30] Это зависит от того, какие новости являются для вас хорошими, мой сеньор. Если вы имеете в виду начало гражданской войны в вашей стране, то я думаю, что в ближайшие дни вы действительно сможете порадоваться этой… хорошей новости.
— Слышно что-нибудь из Копана? — быстро спросил полковник. — Когда они, наконец, там зашевелятся, каррамба!
— Они зашевелятся тогда, когда им прикажут. Не раньше и не позже. Что слышно из Копана, я не знаю, но мне поручено сообщить вам, что операция будет начата раньше, чем предполагали.
— А что случилось? — спросил человек в очках.
— Особенного ничего, — хозяин пожал плечами и снова взялся за сигару. — Просто нельзя больше тянуть с делом, о котором уже орут на всех перекрестках. Беда в том, что наш друг Армас слишком любит рекламу. На этом полушарии не осталось, кажется, ни одной проклятой газеты, которая за последние недели не поместила бы фоторепортажей о его «крестоносцах». Крестоносцы на занятиях, крестоносцы на отдыхе, крестоносцы дефилируют мимо своего вождя и так далее. Вы забываете, что Гальвес не Сомоса. При всей своей терпимости, мягко выражаясь, дон Хуан Мануэль может все же в один прекрасный день возмутиться и положить этому конец. Мне сообщили сегодня, что на столе у Ториэльо лежит черновик послания гондурасскому канцлеру с решительным требованием разоружить и интернировать людей Армаса. Вы не хуже меня понимаете элементарную законность этого требования, поэтому нельзя быть уверенным, что оно будет оставлено без внимания. Это одно соображение. Ну, и кроме этого, простое благоразумие подсказывает начать операцию в тот период, когда в Совете Безопасности председательствует мистер Лодж. Говоря иными словами, не позже конца июня.
Человек в очках кивал, слушая хозяина.
— Так, так… я понимаю… Но в таком случае есть ли вообще смысл созывать Консультативное совещание?
— Оно и не будет созвано.
— Ах, Вообще не будет… Так, так… Позавчера нас несколько обескуражило то, что требование созыва не было представлено в Совет ОАГ. Впрочем, я так и сказал коллегам, что, очевидно, возникли какие-то особые соображения.
— Да. Особые соображения сводятся к тому, что сейчас стало рискованно привлекать к этому делу внимание латиноамериканской общественности.
Благоразумнее просто поставить ее перед fait accompli.
— Перед чем это? — насторожился полковник.
— Перед совершившимся фактом.
— A-а… Что ж, верно! Мы, солдаты, вообще против всех этих дипломатических изворотов, такие вопросы нужно решать силой оружия.
— Безусловно, полковник, — кивнул хозяин и обернулся к человеку в очках: — Вы хотели что-то спросить?
— Да, относительно этого, м-м-м… факта. Когда все же, по вашим предположениям, мы увидим его совершившимся?
— Я сказал, в ближайшие дни. Возможно даже, до конца этой недели. Вы удовлетворены?
Ничего не заметивший полковник хлопнул себя по колену и издал какое-то восклицание, но от человека в очках не укрылась насмешка, почти откровенно прозвучавшая в тоне хозяина.
— Простите, я не совсем понимаю… — начал он обиженно, но хозяин не дал ему кончить фразу.
— Это неважно! — Он поднял ладонь предостерегающим жестом. — Не будем заниматься психологическими наблюдениями, уже поздно. Мистер Перифуа поручил мне встретиться с вами, чтобы окончательно уточнить некоторые детали. Что касается ваших задач, полковник, то часть из них отпадает сама по себе. Армас располагает сейчас такими силами, что непосредственно военные операции, очевидно, будут успешно завершены в пределах сорока восьми часов с момента вторжения. Учтите, однако, что отдельные части вашей армии смогут продолжать сопротивление даже после формальной капитуляции командования…
— Чушь, — сказал полковник, дернув усами.
— Это не «чушь», а вполне реальная возможность, которую мы не имеем права не учитывать, — холодно возразил хозяин. — Поэтому вы, я имею в виду оперативный отдел генштаба, должны позаботиться о том, чтобы все части гватемальской армии, где офицерский состав известен своими симпатиями к правительству, были с первого часа брошены к границе. Мосты в долине Мотагуа будут подвергнуты бомбежке лишь после того, как все части окажутся на передовых линиях.
